— Будь что будет! — подбадривая себя, громко сказала Лена и тоже, присев на корточки и схватившись рукой за веревку, съехала по полозу вниз. Встав на ноги, она тотчас приметила мерцающий вдали огонек, и этот крохотный очажок света в кромешной тьме показался ей ярче самой яркой лампы у себя дома. Откровенно говоря, Лена не на шутку оробела, очутившись на дне подвала. Нерешительно, медленно, с протянутыми вперед, как у слепой, руками двинулась она на огонек.

А там, где светился этот огонек, оказавшийся обыкновенной свечкой, прикапанной к ящику, стояли друг против друга Коля и Сашок. Тут же была и Настя. Настороженно вглядываясь в лица своих друзей, она все старалась отвлечь их внимание на себя и что-то даже пробовала рассказать им — что-то, должно быть, очень веселое. Но ни Коля, ни Сашок не обращали на нее никакого внимания. Они смотрели только друг на друга, и в стремительном наклоне их тел и во всей напряженности лиц, сжатых в кулаки рук чувствовалось, что между ними сейчас идет не шуточный разговор.

— Как струна натянутая живешь! — произнес после недолгой паузы Сашок. — Я понимаю, тебе трудно, но и так тоже нельзя.

— Ничего ты не понимаешь! — горячо отозвался Коля. — Тебе-то хорошо с родным отцом — вот ты и рассуждаешь! А попробовал бы, как я! Попробовал бы!.. Настя, пошли!

Схватив девочку за руку, Быстров повернулся к товарищу спиной и шагнул в обступившую их темноту.

Сашок не стал его удерживать.

— Эх, Колька, Колька! — огорченно сказал он, присаживаясь на краешек ящика. — Трудный ты человек…

— Сашок, что тут у вас? — вдруг услышал он голос Лены и, вскочив, увидел ее перед собой.

— Елена Михайловна, как вы сюда попали?! — испуганно спросил мальчик.

— А так вот… — Лена стала жестами показывать, как съехала по доске в подвал, как брела вслепую на огонек. — Что тут у вас?

Свечной огарок выхватывал из темноты части полуразобранного парового котла со щитком измерительных приборов.

И щиток и сам котел блестели, как новенькие, — так хорошо были они начищены чьими-то усердными руками. На дощатой перегородке, примыкающей к котлу, висели большие морские карты. Тут же на подставке был установлен компас, а к врытому в землю столбу прикреплено колесо корабельного штурвала.

— Ясно, — сказала Лена, оглядев всё и даже проведя для верности по штурвалу ладонью. — Военный корабль. Так?

— Так.

— Ну что ж, здорово, — одобрила Лена. — Все как на настоящем корабле.

— Верно? — оживился Сашок. — Вы посмотрите, у нас и компас не какой-нибудь, а настоящий морской и карты тоже не просто географические.

— Вижу, Сашок, вижу. Все у вас тут настоящее — и карты, и компас, и паровой котел. Одного только не хватает.

— Чего же?

— Воздуха. Не то чтобы морского, а самого обыкновенного, какой у нас во дворе имеется. И света. Нечего сказать, хороши моряки — ни света, ни воздуха! Подвальные жители — вот вы кто!

— Зато здесь нам никто не мешает, — сказал Сашок. — Здесь у нас вроде как морской клуб. Ведь Колька, я, да и Цыганенок тоже готовимся поступить в морское училище. Вот мы здесь и занимаемся. Книжки по навигации читаем, путешествуем по слепым картам, ведем вахтенный журнал. У нас тут всерьез.

— Всерьез… — уважительно глядя на Сашу, повторила Лена. — Вот ведь оно как — всерьез!

— А вы думали, нам бы только в игрушки играть?

Наверно, потому, что свет свечи все время колебался, лицо Саши в неярких бликах показалось Лене совсем взрослым. И то, что сказал он ей, показалось тоже очень серьезным. Дети! А вот поди ж ты — придумали для себя этот клуб, уединились, чтобы им не мешали, чтобы никто из взрослых не мог сбить их на игру, когда речь идет о настоящем, о мечте, когда очень важны именно настоящие карты, компас, книги, всё самое настоящее.

Совсем простая мысль пришла сейчас Лене: ее ребята здесь не играют, а мечтают и их мечта вовсе не несбыточна, не сказочна, а вполне реальна — морское училище. Она вдруг поняла: вся ее работа, весь смысл ее работы совсем не в том, чтобы как-то развлечь своих ребят, придумав для них игру позанятнее, а в том, чтобы помочь им найти себя, поверить в себя и в свою мечту еще, возможно, задолго до того, как будет ими сделан первый самостоятельный шаг в жизни.

Морской ли клуб, спортивная ли площадка, кружок любителей природы или авиамоделизма — все это не игра, все это всерьез.

Именно так — всерьез!

— Правильно! — радостно сказала себе Лена, но это ее «правильно» прозвучало вслух, и Сашок решил, что она отвечает ему на его слова.

— А как же! — важно наклонил он голову. — Мы ведь не маленькие — кому четырнадцать, а кому уж и пятнадцать. Гайдар в наши годы… он уже на гражданскую войну в наши годы ушел — вот оно как!

— Правильно! — повторила Лена, счастливая от пришедшего к ней чувства уверенности, которое всегда приходит к человеку, когда он начинает постигать свою трудовую задачу. А трудовой задачей для Лены Орешниковой были сейчас ее ребята — Коля, Сашок, Настенька, Цыганенок.

— Ну, бери свечу, и пошли на воздух — дышать нечем.

— И без свечи найдем, — сказал Саша, задувая огонек. — Это у нас не просто свеча, а кормовой фонарь, — слышался уже в полной темноте его голос. — Сюда, сюда, Елена Михайловна, давайте руку…

Алексей Кузнецов был молод. Но не только числом лет определялась эта его молодость. Невелик был и его жизненный опыт, рождающий зрелость ума и сердца. Простой и ясной для всех знавших Кузнецова представлялась его короткая жизнь.

И все же именно на него пал выбор сотен людей, когда решали они вопрос, кто же должен быть их судьей, кому вверят они высокое право стоять на страже их интересов, обусловленных законами нашей жизни.

Как случилось, что вместе со старым коммунистом Игнатьевым к бывшим фронтовиком, инвалидом Отечественной войны Смирновым, много повидавшими и пережившими на своем веку, был избран в судьи совсем молодой еще человек, лишь два года назад окончивший юридическую школу, а ныне учившийся на третьем курсе заочного отделения Юридического института? Не ошиблись ли избиратели, отдав свои голоса за Кузнецова, чья жизнь представлялась такой простой и короткой для тех, кто его знал?

А знали Алексея многие. Сперва знали по школе, по работе в школьном комитете комсомола. Учителя любили его за прямой и открытый нрав, за упорство в учебе, за проявившуюся в нем сызмальства тягу к книгам. Ребята дружили с ним, ценя его верность слову, уважая за мальчишеское бесстрашие и ловкость в спортивных играх.

Круг людей, знавших Кузнецова, значительно расширился, когда он стал работать инструктором райкома комсомола. Теперь уже не только школа, где он недавно учился, со всеми ее преподавателями и ребятами, не только тихая улица, на которой он родился и вырос, но и весь район — строители новых зданий и партийные работники, школьники и домашние хозяйки, молодые артисты прославленного на всю страну театра, что находился в районе, и девушки — мастерицы из ателье мод, — всё новые и новые люди знакомились с невысоким юношей с открытым лицом, то мимолетно, а то и всерьез приглядываясь к нему, оценивая его и по словам и по делам.

А потом по путевке райкома Алексей поступил в юридическую школу и, когда окончил ее, был направлен на стажировку в народный суд своего района.

День за днем, год за годом проходила жизнь Кузнецова на глазах у людей.

Но, может быть, именно за эту ясность и простоту его жизни, за то, что проходила она у всех на глазах, и не побоялись люди доверить совсем еще молодому человеку высокое право быть их судьей?

Сам Алексей вряд ли мог ответить на этот не раз возникавший у него вопрос: «Почему избрали меня судьей?»

Раздумывать над этим попросту не хватало времени. Всякое новое дело, которое слушалось в суде под его председательством, требовало от него напряжения всех сил. Работать было трудно. Что ни день — то новые люди, со своими нуждами, горестями, требованиями; что ни дело — то целый мир человеческих отношений, где далеко не все можно сразу распознать, где истина постигается в единоборстве, с часто преступной волей подсудимого, стремящегося обмануть суд, избежать заслуженного наказания.