Первая улыбка навсегда останется первой улыбкой.

Она родилась в мастерской деревенского столяра, большого любителя музыки. Её красота удивляла даже больших мастеров скрипичных инструментов. Говорят, что столяр вдунул в неё свою душу и она от этого стала звучать как живая.

Всякий, проходивший мимо дома столяра, останавливался, когда она пела о солнце и небе, о лесе и говорливых ручейках, золотистых полях и цветении садов родной чешской деревни.

Слушая её, умолкали певчие птицы. Только один из лучших соловьёв округи отваживался иногда вторить ей своей песней. А досталась она Ослу, который притворился музыкантом.

Осёл, выбившись в подмастерья, завладел после смерти одинокого столяра всем его имуществом и этой прекрасной Скрипкой. Это было ужасно. Играя на Скрипке собачьи вальсы, конские галопы и ослиные рапсодии, он довёл Скрипку до неузнаваемости. Её тонкие и певучие струны стали похожи на разлохмаченные шнурки. Дека оказалась в царапинах и пятнах. Гриф из чёрного превратился в серый. Ослабли расшатанные колки. Он уже играл на ней, как на балалайке, доламывая последнее.

Однажды в бродячем балагане Осёл увидел клоуна, игравшего смычком на пиле. То сгибая, то разгибая пилу, клоун добивался подобия мелодии, производившей на некоторых, в том числе на Осла, неотразимое впечатление.

Вскоре Осёл приобрёл у клоуна пилу, а скрипку забросил на чердак. Теперь ей оставалось только пылиться, слушать в долгие зимние ночи плачущий вой ветра в трубе, а в осенние дни сыреть, расклеиваться и приходить в окончательную негодность.

Нельзя без слёз и горькой обиды рассказывать о несчастной Скрипке. Оскорблённая и униженная, она переживала каждый звук, доносившийся на чердак через слуховое окно. В ней находили отзвук песня жаворонка, тонкий свист синицы и далёкая причудливая игра Пастуха на самодельной дудке.

С каждым днём игра Пастуха становилась лучше и выразительнее, хотя в его дудке было всего лишь два или три лада и ей недоставало высоких и чистых звуков. Их особенно недоставало в утренней песне пробуждения, когда Пастух, проходя по селу, приглашал людей проснуться и выгонять своих коров.

Однажды Скрипка помимо своей воли дополнила мелодию песни пробуждения высокими и чистыми звуками. Они вырвались сами собой из её души, так исстрадавшейся по музыке.

Всё это произошло до восхода солнца. И никто, кроме Пастуха, не слышал, как пастуший рожок разбудил в скрипке умертвлённое желание звучать.

Теперь он каждое утро переговаривался песней с незнакомой Скрипкой, очаровавшей его слух до такой степени, что однажды ночью он прокрался на чердак.

Это была встреча в темноте. Встреча у дымоходной трубы дома.

– Как ты прекрасна! – сказал он Скрипке.

– Если бы ты увидел меня днём… – ответила Скрипка, – ты бы ужаснулся.

– Нет, нет, – твердил он, касаясь её грифа своими тонкими и нежными пальцами. – На свете нет ран, которые не залечиваются.

Скрипка, веря Пастуху, как-то сказала:

– Как я хочу, чтобы ты взял меня отсюда. Но это невозможно. Тебя накажут за похищение… Нужно действовать умнее.

Женская хитрость была присуща и Скрипке.

Она посоветовала Пастуху сыграть на дудке перед окнами Осла душераздирающий вой волка, попавшего в охотничью яму.

Он так и сделал. Осёл был в неописуемом восторге и тут же предложил Пастуху променять его дудку на визгливую пилу и пообещал прибавить к ней Скрипку.

Состоялся обмен. Пастух, забыв о пиле, бережно снял с чердака несчастную. Прижимая её к своей груди, он внёс больную Скрипку в дом своей матери.

Мать бережно освободила Скрипку от пыли и паутины, а затем, укутав её в мягкое, велела сыну отправиться в город к лучшему из скрипичных докторов.

Скрипичный доктор произвёл все необходимые операции и процедуры. Он укрепил колки, подклеил деку, заменил струны и отполировал Скрипку до зеркального блеска. И когда Пастух увидел её сверкающей и нарядной, когда он, нежно коснувшись её струн, услышал звуки, от которых сладко кружится голова и замирает сердце, – сквозь слёзы сказал ей:

– Я не достоин владеть тобой. Ты так прекрасна! Ты должна звучать в больших городах, а не в нашей маленькой деревне.

– Нет, – возразила Скрипка, – если я буду снова способна звучать, как раньше, то только в твоих руках.

Так и случилось. Никто не мог извлечь из неё ни одного звука, всем она отвечала молчанием. Скрипка перестала быть доверчивой и наивной. Зато Пастух, едва прикоснувшись к её струнам, заставлял умолкать окружающих.

Это были песни первой радости скрипача и Скрипки, нашедших друг друга в большом мире.

Пастуха и Скрипку вскоре узнали во всей стране. Их слушали затаив дыхание. И никому не приходило в голову, что Скрипка была некогда брошена Ослом на чердак, где она долго находилась в оскорбительном забвении. Да если бы кто-то узнал об этом, то едва ли бы обратил на это внимание.

Мало ли печальных, несправедливых и грубых историй бывает на свете! Нельзя же позволять им зачёркивать всю жизнь. Прошедшее всегда заслоняется Настоящим, если оно большое, яркое и настоящее – Настоящее. А оно было именно таким у Скрипки, сохранившей в труднейших испытаниях жизни чистоту человеческой души, которую вдохнул в неё благородный деревенский столяр, знаток и ценитель Высокой Музыки.

В большом-пребольшом саду росли старые, молодые и совсем юные яблони. По весне сад так пышно зацвёл, что даже напугал пчёл.

– Не снег ли уж выпал? – боязливо жужжали они.

А развязные шмели смело летали с цветка на цветок, с яблони на яблоню, допьяна упиваясь щедрыми дарами весны. Эти ненасытные сластёны тоже приносили саду пользу, помогая пчёлам и ветру опылять цветы яблонь.

В цветке появлялась завязь, которая день ото дня становилась больше и больше, а затем превращалась в румяные яблоки.

Но были в саду и такие деревья, которые всего лишь зеленели, но не цвели. Они росли, набирались сил, готовя себя к большой жизни плодового сада.

Среди молодняка росли и нетерпеливые яблоньки. Им хотелось как можно скорее нарядиться в белое платье. Особенно торопливой была одна, совсем ещё юная, похожая больше на куст, нежели на дерево. Она хотела опередить время и выглядеть взрослой.

– Мне надоело моё простое зелёное платье, – жаловалась она большой Яблоне. – Я хочу зацвести.

Добрая и рассудительная большая Яблоня наставительно сказала:

– Малютка, ты посмотри на себя, на свои тоненькие ветки. Тебе нужно ещё расти да расти, набираться сил, укреплять свои корни. Они едва питают твою листву.

Она приводила множество примеров из жизни своего сада и других садов. Доказывала, как пагубно сказывается на дереве раннее цветение. Об этом же говорили в саду и другие. Но поучения старших яблонь не всегда нравятся молодым, особенно если они чрезмерно самоуверенны.

– Хватит наставлений и назиданий! – капризно воскликнула маленькая Яблонька. – У меня от них вянут листья. Если ты цветёшь, значит, это тебе доставляет радость. Зачем же ты хочешь лишить её меня?

– Всему своя пора, – принялась снова убеждать большая Яблоня. Но напрасно.

Юная Яблонька решила зацвести. И зацвела.

Зацвела она маленькими, редкими цветочками. Это и понятно. Откуда было ей взять соки для большого цветения, когда её корни только ещё начинали проникать в богатые влагой слои.

Садовод, увидев ранние цветы, хотел было оборвать их.

Но Яблонька взмолилась:

– Не лишай меня моего первого белого платья. Мне так хочется быть красивой! Мне так хочется, чтобы надо мной в весеннем карнавале кружились весёлые нарядные мотыльки и жужжащие пчёлы поздравляли меня с обновкой!

Она так жарко умоляла садовода, что тот наперекор правилам садоводства не оборвал её цветы.

И был карнавал. Весёлый карнавал шмелей, мотыльков, пчёл. И она была счастлива. А потом кончились дни весны. Облетели белые цветы. Прошёл июнь… Затем июль…