С утра предполагалось сводить роту на реку покупаться, но немилосердно палящее солнце расстроило этот план. Дело в том, что в сильную жару в здешней речушке нестерпимо холодная вода. Такая аномалия приезжему человеку может показаться весьма странной, но Расинкин очень просто объясняет это удивительное несоответствие: горная речушка берет начало с крутых гор — с самых белков, — и чем жарче день, тем сильнее тают белки, посылая вниз ледяную воду.

— Сегодня не покупаешься. Вот жарит! — недовольно и в то же время с каким-то восторгом проговорил старшина, приподняв свои широкие, выгоревшие на солнце брови. — Хоть бы ветерком пахнуло, что ли. Вон через тот бугорок когда роту провел, а пыль стоит до сих пор.

Чуть попозже мы расположились на лужайке под соснами. Расинкин жадно отхлебнул из фляжки еще один глоток холодной воды и не без удовольствия спросил:

— Говорите, в политотделе порекомендовали написать про нас? Вон как! Уж не инструктор ли капитан Федянин? Знакомы с ним? Про нас-то писать, пожалуй, еще нечего. Мы только силы набираем. Но к осени — я уверен — догоним и Казанцева. Круто мы пошли в гору после того, как Федянин у нас побывал. Вот про него-то и надо написать — он всему причина. Вы его, конечно, сейчас в политотделе не видели. Он там редко находится. Все больше в ротах. Вот другого там, наверное, видели, того, что в углу сидит? Я, признаться, и фамилии его не знаю, хоть и старожилом здесь считаюсь. Тот, видно, солнышка боится. Всё сидит в углу да бумажки пишет. Ну это его дело. Пусть себе сидит, коли хочет. Расскажу про наши дела.

Спрашиваете, с чего мы начинали? Трудное было начало — сплошные заторы. И вспоминать о них не хочется. Разве только для пользы дела… Особенно плохо, если затор окажется в самом начале твоего пути, когда еще разгона нет. Тут и растеряться недолго. Так оно и случилось со мной. В эту роту я приехал из соседнего полка. Всю дорогу, как и каждый, наверное, обдумывал, с чего начну, как буду работать. Надо охватить своим влиянием каждого солдата, сделать индивидуальный подход основой воспитания. Так нас учили. И вот являюсь в роту, иду в палатку к старшему лейтенанту Глушко, представляюсь. Он, вижу, радуется: «Прекрасно! — говорит. — Третий коммунист! Старшина, салют немедленно из всех видов оружия! Будет теперь и у нас парторганизация!» Старшина тоже обрадовался. А я, как услышал, что в роте всего-навсего три коммуниста, так и сник сразу: «Маловато, говорю, нас, маловато…» И подумал: «Вот так попал ты, дружище! Да на кого же здесь опираться? Как развертывать индивидуальную работу? Возьмешься за одного солдата — роту упустишь из виду. Возьмешься за роту в целом, скажут: солдата потерял среди личного состава. Вот так загадка! Что же делать?»

Вечером мы собрались на первое партийное собрание. Его можно было провести в палатке: ведь нас всего три человека — командир, я и старшина. Но мы решили отметить это событие как-то поторжественнее. Достали новую красную скатерть, застелили вот этот стол, поставили графин. Командир сел здесь, мы со старшиной друг против друга — здесь. Запомнились мне слова командира роты: «Товарищи! — проникновенно сказал он. — Мы присутствуем при замечательном событии в истории нашей роты — рождении ротной парторганизации. Вот говорят — нас мало. Согласен. Было бы лучше, если б здесь сидело не три, а тридцать три человека. Но и три коммуниста — это сила».

Начали толковать о делах в роте. Старший лейтенант Глушко, помню, сказал: «Хлопцы! Эх, и пойдут же у нас теперь дела! Конечно, если мы не будем стоять особняком в чистом поле, как вон те сосны, как три вербы, о которых поется в украинской песне:

Нам журиться нечего. Вокруг нас прекрасные люди».

В этих словах и таился ключ к загадке, которая встала передо мной в первый же день работы. Послушал я командира и подумал: «Да, три коммуниста могут охватить своим влиянием роту, проникнуть в сердце каждого солдата. Надо только сплотить вокруг себя все лучшее, что у нас есть. Создать ядро актива». Такую линию мы и взяли. И должен сказать, это — правильная линия!

Ну как мы работали — всего не перескажешь. Было, конечно, немало ошибок, промахов. Вначале я так рассудил: «Кто наш актив? Члены комсомольского бюро, групкомсорги, агитаторы, лучшие командиры, отличники. Вот за них-то и надо взяться, да поскорее». И взялся… Созову агитаторов, поговорю с ними, потом спешу на комсомольское бюро, потом собираю групкомсоргов. Всюду хотел поспеть, ничего не упустить. Секретарь партбюро части старший лейтенант Башилов меня вовремя поправил: «Не распыляйтесь, не пытайтесь объять необъятное. Знал я таких работяг. Мечется весь день в поту, а спроси к вечеру, что сделал, ни слова не скажет. Имейте цель на каждый день, на каждую неделю. Умейте выбрать направление главного удара. Берите по пластику, по камешку…»

Но больше всего нам помог инструктор политотдела Федянин. Дело не в том, что он в ротах бывает, а в том, что дело там делает. Помощник по комсомолу тоже бывает в ротах — ни дождя, ни солнца не боится. Но толку от этого мало. Ох и проворный — спать не ляжет, пока весь лагерь не обежит. «Как жизнь? Как здоровье? — спросит на ходу. И не успеешь ответить, он уж, глядишь, прощается и наказ тебе дает: — На дисциплину нажимайте, об авангардной роли не забывайте…» А сам бежит, бежит. Дескать, не может на одну роту время тратить. Всех надо охватить. От нас бежит к артиллеристам, от них — к минометчикам. Потом к связистам завернет. А вечером жалуется, что времени не хватило к саперам забежать. Вот, дескать, беда — не успел!

Только, сдается мне, саперы не много потеряли оттого, что он не успел заглянуть к ним. Да вы сами посудите: какой толк, что он про здоровье спросит?

Правда, иногда и подольше задерживается. Это обычно бывает перед собранием партийного актива или перед конференцией. В такие горячие дни некоторые наши работники всё факты ищут, цифры подбирают или, как у нас выражаются, «жучков ловят». Увидел ошибку в плане или в протоколе — в блокнот ее. Ну и жди неприятности.

А вот у инструктора Федянина совсем иной подход к делу. Уж раз купаться не пойдем, я вам подробнее расскажу про него, если, конечно, интересуетесь. Постойте, да это не наш ли инструктор вон около тех палаток стоит? Мы его теперь так и называем: «Наш инструктор». Его-то уж я за километр узнаю. Высокий такой, загорелый, обветренный. Одни зубы, как кипень, блестят. В руках обычно книга, газета. Академию заочно окончил. Вы же его знаете…

Первая встреча у нас с ним интересная была. Приходит он, помню, ко мне. Знакомимся. «Это в связи с чем же визит? — спрашиваю. — Актив или конференция?» — «Ни то ни другое, — смеется он, — интересуюсь, как работаете. Покажите ваши планы. Все ли коммунисты имеют поручения?»

Тут я сразу смекнул: этот, видно, надолго — общих слов не любит. Ему факт нужен, да чтоб под самый корень. Даю ему планы, протоколы, а сам говорю: «С этим вопросом вы, пожалуй, не по адресу попали. Это вам надо идти куда-нибудь в полнокровную организацию. А у нас коммунистов-то раз, два — и обчелся. Кому ж мне поручения давать? Ротному?» — «Вот так настроение! — удивился он. — Да разве можно с таким настроением руководить парторганизацией?»

Как начал он тут мне внушать, как начал…

«Вы, — говорит, — совершенно не видите своих возможностей. Людей ваших, таких, как Карбышев, Булычев, Донбаев, весь лагерь знает. А они у вас в стороне стоят. Это же ваша опора, ваш резерв. Так почему же вы не опираетесь на них? Да с комсомолом у вас…» — «Комсомольцам-то мы помогаем», — возразил я. — «Им не помогать надо, — ответил он, — комсомольцы сами помогать вам обязаны. Ими руководить надо. И это, заметьте, девяносто процентов всей вашей работы».

Разволновал он, помню, нашу тихую заводь.

Ушел недовольный. «Ну, — думаю, — держись теперь, старшина, разделает он тебя под орех».