— Донжур, вперед! — и снова тронул ладонью конскую гриву.

Конь сделал стремительный бросок. Вот и бронеколпак.

— Хэвт! — скомандовал Батын, и конь на всем скаку упал перед амбразурой. Пулемет прошил коня, срезал всадника и умолк.

Батын лежал, прижавшись щекой к растрепанной гриве. Он уже не видел, как поднялись во весь рост избавленные от кинжального огня цирики, как подбежали к броневику, порубили клинками окруживших его дэванцев.

Не дошел Батын до Калгана, не дожил до победы, навсегда остался в желтых отрогах Дациншаня. Но слава о нем не умрет на узком караванном пути — разнесется по всей неоглядной Гоби, прошумит над Большим Хинганом, покатится по монгольским степям к берегам Керулена. Степные араты передадут детям и внукам имя отважного цирика. Он — герой: повторил подвиг русского батора!

В непролазных хинганских дебрях бушевал ураган: шумел в трепещущих осинниках, угрожающе шуршал в могучих соснах, будто хотел вырвать их с корнем и умчать на край света. С невидимого неба непрерывно лил дождь, хлестал по маскхалатам, надоедливо шипел в ушах. Вода хлюпала под ногами, журчала в колдобинах, стекая в заваленные буреломом лощины.

В кромешной тьме разведчики подходили к горному хребту, через который надо перебираться на ту сторону. Впереди то появлялась, то исчезала закутанная маскхалатом крупная голова Архипа Богачева. Архип метался из стороны в сторону — искал подходящий путь — и, не найдя его, лез напролом через тинистые болота, колючие кустарники и вязкие солончаки. За ним поспешал Филипп Шилобреев, что-то бурча себе под нос. Около него маячила длинная фигура Терехина. А сзади катился колобком небольшой юркий Ахмет.

Когда разведчики подобрались к подножию горного хребта, командир разведгруппы Иван Ермаков остановился и минуты две лежал неподвижно у замшелого камня, прижавшись горячей щекой к мокрой траве. От усталости закрывались глаза, ныли отяжелевшие ноги. Хотелось сделать хотя бы небольшой привал, чтобы перевести дух, но отдыхать было некогда — дорога каждая минута. Прибывшей с запада гвардейской танковой бригаде приказано в кратчайший срок протаранить Большой Хинган и выйти на Маньчжурскую равнину. Бригадную разведку усилили опытными забайкальцами, которые, зная местный театр военных действий, стали как бы поводырями бригады: выскакивали вместе с разведчиками на тридцатьчетверках или мотоциклах далеко вперед, обшаривали горные тропы, прочесывали буреломы и перелески, опробывали перевалы и опасные спуски — отыскивали танкистам подходящий путь.

Пока что бригаду задерживали лишь горные кручи, топи да лесные завалы. Но вот сегодня под вечер бывший амурский тигролов Архип Богачев, который был когда-то сподвижником знаменитого пограничника Карацупы, обнаружил на дне пересохшей реки загадочные колесные следы и стал утверждать, что следы эти от японских пушек. Филипп Шилобреев поднял было забайкальца на смех, уверяя, что наследила здесь не иначе как японская походная кухня. Но Архип стоял на своем и по малым, еле приметным деталям доказал свою правоту.

Судя по всему, пушек здесь прошло немного — не больше батареи, но впереди лежала узкая горная щель, где и одна батарея может надолго задержать танковую колонну.

И вот комбриг приказал разведчикам перебраться под покровом ночи через крутой горный хребет, обследовать узкую теснину с той стороны и уничтожить артиллерийскую засаду, если она там окажется.

Трудно было подниматься на спину горного хребта. Срывались вниз, натыкались на острые камни, сбивали в кровь локти и коленки. При каждой неудаче проклинали японского бога за то, что он настроил на их пути столько несуразных препятствий. А Филипп Шилобреев прихватывал вдобавок и Архипа Богачева за его «липовые разведданные» и опрометчивые прогнозы по части японской батареи.

— За дурною головою и ногам нету покою, — со злостью повторял он и все грозился сбросить Архипа с этой верхотуры вниз головой.

Наконец — вершина. Осатаневший ветер бесновался здесь еще сильнее, хлестал в лицо разъяренный дождь, угрожающе гремел гром, точно предупреждал об опасности. Вот размашисто полоснула зеленоватая молния — и тут же погасла, как будто убоявшись собственного света. На вершине у самого обрыва стояло разбитое грозой дерево с обгоревшим верхом и могучими обнаженными корнями, вросшими в горную породу. В темноте оно было похоже на огромного тарантула, приколотого к бугру черным, нелепо торчавшим обрубком. Налетевшая ветровая волна едва не сбросила разведчиков вниз, но они попадали у дерева, вцепились в выпиравшие корпи. Братья Охрименко обхватили обгорелый ствол. Шилобреев успел прижаться к земле, и его снесло в залитую водой выбоину. Филипп долго выбирался оттуда, нещадно чертыхался, а выбравшись, прошипел Богачеву сквозь стиснутые зубы:

— Ну, знаток местности, имей в виду, что если в ущелье не найдем японскую батарею, не попадайся на глаза — изувечу!

Архип не стал вступать в разговор с пострадавшим сержантом, глухо крякнул и пополз молча искать подходящий спуск.

Спускались более двух часов. Внизу сразу повернули вправо — в сторону ущелья. Здесь было потише, но ползти еще труднее. Дождевая вода шумными ручьями сбегала с горного хребта, затопила всю низину, и разведчикам пришлось пробираться по вязкой грязи и глубоким лужам. Ползли осторожно: боялись напороться на «секреты». Ермакову хотелось поднять промокших, до предела уставших бойцов и двинуться в полный рост, но он не мог решиться на это: часто вспыхивавшие молнии выдали бы их и погубили бы все дело.

Впрочем, молнии не только мешали, но и помогали Ермакову — помогали ориентироваться, разглядеть все, что лежало впереди.

Разведчики переползли через горный ручей, потом прошмыгнули через колючий кустарник, и, едва успели выбраться из него, как над хребтом сверкнула огненными зигзагами яркая молния, вырвала из мрака замшелое ущелье. Архип Богачев схватил Шилобреева за плечо и Прошипел ему в самое ухо:

— Куда прешь?

Шилобреев хотел отчитать строптивого тигролова за такое бесцеремонное обращение, но теперь было не до субординации.

— Что? — спросил озадаченный Филипп.

— Не видишь, что? — съязвил Архип. — Походная кухня дымится — кашку нам варят на завтрак. А рядом повар за порядком наблюдает…

Филипп повернулся к Ермакову. Тот приставил к глазам мокрый бинокль, стал ждать вспышки молнии. Над головой шумела под дождем сукастая маньчжурская сосна, стряхивая на разведчиков горсти холодной воды. Вот вспыхнула молния, и Ермаков отчетливо увидел у горного выступа черный бугорок. Его вполне можно было принять за груду камней или стожок сена, но рядом стоял низкорослый человек, сильно утолщенный наброшенной на плечи плащ-палаткой. Это, конечно, часовой!

Ермакова охватило знакомое чувство тревоги. Значит, орав Архип! Японская батарея затаилась у выхода из ущелья, и стоит появиться здесь танковой колонне, как орудия прямой наводкой подобьют направляющую машину и закроют выход из ущелья. Как же обезвредить артиллерийскую засаду? Пока спускались с горного хребта, Ермаков несколько раз проигрывал в уме, как они подберутся к вражеским огневым позициям, забросают их гранатами, как потом ринутся в атаку и прикончат артиллерийские расчеты в рукопашном бою. Но теперь у него рождался другой план. Ведь черный стожок среди камышей — это наверняка сложенные боеприпасы. Часового не поставят охранять голые камни. Суметь бы взорвать их, перед тем как броситься в атаку, — оставить противника без снарядов! Есть немалый риск: взрывом поднимешь на ноги засаду, и тогда труднее будет с ней бороться. Возможно, придется всей разведке лечь в этой узкой горловине — невеселое дельце. Зато наверняка пробьются танки. Не удержит их батарея без снарядов.