— Кто такой Тимур-Дудэ? — спросил русский нухэр. — Он хочет нас поссорить.

— Ха! Пустой башка…

Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.

Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, беззубый монгол из Мынцзяна[7]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней — стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» — стремянного Джучи — и прислуживает князю Дэвану.

Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе — стремя в стремя — тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухэр спросил:

— У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?

— Отдал… — признался Батын.

— Ну тогда давай пить мою. — Он взял фляжку, поболтал у самого уха. — Есть немножко.

— Сам давай пей…

Порешили пить вдвоем. Пили не спеша то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухэр пил мало, лишь для вида мочил губы — хотел побольше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет.

— Кури, — улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.

Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле, снова ищет глазами русского нухэра. В полдень, когда солнце поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухэр? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.

Русский батор[8] лежал с закрытыми глазами у ног своего коня. Лицо у него было пунцовое, с синеватым отливом, на лбу — испарина. У куста карагача валялась пилотка.

Огненное солнце плыло так низко, что казалось, опалит голову.

— О, Гоби, что же ты делаешь с северным человеком!? — простонал Батын, взвалил дозорного на коня и повез к советской заставе.

Больной побледнел, его губы запеклись, покрылись сукровицей.

«Прости меня, нухэр, — прошептал цирик. — Ты сам хотел пить. Зачем обманул?»

Вот и застава. К Батыну бросились солдаты, подбежала девушка-медичка.

— Это я виноват. Я выпил воду, — сказал Батын.

Девушка плеснула на лицо больному водой, дала что-то понюхать и сказала:

— Тепловой удар.

На обратном пути Батын Галсан думал о голубоглазом нухэре. Не брат ли он того русского батора, который закрыл своей грудью амбразуру фашистского дота и спас боевых друзей? А не он ли вырвал из окружения их эскадрон?

С востока пришла еще одна ночь, накрыла мягким пологом желтые барханы, но, завидев в небе яркую зарю, покорно поплелась на запад. Утром передовые отряды подошли к серым отрогам хребта Дациншань.

Идти в горах было куда опаснее. На равнине неприятеля увидишь за пять — десять километров, а здесь он может внезапно появиться в трех шагах от караванного пути. Передовые отряды сблизились, а боковые заставы слились в одну. Батын выехал вперед и вдруг увидел голубоглазого нухэра.

— Дырасте! Дырасте! — крикнул цирик.

Раздались выстрелы, свистнули пули. И снова обманчивая тишина. Дозорные мигом укрылись в ложбине, подняли бинокли. У подножия дальнего кряжа промелькнул всадник, потом показалась и сразу исчезла цепочка пеших солдат. Сомнений не было — в горах противник. Только непонятны его намерения: пойдет он без задержки дальше или даст бой?

— Это хвост князя Дэвана, надо рубить саблями. — Галсан нетерпеливо глянул туда, откуда должна была показаться застава.

— На конях трудно атаковать: порежут пулеметными очередями. Броневичок бы сюда… — Русский дозорный пополз в ложбину разыскивать взводного.

Подошла монгольская походная застава. Батын доложил обо всем капитану Жамбалыну и добавил, что надо сейчас же ударить по «княжескому хвосту», пока не успели спрятать его в землю. Капитан подал команду спешиться и повел заставу вперед. А Батына оставил караулить лошадей.

Галсан в бинокль посмотрел на уходившую заставу. Сумеют ли как следует ударить по «хвосту» Дэвана? Извилистая цепочка цириков мелкими перебежками удалялась в глубь гор. Вот она перекатилась через песчаный бугор и стала опять подниматься по косогору.

Едва застава поравнялась с горным выступом, горячий воздух разорвала раскатистая пулеметная очередь. Запрыгали желтые фонтанчики пыли на гребнях барханов. Донжур навострил уши. Должно быть, в склоне горного кряжа был впаян броневой колпак.

Пулемет вскоре умолк, но стоило только поднять голову — он снова стрелял.

— Что же нам делать, Донжур? — растерянно сказал Батын и прижался плечом к гриве коня. — Что же делать? Большой генерал Исса Плиев приказал брать Калган, выходить к морю, а застава уткнулась в хвост Дэвана — и ни с места.

Палило белое солнце, нагревало сухой недвижимый воздух и мелкий пыльный песок. В небе ни единой тучки. Но бывают ли когда тучи над Гоби? О, Гоби, Гоби…

Цирик обернулся, болезненно сощурился. Где-то там шел передовой отряд. Когда он подойдет? Дождутся ли его прижатые к накаленному песку бойцы? Он посмотрел на север и вдруг увидел коричневый клубок поднятой пыли, а в нем — темную точку. Что это? Точка быстро росла, увеличивалась и вот превратилась в броневик! Машина катилась к горному кряжу. Рядом скакал всадник, будто указывал дорогу. «Да это же голубоглазый нухэр! — догадался Батын. — Он ведет броневик на помощь нашей заставе!»

Машина поравнялась с укрытыми в барханах конями, пахнула облаком густой пыли и рванулась дальше. А дозорный спешился, погрозил сжатым кулаком:

— Сейчас он даст им прикурить!

Вначале Батын не понял: зачем это надо давать прикурить? Почему такая честь подлому Дэвану? Но когда броневик дал с ходу несколько выстрелов, смекнул, каким огоньком угощают дэванцев. Над кряжем поднялся столб темно-рыжего дыма, взлетели белые обломки бронеколпака.

Броневик для верности выстрелил еще раз, круто развернулся и запылил по распадку. Цирики бросились за ним. Батын Галсан запрыгал от нахлынувшей радости, хотел кинуться к другу, обнять его за то, что привел подмогу, но не успел этого сделать. Броневик вскочил на косогор, сильно накренился в сторону и вдруг свалился на бок. Закрутились вхолостую колеса, брызнули в стороны песчаные струйки. Цирики кинулись к машине, но слева ударил пулемет и снова прижал их к земле.

— Аз нь хая![9] — зло сплюнул Батын.

Дозорный поскакал разыскивать своего командира, чтобы доложить о случившемся, а Батын впился в бинокль и смотрел на песчаный взлобок, где, будто подстреленный конь, лежал зеленый броневик. Цирики пытались прорваться к опрокинутой машине, но плотный заградительный огонь всякий раз преграждал им путь.

«Скоро ли подоспеет помощь?» — подумал Батын и вдруг оторопел: неподалеку от броневика над барханом показались широкополые шляпы дэванцев, вынырнули и тут же исчезли в зыбком песчаном месиве. Сомнений не было: дэванцы подбирались к броневику. Еще две — три минуты — и они подожгут его, кинутся с ножами на русских парней — тех самых, которые спасли от гибели эскадрон и снова пришли на помощь цирикам! Что же делать? Надо рвануть гранатой бронеколпак, в котором укрывается пулеметчик!

— Донжур! — крикнул Батын, вскочил в седло и потрепал коня по жесткой гриве.

И помчался Донжур туда, где стучал вражеский пулемет. В глазах Батына зарябили, замелькали желтые барханы. Знойный ветер обжигал лицо, звенел в ушах, из-под копыт Донжура летел горячий песок. Батын прильнул к шее коня, впился глазами в горный срез, неистово закричал, не слыша своего голоса:

— Донжур, скачи! Донжур, лети!

Конь перемахнул через песчаный занос, цокнул копытами по каменистому склону; взлетел на пригорок. Пулеметчик хотел, видно, как можно скорее покончить с опасным для него броневиком и забыл о флангах. Батын воспользовался его оплошностью, подскочил на расстояние гранатного броска к бронеколпаку и, не осаживая коня, сунул руку за лимонкой. Но где же она? Должно быть, выронил. Он пришпорил коня, отчаянно крикнул: