Роевой бегом бросился выполнять приказ. Со своего наблюдательного пункта командир отряда хорошо видел, как стрельцы кривыми улочками пытались выйти во фланг танкам, чьи пушки создавали весьма неуютную обстановку в Шроме. Кстати о пушках…

Обрадовавшись пришедшей вдруг мысли, сотник опять подошел к рации. Как это там фамилия этого капитана, который утром вопил по рации о наемниках?

– Первый. Первый. Говорит капитан Сергеев, – начал сотник, подражая манере русского десантника. – В районе двух трехэтажек прорвались украинские наемники. Несу большие потери. Требую немедленной поддержки огнем.

Что ж, наживка была заброшена, осталось ждать результатов, чтобы вовремя подсечь добычу.

Несколько минут спустя на открытое пространство выскочил Т-80 и принялся лупить по трехэтажкам, за которыми укрылись российские минометчики. Снаряды ложились довольно кучно. Артобстрел прекратился. Но в эфире стало темно от дикой матерщины русских минометчиков.

Как видно, командир танка растерялся, поняв, что обстрелял своих. Этой заминки унсовцам вполне хватило, чтобы с первого же выстрела влепить ПТУРС в борт Т-80.

Никто из экипажа так и не выбрался. Остов танка полыхал два дня. И чему там гореть так долго в этой консервной банке, удивлялись стрельцы.

Понимая всю безвыходность сложившейся ситуации, сотник Устим, как только стих огонь минометной батареи, прихватил с собой стрельца Цвяха и, где бегом, где ползком, отправился в расположение штаба морпехов.

Майора Келуаридзе он нашел в кругу офицеров батальона, которые расположились возле костра. Используя автоматные шомполы в качестве вертелов, они жарили шашлык. Аппетитный запах поджариваемой свинины валил с ног на добрую милю от костра.

– Вы бы так воевали, как шашлыки жарите! – грубо, без предисловий начал подошедший сотник.

– Опять ты чем-то недоволен, – укоризненно покачал головой комбат. – Лучше присаживайся к костру, дорогим гостем будешь.

– Послушай, комбат, – повысил голос сотник. – Если в течение четырех часов не подойдет подкрепление, я отведу свой отряд в горы. Унсовцы не привыкли тикать. Твои подчиненные большие мастера по этой части. Но мы не самоубийцы. Ты ж посмотри, в каком дерьме я оказался: после того, как вы дали деру и оголили мои фланги, наши позиции торчат впереди, словно аппендикс. И россияне его обязательно отрежут. Вместе с нашими дурными головами.

– Успокойся, Устим. Я же все понимаю.

– Да толку-то что с того! Моих хлопцев лупят сейчас с трех сторон, а вы тут кабанчика жарите.

– Причем здесь кабанчик? – обиделся Келуаридзе, – Его же русская мина убила.

– Ну так присвойте ему звание национального героя Грузии, как пострадавшему от российской оккупации! – съязвил сотник.

Пока оба командира на повышенных тонах выясняли отношения, к костру подошла делегация морпехов. Выглядели они несколько смущенно.

– В чем дело? – обернулся к ним Келуаридзе.

– Понимаешь, Вахо, – вышел вперед один из солдат, – ты очень хороший человек и мы тебя глубоко уважаем. Но давай договоримся так – ты будешь нашим командиром там, в долине. А в горах пусть нами командует украинский сотник. Потому что мы хотим еще жить.

Воцарилось напряженное молчание. Комбат озадаченно взглянул на сотника, потом опять на своих подчиненных.

– А я что, против, что ли? – разрядил он обстановку.

– Хорошо, дорогой. Все будет нормально, – заверил комбат, прощаясь с сотником. – Ты только продержись еще хотя бы пару часов. Сам видишь, сколько у нас раненых.

Действительно, вокруг на разложенном брезенте лежали десятки раненых, многие из которых были в крайне тяжелом состоянии. Но в батальоне не оказалось даже достаточного количества перевязочных пакетов, чтобы оказать им первую помощь. В воздухе стоял громкий стон умирающих солдат. Слышать это было невыносимо, и сотник вместе с Цвяхом поспешили в расположение своей сотни, где с минуты на минуту надо было ожидать серьезных событий.

Удерживать весь райцентр отряду УНСО без поддержки грузинских подразделений было не подсилу. Поросшие деревьями многочисленные улочки, густые сады создавали угрозу неожиданного обхода с тыла. Поэтому сотник Устим принял решение ограничить позицию двумя десятками домов, расположенных на окраине села, примыкавших к горам.

Центром обороны Шромы оказался крепкий, просторный двухэтажный дом, стоявший на пригорке. Сразу за домом начинался довольно крутой скат, густо поросший виноградником. После минометного обстрела здесь образовалось невообразимое переплетение срубленной осколкам мин виноградной лозы, проволочного ограждения и разрушенных приусадебных строений. Помимо этой своеобразной полосы препятствий, продвижение затруднял крутой скат и многочисленные воронки от разрывов.

Казалось бы, это было наименее удобное направление для наступления на Шрому. Но почему-то именно здесь накапливались основные силы иркутского десантно – штурмового батальона.

Установленные на втором этаже дома два унсовских пулемета были готовы к отражению атаки. У одного из них стоял стрелец Обух. Спокойно, как на обычных занятиях в полевом лагере УНСО, он готовился к бою: выверил прицел, подвинул поближе патронные коробки. Затем он не поленился сбегать вниз к колодцу и набрать ведро воды. Работенка, судя по всему, предстояла жаркая и надо будет время от времени охлажать пулеметный ствол.

На первом этаже этого же дома сотник Устим расположил свой штаб. Он интуитивно чувствовал, что именно здесь развернутся главные события дня.

Сопровождать раненного сотника в тыл было поручено морскому пехотинцу из батальна майора Келуаридзе. Командование отрядом УНСО «Арго», продолжавшим упорно удерживать Шрому, принял на себя Байда.

Бобрович плохо запомнил те три часа, в течение которых они спускались с горы к дороге, ведущей в тыл. Первоначальный шок прошел, и теперь на него обрушилась волна дикой боли. Когда они случайно вышли на поляну, не защищенную деревьями, российские минометчики тут же открыли огонь. Услышав тошнотворный вой приближающейся мины, Устим рухнул на землю, прямо на раненную руку. Послышался хруст костей и он потерял сознание.

Очнулся Устим от того, что грузин бил его по щекам, пытаясь привести в сознание. И снова они начали свой спуск в спасительную долину. Боль раскаленным железом вонзалась во все клеточки тела, становилась нестерпимой. Ему хотелось лечь и умереть, только бы прекратить эти мучения.

«Идиотская эта война, – зло подумал Бобрович. – Разве можно так воевать? Совершенно нет обезболивающих и противошоковых средств. Даже индивидуальные пакеты выдали через одного».

Совершенно случайно сотник вспомнил о баралгине, лежавшем у него в нагрудном кармане куртки. Таблетки он всегда старался носить с собой. Еще с Вьетнама его мучил травматический радикулит. Там его сильно ударило о стенку взрывной волной от рядом разорвавшейся ракеты.

Устим судорожно затолкал в рот сразу все таблетки. Боль не прошла, но организм перестал так остро реагировать на нее. Сердце забилось ровнее. Но зато появилась новая беда – страшная сухость во рту. Поддерживаемый солдатом, сотник ковылял по камням, бережно прижимая руку к животу. Шаги складывались в метры, метры – в бесконечные километры. Он потерял счет времени.

Наконец они спустились в низину, где их встретила группа артиллерийских корректировщиков. Обессиленный, Устим повалился на спину. Он чувствовал, что у него начался жар. Невыносимо хотелось пить. Жажда заглушила даже боль в руке.

– Воды, дайте воды! – прохрипел раненный сотник.

Над ним с фляжкой воды склонился один из артиллеристов. Но заметив кровавое пятно на животе в том месте, где сотник держал руку, солдат ошибочно решил, что унсовец ранен в живот, и тут же убрал фляжку.