Деревья здесь встречались нечасто, и почти во всех случаях это оказывались худосочные ели. Росли они на редких открытых пространствах, где валунов или не было вообще, или валялись они изредка, самые мелкие или не больше средних по габаритам. Верховые болотца вообще не попадались, сочных ягод здесь тоже не было видно. Несмотря на то что скудная почва после дождей была пропитана влагой, даже жалкой лужицы на ней не встретили. Поэтому чем дальше, тем больше страдали от жажды.

Вдобавок перспектива голода прибавилась, ведь съедобные растения здесь тоже не росли. Напрасно Бяка склонялся чуть ли не к каждой встреченной травинке, все они сказывались бесполезными или незнакомыми.

Гоблины оставили нас без мяса, но не утащили рюкзаки. А там, помимо запаса дорогостоящих грибов, хранилось немного съедобных корней. Этого достаточно, чтобы разок сварить тощую похлебку, которая больше обманет желудки, чем насытит. Но это лишь в том случае, если воду найдем.

Жевать такую гадость сырой — это не ужин, а пытка.

Исполинские валуны осмотреться не позволяли. Мы продвигались по запутанному лабиринту с высоченными стенами. Невозможно понять, что в сотне метров находится. Очень редко встречались камни, на которые мы забрались без риска для жизни. Но во всех случаях дальние окрестности разглядеть с них не получалось, потому что вокруг оказывались камни покрупнее.

Солнце не появлялось, ориентиров никаких. Оставалось лишь надеяться, что навык не подведет. А так как он работает больше интуитивно, чем сознательно, я сам себе не доверял. Постоянно казалось, что продвигаюсь не по карте, а непонятно куда. А то и круги наворачиваю, не отличая один камень от другого. В голове рисовались картины одна хуже другой.

Если мы здесь и вправду застрянем — это конец. Нам грозит смерть долгая и нехорошая, от голода и жажды.

После полудня начал срываться мелкий дождь. Но он только сырости добавлял, наполнить котелок жалкими каплями было невозможно. Еле моросил, то и дело прекращаясь. Спасибо, что не начало холодать, в мокрой одежде недолго и простудиться, а мой навык целительства заточен на раны и лечит лишь самые легкие недомогания на стартовом уровне врачевания.

Надо бы прокачать еще одну ветку, предназначенную для борьбы с болячками. Но где на это ци взять? Разве что возвратиться в пещеру и попытаться выманить гоблинов на честный бой. Но это, разумеется, не самая мудрая затея.

А то и смертельно рискованная, если вспомнить о вероятности появления хобгоблинов.

Карта не отвечала на вопрос, как долго нам придется плестись по следам работы камнедробилки для великанов. Ее составитель не очень-то озадачивался не только деталями, но и масштабом. Местность возле Черноводки расписана тщательно, со многими подробностями и на большой площади. Ничтожный по протяженности маршрут от берега до логова тсурра на пергаменте занимал почти столько же места, сколько весь наш последующий путь. Понятно одно — сейчас приходится обходить по крутой дуге какое-то белое пятно, на котором нет ничего, кроме стилизованного изображения отрубленной головы. Да, с интерпретацией «корявого человечка» мы не угадали, но здесь, похоже, двух мнений быть не может.

Если туда сунешься, потеряешь башку.

Обход предстоит серьезный, даже с учетом неточности карты. И очень напрягает значок следующего лагеря.

Что означают три дерева? Похожи на сосны или кедры, но здесь, среди камней, не растут ни те, ни другие. Только ели тут встречаются, как поодиночке, так и по несколько штук. Может, художник напутал? Если так, как определить, что мы вышли именно туда, куда нужно? Слепо доверить навыку?

Ну а что нам еще остается…

Оказывается, у нескончаемого на вид завала валунов имелся четко выраженный край. И открылся он перед нами неожиданно. Мы двигались по каменному лабиринту уставшие и вымокшие, почти не обращая внимания на окружение. Ну а на что там смотреть, если всегда одно и то же?

Камни, камни, тощие невысокие ели, камни, камни, ели и снова камни.

И внезапно все изменилось. Будто те же великаны, которые устроили каменный хаос, решили, что дальше ему не место. Провели черту по меридиану и к востоку от нее как следует потоптались, устроив углубленную долину, простиравшуюся на три стороны света до горизонта.

Плато холмистое, засыпанное валунами, возвышалось над ней метров на сто, если не больше, но язык не поворачивался сказать, что мы любуемся на новые ландшафты сверху вниз.

Да и «любоваться» — неправильное слово.

Слишком мрачная картина перед нами открылась, чтобы любоваться…

Внизу рос лес, и лес этот, разумеется, был непростым. До этого я на всякие успел насмотреться. Лиственные и хвойные заросли разных видов встречались, пока ехал в факторию с караваном. С Бякой тоже повидал кое-чего. В первой жизни доводилось поглазеть даже на мангровые побережья. Глядел на них со стороны моря, с борта быстроходной лодки, попивая при этом прохладительные напитки и подставляя лицо теплым порывам тропического ветра.

В общем, специалистом по лесам назвать себя не могу, но и к горожанам, ничего, кроме парков, не повидавших, тоже не отношусь.

Но этот лес — другой. Совсем другой. Он чересчур мрачный, он даже со стороны давит своей нескрываемой враждебностью. Враждебностью дикой, первобытной, чуждой всему человеческому. До этого я считал, что печальнее зрелища, чем сырые заросли старых елей, не существует. Не зря у нас говорили: «В сосновом лесу веселиться, в березовом молиться, в еловом удавиться».

Но в сравнении с тем, что простиралось дальше, еловый лес — это представление с клоунами для маленьких девочек.

Потому что в этом лесу даже матерый оптимист задумается о покупке веревки с мылом.

И ведь, попробуешь описать свои впечатления, никто не поймет, что же в нем такого плохого. Потому что это видеть надо, а не слушать.

Больше всего деревья походили на сосны с темно-рыжей, почти черной корой. Стволы топорщились протяженными выступами, походившими на вертикально устроенные ребра жесткости, придававшие схожесть со скелетами каких-то фантастических созданий. Ветви располагались высоко от земли, иногда зеленея лишь на верхней трети, а то и четверти. Хвоя очень густая, хвоинки длинные, побольше ладони взрослого мужчины. И оттенок у них яркий, кислотно-зеленый, неестественный. Будто дешевой краской выкрасили.

И самое главное — размер. Рекордные деревья достигали стометровой высоты, если не больше. Таким образом, долина, ими заполненная, смотрелась вровень с плато. Ну это, конечно, если вдаль уставиться, где вершины ненормальных сосен сливаются.

Бяка, неотрывно уставившись вниз, пролепетал:

— Я вот никак понять не мог, почему про эти места так говорят. Почему Чащобой называют. Теперь понял.

— Да, лес серьезный, — согласился я. — По-моему, вон там можно спуститься. Удобная расселина, и под ней вон сколько камней навалило. Наверное, здесь вода после дождей стекает с плато.

— Вода? Спуститься? — заметно напрягся Бяка. — Гед, зачем нам спускаться? Разве нельзя дальше по камням идти?

Я покачал головой:

— Мы ведь не просто так идем, а по карте. Там, на камнях, мы, похоже, обходили что-то нехорошее. Оно дальше к северу располагается и отмечено отрубленной головой. Так что эти нелегалы напрямую не ходят, только в обход. А они посильнее нас, они могут пройти там, где нам не пройти. Если они чего-то боятся, нам надо бояться в сто раз сильней. Придется делать так, как они делают, иначе пропадем. Дальше камней нет, дальше только этот лес. Значит, нам надо вниз.

— Гед, можешь думать, что я трус, но мне очень не хочется идти вниз. Там плохо.

— Бяка, я тебя прекрасно понимаю, мне самому туда не хочется. Но если не вниз, тогда куда? Назад? Там мы уже были. Попробовать обойти эту долину с запада? Но неизвестно, сколько идти придется. И не забывай, что наверху нет ни воды, ни еды. И где гарантия, что среди камней не нарвемся на что-то нехорошее? Да и ночью надо где-то от тсурров прятаться, а где здесь спрячешься?