– Ага. – Я уставился на ровные строчки цифр с тем же знаком.

– Выучишь к следующему разу. Заодно поймешь, что такое умножение, – засобирался Семен.

– Два умножить на семь равно четырнадцать… – прочитал я строчку. – А это точная информация?

– Абсолютно. Все, что тут написано, – полная правда.

– Хм… – Я приписал в конец колонки: «Максим = император». Теперь этой таблице можно верить.

– Завтра зайду, – помахал рукой Семен.

Дядька вернулся ближе к ночи, и вернулся явно из большого города – на это указывали запахи одежды, пыль на ботинках.

– Присядь, – указал на место за столом и разлил чай по кружкам.

Извиняться будет?

– Я продолжаю поиски твоих родных, – начал он, выуживая из кармана пачку настоящих вафель. – Пока удается плохо, – признался он, присаживаясь напротив.

– Совсем плохо? – приуныл я, придвинул к себе пачку и, не заметив запрещающего взгляда и жеста, великодушно забыл про утреннюю обиду.

– Через роддом – ни одной зацепки. Через Силу Крови – тоже мало успехов. Разве что у одного японского рода вроде что-то похожее, но ты, – оглядел он меня с головы до ног, – совсем не похож.

Я перестал растягивать уголки глаз в стороны и ссутулился.

– Как я уже сказал, поиски я продолжаю. Но делать это в стенах интерната очень сложно, долго пропадать в городе я не могу.

Дядька помялся некоторое время, даже поднес чашку к губам, но поставил ее назад.

– А еще находиться мне здесь опасно, – признался он. – Помнишь, я говорил тебе, что нельзя показывать виду, что мы что-то знаем?

– Да, – кивнул в ответ.

– У мужчин, взрослых, я имею в виду, мозгам иногда не получается обмануть тело. В общем, мне каждый раз сложнее вести себя так же, как раньше. – Дядя Коля отвернулся к окну.

– Вы уйдете? – с грустью произнес я, осознав, к чему ведет сторож.

– Через несколько месяцев, – подтвердил он мое предположение. – Я начал процедуру усыновления Семена. После окончания учебного года мы уйдем оба.

– А я?! – обиженно вздернул я подбородок.

– Тебя я не могу усыновить, – извиняясь, понурил он голову. – Я же говорил – тебя вроде как и не существует. А так бы – обязательно.

– А Семена почему? – проглатывая обиду, шмыгнул я.

– После девятого класса интерната его никуда не возьмут. Интернатским стараются отказывать. Ему надо учиться в хорошей школе, не здесь, – сухо отламывал фразы дядька. – Я переведу его в другую школу, у меня хватит для этого возможностей. Ты ведь желаешь Семену добра?

– Да.

– Тем более что я тебе не сильно хороший помощник, – помахал он клюкой в воздухе. – С каждым годом ходить все сложнее. А Семен – молодой и умный, ему легче. Он станет взрослым раньше тебя и сможет опекать, передавать посылки, сахар. Тайком.

– Получается, Семен мне не из-за книжки помогает? – уставился я в пол и ковырял носком кед крашеные доски.

– Да, это я с ним поговорил, – признался сосед, – и он согласен и насчет школы, и дальше…

– Вот так вот поверил и согласился? – недоверчиво приподнял я бровь. Если вспомнить все байки и сказки про людоеда-сторожа…

– Он взрослее, чем кажется. Есть такие скучные взрослые слова, как «конкурс на поступление», «блат», «льготы»… Ты не ведаешь их значений, а Семен уже начал о первом из них задумываться. Без второй вещи Семен не сможет поступить в университет. С третьей сможет, – но ее смогу дать ему только я, отец-одиночка, инвалид.

– А? – не понимая, переспросил я.

– Он сможет учиться в хорошем университете, если я его усыновлю, – расшифровал дядя Коля. – Поэтому согласился.

– Понятно… А он знает про меня?

– Нет, – коротко качнул сторож головой. – И ты не говори. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Это если я всю физику выучу – вообще спать не буду?!

– Это поговорка, – отмахнулся дядька. – Не знает – переживать не будет. И выдать тебя не сможет.

– Он не станет, – убежденно произнес я.

– Я тоже так думаю, но давай не рисковать.

Сторож некоторое время молчал, разглядывая поверхность стола и размазывая капельки воды пальцем. Показалось – решал, говорить мне что-то или умолчать.

– А еще, когда придет время вытаскивать тебя отсюда, мне лучше быть давным-давно уволенным, – все-таки сказал он. – Знаешь, что такое месть?

– Ага. Это то, что Машк сделал с вашими тапками, – согласно качнул я головой.

– Ну вот… Что-о?

Я бы пояснил, но в этот момент срочно доедал остатки вафель. Интуиция!

Три следующих месяца прошли как ванильная тянучка – вроде и не торопишься, прислушиваясь и наслаждаясь, но вот раз – и нет ее, кончилась вся.

Все это время дядька носился по городу и интернату, меняя красивые фигурные бутыли с коричневой водой на серые справки и довольные улыбки преподавателей, Семен почти ночевал у нас в комнате, устало вглядываясь в десяток книг с цифрой восемь на обложке. А я, лежа на постели, медленно нагревал свой браслет, доводя до алого цвета, и остужал вновь – если окружить руки даром, оказалось совсем даже не горячо.

Пока за этим делом меня не поймал дядька.

– Комнату спалишь, – почему-то совсем не зло сказал он, изучая раскаленный до темно-красного обод в моей руке.

– Не, – глянул я в его сторону и перевел взгляд обратно, убедившись, что запрещать пока ничего не будут.

– И что ты… чувствуешь? – с осторожностью в голосе спросил он, присаживаясь на край постели.

– Любопытно просто, – пожал я плечами, разглаживая металл пальцами.

– Любопытство – это хорошо, – одобрительно улыбнулся дядька. – Вот если бы скука – тогда совсем плохо. Даже хуже злости.

– Почему? – надел я браслет на запястье, давая ему остыть на руке, и присел, развернувшись в его сторону.

– Дар управляется эмоциями. Нас учили через злость, для рядовых отлично подходит. Там думать не надо, вызвать в себе легко – знай, ненавидь противника или препятствие. Когда меня повысили, я злился на начальство, на погоду, иногда камешек в ботинок подкладывал. А когда поумнел – злился на жизнь, – пустился дядька в воспоминания.

Я хоть и не все понимал, но не переспрашивал – интересно ведь. А слова потом пойму.

– Злость мешает думать. На старших офицеров учат иначе, через гордость, верность, честь. Это очень сильные эмоции, большая сила ими удерживается и управляется. Такие спокойно могли держать частную армию даже в одиночку, сутками. Бывали, правда, осечки, когда вместо гордости дар офицера управлялся тщеславием. И ведь не сразу такое прознаешь – задачи-то офицер выполняет, а когда выясняется, что ради медальки он целый отряд отличных ребят в землю уложил, тогда уже поздно…

– А почему скука – это плохо? – когда пауза затянулась, решил все-таки я спросить.

– Представь такого монстра, – вкрадчиво начал он, – который сжигает человека, потому что ему скучно. Он рушит дома, потому что скучно. Страшно?

– Н-но человек ведь не обязательно будет… делать это все?

– Дар влияет на мозги, – постучал сторож пальцем по виску, – поэтому, кстати, слово аристократа нерушимо. Они воспитываются через честь рода, для них немыслимо переступить через слово, это часть их души. А если в душе человека – скука, то вся его жизнь превратится в постоянные поиски новых впечатлений. Самые доступные из них при наличии силы и власти – война, страдания других людей. Он не сможет ничего создавать, потому что это долго и скучно… Поэтому я… испугался, когда тебя увидел сегодня, – завершил он.

– А любопытство и дар – они дружат? – стало мне любопытно.

– Хм, – почесал он затылок, – не знаю даже. Вроде ничего страшного вспомнить не могу. У Целителей – сострадание и любовь, – еле слышно начал перебирать он, – у Палачей – голод…

– А у ученых?

– У ученых, чтобы ты знал, гордыня чаще всего, – почему-то подмигнул он. – Там ведь деньги выбивать надо на исследования, а для этого характер надо – о-го-го! На одном любопытстве далеко не уйдешь. Даже клановые ученые – вот у кого денег точно хватает, те тоже на Чести и Долге. Все ради Рода, все во славу Клана! Так что про любопытство сам узнавай… да ты и узнаешь – дар заставит.