— Откройте душу богине понимания! — старческим голосом, но довольно громко для пустой площади вещала она. — Вознесите молитву и испейте из чаши! Станьте последователями великой и мудрейшей богини верховного пантеона.

Ещё раз взмахнув стопкой листов, из который высыпалось несколько штук, она прошла немного, ступая прямо по ним. А ведь бумага и услуги писаря стоят дорого, чтобы ими вот так разбрасываться. Видать, совсем выжила из ума бабка.

— Получи великие молитвы и благословения почти даром! — вновь заголосила она, но уже на другой манер. — Всего две серебряные монеты за великую молитву и песни жрецов в вашу честь! Успей получить благословение Величайшей богини главного пантеона! Лиам — богиня понимания, только сегодня дарит вам своё благословение за две серебряные монеты.

Я подошёл, подобрал с земли серый листок. Не с первого раза, но сумел разобрать красивый почерк. Просто было написано на старом имперском языке, который на моей памяти только дедушка знал и умел читать. Я же смог осилить только пару слов с заголовка. Бумага под моими руками хрустела, рассыпаясь мелкой крошкой. Да этим листам лет по триста в лучшем случае. Вроде бы тогда прошла последняя реформа письменности, когда убрали лишние знаки и руны, обозначающие целые слова и даже фразы.

Листок хрустнул и окончательно развалился на части, падая на мостовую. В этот момент мне в руки сунули два точно таких же. Вот странно, как в руках бабки они не трескались и не крошились, а стоило мне взять, так по ним побежала сеточка трещин. Я поднял голову и встретился взглядом с улыбчивой бабкой.

— Не желаешь заказать молитву в свою честь? — улыбаясь, спросила она. — Всего одна серебряная монетка. А за две эту молитву прочитает верховная жрица.

— Молитву надо произносить в честь богини, а не смертного, — негромко сказал я.

— А как тогда богиня понимания узнает, что молитва от тебя, а не от кого-то другого? — спросила жрица, сунув мне ещё одну бумажку, так как предыдущие две рассыпались прахом.

— Не нужно ей знать, что она от меня. Главное, чтобы прозвучала от всего сердца…

Я полез в карман, но серебра не нашёл, поэтому протянул ей золотую монету. Старуха ловко сцапала денежку, спрятав её в потайной карман жреческого одеяния. Точнее, это была лишь незаметная прорезь в ткани, с другой стороны которой находился своеобразный мешочек.

— Так, говоришь, пять молитв? — хитро улыбнулась она, намекая, что сдачи у неё нет.

— Серебро нынче подешевело, — рассмеялся я. — Теперь и на семь хватит, и ещё два песнопения в придачу.

— Хорошо, пусть будет шесть, — согласилась она, оценивающе глядя на меня зелёными глазами. — И твоё имя произнесут с почтением. А ещё за одну монету зажжём для тебя яркую свечку. В будущем, когда твоя душа попадёт во мрак смерти, этот свет станет для неё путеводной звездой.

— Держи, — я протянул ещё золотой. — Одной молитвы более чем достаточно. И жаль, что Лиам не богиня ответов на все вопросы…

— Жаль, что яркий янтарь, найденный в морском песке, можно вставить лишь в одно украшение, — улыбнулась бабка, показывая, что у неё сохранились не все зубы. — Скажи, щедрый человек, что беспокоит тебя?

— Дорогому мне человеку плохо, и я не знаю, как ему помочь.

— Да, много людей в этом городе нуждаются в помощи. У меня есть горькая косточка, — она принялась копаться в бездонном кармане жреческого одеяния. — Я подарю её тебе, добрый человек.

Старуха протянула что-то зажатое в кулак. Я подставил ладонь, и она вложила в неё косточку размером с фалангу большого пальца. Косточка была сырой, с остатками жёлтых волокон, словно жрица совсем недавно пообедала фруктом, а косточку выплюнула. Я с сомнением посмотрел на липкую ладонь.

— Недавно, — жрица показала на храм Зиралла, поднимая указательный палец выше, — видела странную картину. Двое мужчин забрались на крышу. Один с большим ведром, второй в мантии и страшной маске. Всё думала, сорвутся они с крыши или нет. Гниль мешали в ведре и проливали дождём на ничего не подозревающий людей.

Мне показалось, что я увидел площадь, до отказа забитую людьми с высоты крыши храма. Вечерняя толчея перед главной молитвой. Сегодня день Пресветлого, и его жрецы разошлись по площади, созывая людей в храм. Можно разглядеть струйки дыма от плачущего дерева. В сыром воздухе они не поднимались высоко, как будто хотели накрыть всю площадь сплошным серым облаком. Увидел парочку магов, в серых мантиях и защитных масках с затемнёнными стёклами. Интересно, как они умудрились забраться на высоченную крышу, не сорвавшись с неё. Первый пытался ровно установить деревянное ведро. Второй провёл над ним рукой, и на стенках появилась влага. Её становилось всё больше, капли увеличивались и сливались. Вот уже на дне собралось немного воды, и она постепенно поднималась.

Тот, который держал ведро, дрогнувшей рукой вынул из кармана алхимическую колбу, заполненную вязкой жижей отвратительного буро-зелёного цвета. Сорвав крышку и бросив её вниз, он вылил содержимое в ведро. Второй что-то проворчал, и вода начала убывать, а над площадью начал моросить мелкий дождик.

— Странные люди, — покачала головой жрица, опустив руку. — Притворились птицами, гадящими на головы людям. Ядрышко косточки в ступке разотри и прокали, пока не станет цвета топлёного молока. Дай выпить своей наставнице, и гниль отступит. Или посади косточку посреди двора, и вырастет священное дерево, которых не осталось больше в этом мире. Радовать будет тебя тысячу лет, давая священные плоды.

Я вновь посмотрел на косточку.

— Отравили её две старые клуши за горсть золота, — скрипучим голосом произнесла она и неприятно захихикала. — Подсыпали в чай гнили, сладко сдобрили мёдом, чтобы вкус перебить…

Я перевёл взгляд на землю, где разбросанными лежали потемневшие листы, письмена на которых уже было не разобрать. Лёгкий порыв ветра превратил часть в серую пыль, сдувая с камней. Потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, так как меня мутило, а голова просто раскалывалась от режущей боли. Даже коснулся виска, думая, что туда забили гвоздь.

— Что-то должно быть написано, — говорила Гуин. — Только не разобрать.

— Не трогай, — голос Виеры и лошадиное фырканье, словно подтверждающее эти слова. Она поспешила придержать за плечо, так как меня ощутимо качнуло. — Берси, всё в порядке?

— Кто? Кого? — Гуин ощетинилась, вскакивая, поднимая копьё и хищно осматривая пустую площадь.

— Домой, — едва слышно выдохнул я, боясь пошевелиться и рассыпаться как те самые серые листы. — Голова болит.

— Может повозку найти? — Виера крепче взяла меня за плечо и локоть.

Я оглядел пустую площадь, нишу между храмами, куда забился мужчина, дожидаясь, пока мы уйдём.

— Спасибо, — сказал я, разжав ладонь и посмотрев на липкую косточку, затем с силой сжал кулак, так что острым концом косточка глубоко впилась в плоть. Откуда-то изнутри поднималась волна злобы.

— Ой, а чего это? — заволновалась Гуин, почувствовал отголосок заклинания Прилива сил. Даже пару раз рукой взмахнула, проверяя, не показалось ли, что тело стало почти невесомым.

— Домой, — повторил я, забирая поводья, легко взбираясь в седло.

Обратно мы промчались почти галопом, едва не затоптав нерасторопных стражников у моста. Затем я промчался по дому, ворвавшись в лабораторию. Громко ругаясь на Гуин, с трудом нашёл чистую ступку с пестиком. Она умудрилась испачкать половину всего, что находилось в помещении, включая реторту, которой никто не знал, как пользоваться. Экспериментатор рогатый! Осторожно расколов косточку, достал ядрышко, тщательно растёр, затем прокалил, внимательно наблюдая, как кашица темнеет, приобретая бежевый оттенок. Переложив всё на алхимическую бумагу, дал немного остыть.

В гостевом доме за время моего отсутствия ничего не изменилось. Разве что стало сильнее пахнуть болотом. Наставница всё так же горела, став ещё более горячей. Налив немного воды в кружку, ссыпал туда порошок, оставшийся от косточки. Пришлось повозиться, чтобы немного приподнять Грэсию.