Он говорит так холодно и цинично, что Полину снова кроет ужасом. Папины пальцы делают больно. И слова тоже делают больно.

У нее никогда прав не было. В его голове в принципе быть не может.

– Я беременна, папа. Я всё равно уйду…

Это не угроза. Произнося, Полина действительно уверена в своих словах. В отцовских глазах же вспыхивает… Сначала удивление, потом злость, потом там просто пусто и темно.

Он отпускает плечи, делает шаг назад, смотрит долго…

Воздух разрезает звук пощечины. Наотмашь. Впервые в жизни.

Так неожиданно и сильно, что Полю уносит на кровать.

Она прижимает к горящей щеке свою ладонь, жмурясь. Не исключает, что за ударом последует что-то еще. Но отец только дышит так громко, что уши закладывает.

– Для тебя же лучше, если соврала.

Эти слова – последнее, что слышит Полина прежде, чем за самым родным и важным в ее жизни мужчиной захлопывается дверь. Дальше – снова щелчки.

Глава 34

Полина как манны небесной ждет дня, когда Гаврила должен вернуться. Никогда не строила из себя способную самостоятельно всё разрулить. Как оказалось – не зря. Действительно не способна. А он должен.

Ни мать, ни отец с ней практически не общались на протяжении оставшихся дней. Её ни о чем не спрашивали и ни к чему не склоняли. Полина оказалась заложницей у собственного отца в собственном доме. Без связи и права уйти.

Дай ей кто-то такую возможность – она без раздумий воспользовалась бы. Ушла бы босая и с пустыми руками. Но даже надеяться на это, кажется, смысла нет.

Что происходит за пределами её комнаты, Полина не знает. Да и узнать ей откровенно страшно. Сама же мечется тигрицей в клетке, не в состоянии справиться с нервами.

Волнение Полины достигает пика в тот самый день, когда Гаврила должен вернуться в столицу. Она не спит всю ночь, и с самого утра чего-то ждет.

Сама не знает, чего, но ни секунды не сомневается – Гаврила найдет выход.

Сможет связаться.

Заберет их отсюда.

Когда в тот самый день в её комнату заходит мама, у Полины сердце бьется уже где-то в затылке.

Она следит, замерев, как мама приближается к кровати, садится на край…

У нее прямая спина и вздернутый подбородок. Она долго смотрит перед собой – на снова закрытую дверь. Потом только чуть в сторону на Полину.

– Учудила ты… Дочь…

И вместе с обращением в Полине умирает вера. Она была хрупкой и безосновательной, но всё же была. Вдруг Гавриле удалось бы до матери достучаться? Хотя бы. Но, кажется, нет.

Родившая девятнадцать лет назад женщина презирает сейчас.

– Я его люблю, мам… – более искренней с собственной матерью Полина не была с детства. Произносит тихо, раскрывая душу. В неё же получает удар безразличия. Екатерина Павловская кривится, между её бровей образовывается складка. Пора подкалывать.

– Прекрати, Полина. Прекрати… – мать просит так, будто Полина её утомила. Это обижает настолько, что из горла непроизвольно вырывается неопределенный звук, глаза мокреют.

Выть хочется и подальше отсюда оказаться. Господи… Гаврюша… Спаси.

– Тебе нужно поехать к врачу.

Слова мамы не звучат, как забота. Полина и не воспринимает так. Что с ней хотят сделать – понимает. Не дура ведь. Но она не даст. Закрывает живот руками и машет головой.

– Нет.

– Полина… – еще сильнее, слыша новое утомленное обращение. Она ребенка не отдаст. Ни Гаврила, ни она сама себе этого никогда не простит.

«Мы либо вдвоем прыгаем и взлетаем. Либо ты трусишь – и разбиваемся. Мне разбиться не страшно, но я лететь хочу».

– Нет, мама. Нет. Аборта не будет. И держать меня здесь до старости вы не сможете. Я всё решила. Я уйти хочу. Пустите…

Полина не может ставить ультиматумы, поэтому просит, сбавляя голос, но мама глуха к просьбам. Морозит взглядом, на её лице очень быстро снова маска.

Она не понимает дочь, её поступок, её желания. Она видит только глупость и предательство их семьи.

– Чем ты думала, Полина? Вот чем ты думала?

Этот вопрос не требует ответа. Это наверное даже и не вопрос, а очередной упрек. В бесконечной череде.

– Ты сама во всем виновата, Полина.

Физически мать её не бьет, как сделал отец, но после ее ухода на душе у Поли почти настолько же гадко.

Она ждет чуда, которое сотворит её Гаврила, до глухой ночи. Засыпает просто из-за того, что нервная система вымотана. Но просыпается не от стука в то же окно, через которое он однажды зашел.

Ни на следующий день, ни через три, ни через десять.

С каждым новым днем в Полине остается всё меньше нервных клеток, надежды и понимая, что происходит. А ещё всё меньше веса.

Зато всё больше страха.

Она продолжает плохо и мало спать. Вечерами даже свет в комнате не включает. Почти не общается с родителями, хотя это скорее они почти не общаются с ней.

Иногда подходит к окну, смотрит вниз и понимает, что скорее убьется, чем сбежит. Да и кто ее отпустит? На территории камеры, охрана.

Самое ужасное, наверное, что время от времени Полина чувствует ноющую боль внизу живота, которая усугубляет панику, и снова…

Её тошнит, и от этого тошнит сильнее.

Она тонет в замкнутом паническом круге, пока не засыпает тревожным сном. Очень боится за ребенка, но сделать не может ничего.

Только молится, чтобы Гаврила быстрее что-то придумал.

На узнаваемый звук щелчков дверного замка Полина реагирует типично – сильнее сжимается. Сегодня она сидит на кровати, обняв колени. Кто зайдет – отец или мать – понятия не имеет.

Но увидев, что это папа, покрывается мурашками. Её тело напрягается так же, как расшатанная нервная система. Она живет в вечном неконтролируемом страхе и незнании.

Михаил заходит в комнату, сам щелкает включатель света, смотрит на застывшую Полину.

Она самой себе сейчас напоминает затаившегося зайца. Отцу, наверное, тоже.

Он неспешно идет к кровати, а Полина изо всех сил сдерживается, чтобы не показать слабость – не соскочить с криками «не приближайся!!!».

Она напряжена до состояний вытянутой струны. Тронуть – лопнет. Следит за приближением. Сглатывает, когда отец садится на кровать совсем рядом.

Смотрит перед собой – в окно. То же, через которое она когда-то впустила Гаврилу. От мыслей, сколько еще он не знает, и как сильно может разозлиться, Полину снова начинает тошнит. Дальше – заноет живот, она знает. У неё учащается дыхание…

Это привлекает отцовское внимание. Он оглядывается, проезжается взглядом по ее лицу, коленям, снова вверх…

Вздыхает…

– Полька моя, Полька…

Он никогда к ней так не обращался, а может Полина просто не помнит. Но замирает вдруг и даже дышать забывает.

Следит, как отец тянется к ней, его рука ложится на колено, он гладит…

– Ну что же ты…

Ответить Полине нечего. Усугубляется желание отползти, но девушка сдерживается.

– Не смотри так, дочь. Я извиниться пришел… Погорячился…

А потом разом опустошает легкие, будто шариком сдуваясь. Не верит ни ушам, ни глазам.

Отец, который несколько дней назад залепил в ярости пощечину, теперь будто бы неловко улыбается, ловя ее взгляд.

Его палец раздражает кожу, Полина не может выдавить из себя ни слова – просто ждет.

– Ты и сама понимаешь, наверное, как мне было… Неприятно… Узнавать от постороннего человека, что моя дочь мне врет. Я разве давал повод врать себе, Полина?

Отец немного хмурится и смотрит вопросительно. Полина еле-еле мотает головой из стороны в сторону. Она не будет спорить и доказывать. Только себя и ребенка защищать.

– Вот и я думал всё это время… Думал-думал… Думал-думал… Почему так? Чтоясделал не так?

– Я его просто полюбила, пап… – пусть это признание может стоит Полине новой пощечины, она опять шепчет.

Видит, что слова отцу неприятны, он кривится, челюсти сжимает, но почти сразу выдыхает и снова гладит коленку.