Эйлин отдал ему честь своим хлыстом.

— Благодарю вас, капитан.

Отряд Custodes устремился прочь, а Эйлин тут же дал знак валоретским рыцарям занять их место, расставив двадцать человек в шеренгу на ступенях собора. Из бокового придела выглянул лорд Эйнсли и, заметив Эйлина, который спешился вместе с десятком оставшихся рыцарей, тут же велел своим людям принять у них лошадей, а затем взбежал по ступеням, чтобы встретить Сигера и Грэхема.

— Так это правда? — спросил он Сигера, бросив взгляд на герцога Клейборнского, но пока не обращая внимания на остальных.

Вместо ответа Сигер достал свой экземпляр королевского кодицилла и протянул Эйнсли, который быстро пробежал глазами пергамент и с улыбкой вернул его владельцу.

— Все остальные уже на позициях, милорд. Господи, как же хорошо, что у нас в королевстве наконец появятся честные регенты! Хьюберт с королем и сопровождающими уже спустился в крипту. У нас будет минут десять, пока они не двинутся обратно.

— Вот и отлично. Тогда пора начинать, — произнес Сигер и уверенно двинулся в собор. — А кто там вместе с королем? Кстати, познакомься с епископом Эйлином Мак-Грегором. Если бы не он, то нас бы здесь не было. Слушай его приказов как моих собственных. Он знает, что делать.

Кивнув в знак согласия, Эйнсли двинулся внутрь вместе с Сигером, Грэхемом, и Кверон с отцом Дерфелем также последовали за ними, а Эйлин принялся расставлять своих рыцарей на ключевых постах.

— Значит, так, — начал Эйнсли загибая пальцы. — Там внизу королева и король, разумеется, а также Хьюберт, Ран, Манфред, Таммарон, аббат Секорим, — который, кстати, должен стать следующим архиепископом Ремутским. Также Катан и рыцарь Custodes, который его охраняет, — знаешь, Сигер, они с ним сделали что-то ужасное… Да, и еще четверо монахов Custodes, которые внесли гроб в крипту. Но не думаю, что с ними у тебя возникнут проблемы.

— Я, вообще, не думаю, что у меня возникнут проблемы с кем бы то ни было, — зловеще отозвался Сигер, берясь за рукоять меча. — Ну, пора очистить собор и подготовить торжественную встречу, когда они выйдут наружу.

В прохладном тихом подземелье, освещенном факелами и свечами, обряд захоронения близился к завершению. Монахи Custodes опустили гроб короля в заранее подготовленный саркофаг, после того как Хьюберт окропил его святой водой, а Секорим воскурил благовония, сладкий аромат которых не мог полностью заглушить влажный запах тления, витавший в крипте, которая простиралась анфиладой залов почти под всем собором.

— Ego sum ressurectio et vita, — начал Хьюберт. — Я есмь воскрешение и жизнь, и тот, кто верует в Меня, даже если умрет, будет жить, а тот, кто жив и верует в Меня, не умрет вовеки…

Хьюберт продолжил молитву, монахи отвечали ему, а Микаэла на мгновение отвлеклась, стараясь не думать об этой мраморной плите, которую Ран, Манфред, Таммарон и помогавшие им монахи, медленно опускали поверх саркофага… Все было лучше, чем думать о том человеке, который покоился сейчас в этом гробу, а ведь ей даже не позволили его увидеть, после того как привезли сюда в собор… Нет, ей не хотелось помнить его таким, не нужно вспоминать это обескровленное неподвижное тело, эти затуманенные серые глаза, этот погребальный саван и гроб… руку, отсеченную от тела. Сильную изящную руку, что должна была уверенно сжимать бразды правления… Руку, что так часто дарила ей наслаждение…

Зажмурившись, она заставила себя перестать думать и об этом тоже, и на миг отпустила плечо Оуэна, чтобы вытереть слезы под вдовьей вуалью.

Мальчик стоял прямо перед ней, и слезы катились по его щекам. Папу-рыцаря он изо всех сил прижимал к груди. Справа от королевы, чуть покачиваясь, держался Катан, а рядом с ним неотступно находился отвратительный Галлард де Бреффни. За могилой Райсема находились могилы трех последних королей Халдейнов: Синхила и его несчастных сыновей.

Изваяния, высеченные на крышках саркофагов, изображали тех, кто покоился внутри. Скульпторы постарались представить их в наилучшем виде, и даже Алрой, слабый и болезненный, выглядел здесь здоровым и полным жизни юношей, сорванным безжалостной рукой смерти в расцвете своей молодости. Микаэла задумалась, каким изобразит художник ее Райсема, который, возможно, был самым отважным из них из всех…

— Дражайшие братья и сестры, — произнес Хьюберт. — Мы будем с верой и любовью вспоминать брата нашего, Райса-Майкла Элистера, которого Господь взял к себе и избавил от испытаний бренного мира…

Они все преклонили колена для последней молитвы, и Катан оперся рукой о край саркофага Джавана, лбом упираясь в прохладный камень.

То, что Райсем тоже оказался здесь, и так скоро, по-прежнему казалось ему величайшей несправедливостью. С такой отвагой, с такой верой в свои силы, как он мог не преуспеть? Неужто никто и никогда не сможет свалить власть старых регентов? Отчасти он винил в этом короля Синхила, который сделал столь неразумный выбор.

После его смерти казалось, что звезда Халдейнов начала свое стремительное падение. Он отчаянно надеялся, что именно Райсему удастся вернуть Халдейнам утраченную славу и величие, в особенности после той судьбы, что постигла Джавана. Но теперь, даже если обстоятельства сложатся наилучшим образом, пройдет много лет, пока наследник Райсема, юный Оуэн, повзрослеет достаточно, чтобы исполнить мечту своего отца.

— Kyrie eleison… kyrie eleison… Christe eleison… Pater noster…

Скорбь тяжким гнетом давила ему на плечи, и к этому примешивалась еще физическая слабость и действие наркотиков, которыми его напичкали, так что больше всего сейчас Катану хотелось разразиться беспомощными рыданиями, однако он сумел, сосредоточившись на привычных словах молитвы, все же взять себя в руки.

Наверняка еще не все потеряно. Друзья спешат на помощь. Поспеют ли они вовремя, еще неизвестно, но, возможно, они сумеют добиться исполнения последней воли Райсема.

— A porti inferi.

— Erue, Domine, animam eius.

Из врат ада вызволи его душу, Господи. Да упокоится он с миром… Аминь.

— Domine, exaudi orationem meam… — молился Хьюберт.

И Катан тоже принялся молиться, чуть заметно шевеля губами:

— О, Господи, услышь мою мольбу, и позволь мне воззвать к тебе. Отмсти за него, Господи. Враги принесли его в жертву своим нечестивым помыслам, творя зло во имя Твое. Порази их, Господи. Дай силу тем, кто желает исполнить его волю и сделай меня орудием в руках Твоих, Господи. Руками моими исправь причиненное зло, прошу Тебя, Господи.

— Господи, молим тебя даровать милосердие рабу твоему, Райсу-Майклу Элистеру, которому ты повелел оставить мир сей, — молился Хьюберт, и Катан поразился, насколько фальшиво звучит молитва архиепископа. — И пусть он, всегда исполнявший верно волю твою, за деяния свои не понесет кары, но обретет место в свете и покое, вместе с ангелами небесными. К Христу, Господу нашему, взываю. Аминь.

— Аминь, — раздался ответ.

— О, великий и всемогущий Судия над живыми и мертвыми, пред коим все мы предстанем в конце жизни своей, дабы дать отчет о делах своих, молим Тебя, пусть смерть эта глубоко тронет наши сердца, и когда мы предаем земле тело раба Твоего Райса-Майкла Элистера, напомни нам о собственной бренности и близкой смерти, и не дай нам уклониться с путей Твоих и верно следовать заповедям Твоим, дабы, после того как покинем мы мир сей, Ты был бы милосерден к нам, и вознес нас к счастью вечному. Аминь.

— И даруй ему, Господи, вечный покой, — поддержал Хьюберта Секорим.

— И да воссияет над ним свет вечный.

— И да упокоится он в мире.

— Аминь.

— И пусть душа его, и души всех истинно верующих милостью Божией упокоятся в мире.

— Аминь.

Завершив молитву, Хьюберт осенил себя крестным знамением и с трудом поднялся на ноги, ухватившись за край саркофага. «Большой Георгий» продолжал звонить где-то вдалеке. Секорим извлек из боковой ниши канделябр с тремя незажженными свечками и поставил на крышку саркофага, тогда как Хьюберт, взяв вощеный фитиль, поджег его от ближайшего факела, и подозвал к себе Микаэлу, Катана и маленького Оуэна.