Я ехала в интимной близости от Шереметьева и ощущала себя немного неловко. Муж бережно, но крепко удерживал меня за талию, и я больше не боялась, что свалюсь с огромного подвижного жеребца. Но и сама придерживалась за луку седла.

Григорий не смотрел на меня, только вперед, и я чувствовала, как его тело напряжено, словно натянутая струна. И не понимала отчего? Но не задавала вопросов, а старалась не очень сильно прижиматься к нему, хотя в моем положении это было трудно.

От графа приятно пахло чем-то травяным и хвойным, и перед моим взглядом постоянно оказывался его мощный подбородок с темной щетиной. Похоже, все три дня, что искал меня, Шереметьев не брился. Драгоценная брошь с красным камнем на его галстуке то и дело отсвечивала на солнце и бросала мне в глаза солнечных зайчиков. Оттого я постоянно жмурилась.

Но все равно чувствовала себя надежно и спокойно в объятиях мужа. А также испытывала сильную усталость. Видимо, много сил потратила на безумную беготню по болотам и бессонную ночь в лесу.

Спустя час мы приблизились к усадьбе.

Мы уже давно въехали в обширные угодья графа, это я поняла по тому, как нам почтительно кланялись встречавшиеся по пути крестьяне. И вот сейчас мы достигли чугунной кованой ограды особняка.

Усадьба Шереметьевых, а точнее, особняк графа оказался самым настоящим дворцом.

Стоящий на пригорке, на самом возвышенном весте, среди зеленеющей лужайки, окруженной роскошным парком, он казался легким и величественным одновременно. Великолепный, лазурного окраса, с белыми мраморными колоннами, золочеными херувимами на фронтонах, высокими лестницами и множеством окон, он напомнил мне чем-то Екатерининский дворец в Пушкине, только куда меньший по размерам.

Не зря эта лгунья Палаша говорила, что мой муж богат, как некий «леской царь». По увиденному издалека дворцу и парку, по прямоугольному озерцу, разбитому у подножья особняка, было отчетливо видно, что владелец этого места сказочно богат.

Мы въехали в чугунные ворота, услужливо распахнутые сторожем, и направились по широкой аллее прямо к блестящему особняку в золотисто-голубых тонах. Я во все глаза глядела по сторонам, замечала аккуратно подстриженные кустарники, цветущие буйными красками клумбы и переливающиеся голубизной озерцо, где плавали белые лебеди, а посередине на небольшом островке возвышалась легкая беседка с колоннами.

Я всегда восхищалась тем, как в былые времена богато жили цари и дворяне. Но никогда не думала, что окажусь владелицей подобной великолепной усадьбы. Точнее, женой графа Шереметьева. От всего происходящего у меня захватило дух. И я даже на краткий миг позабыла обо всех своих неприятностях.

Едва мы приблизились к парадной лестнице с мраморными колоннами, как нам навстречу вышла дородная женщина в черном платье, белом накрахмаленном переднике и чепце на голове. Тут же сбору появился слуга, видимо, конюх, который услужливо подхватил под уздцы коня Шереметьева, чтобы он стоял на месте.

– Григорий Александрович, с возвращением! – воскликнула громко женщина, торопливо спускаясь со ступеней.

– Агриппина Ивановна, хорошо, что вы вышли! Возьмите у Василия мою дочь! – велел ей граф. – Она наверняка вся растряслась в дороге!

– Ох ты батюшки! – всполошилась женщина, бегло оглядывая меня, и быстро подошла к коню Василия. Малышка на руках денщика так и молчала. – Неужели наша графинюшка уже родила?

– Да, так получилось, – ответил, поморщившись, граф. – Берите ребенка. Надо ее выкупать и переодеть и немедленно.

– Конечно, ваша милость, не беспокойтесь, – заявила Агриппина и протянула руки за младенцем к Василию.

– Но я могу сама помыть Анечку, к тому же она голодная, – попыталась возразить я, понимая, что Агриппина, скорее всего, экономка или кормилица графа.

– Не переживайте, Любовь Алексеевна, – заверила меня тут же женщина, беря в руки Анечку. – Я позабочусь о маленькой графине. Сейчас пошлю дворового мальчишку в деревню за молочной бабой. У нашей девочки должна быть самая лучшая кормилица!

– Надо же? – пораженно выдохнул мне в лицо граф. – В тебе проснулся материнский инстинкт? Хоть к третьему дитяти, и то радует.

Я замолчала, не понимая странных намеков мужа. Но отчего-то мне подумалось, что настоящая Любовь мало заботилась об умерших сыновьях, скорее всего, препоручая это нянькам и кормилицам. Оттого Шереметьев так и сказал.

Граф же быстро спешился и протянул ко мне руки, видимо, чтобы помочь спуститься с коня. Я же замешкалась, ибо хотела сказать Агриппине Ивановне, что сама намерена кормить дочь грудью, никакие кормилицы не нужны.

Но в этот момент на крыльце появилась девушка-дворянка. В ярком розовом платье моды конца восемнадцатого века, с высокой кокетливой прической.

– Григорий! – воскликнула она и, приподнимая широкую атласную юбку, сбежала, словно резвая козочка, со ступеней. Шереметьев быстро опустил руки и чуть отошел от коня, где я сидела. А девица уже бросилась в нашу сторону. – Наконец-то ты вернулся! Я вся испереживалась.

– Все разрешилось благополучно, Лизонька, – ласково ответил ей граф и быстро обернулся к конюху, приказав: – Помоги графине, Игнат.

Вспомнив, что однажды Палаша упоминала имя любовницы моего мужа, я сразу же поняла, кто это девица. Елизавета была новой пассией моего мужа.

Неожиданно Елизавета бросила взор далее, на жеребца графа, на которой сидела я. Она замерла и прищурилась. Ее темные прищуренные глаза быстро прошлись по мне и остановились на моем лице.

– Зачем ты привез ее, Григорий?! – недовольно воскликнула девица. – Ты же обещал мне!

– Что же, душенька? – не понимая, спросил Шереметьев, подходя ближе и быстро целуя ей ручку.

– Что ноги ее не будет в этом доме! – добавила нагло девица.

От заявления любовницы я даже замерла. Невольно вспомнила, что муж собирался развестись со мной и жениться на ней и что он открыто заявил, что Елизавета будет жить в нашей усадьбе. Но так нагло и бесцеремонно вести себя со стороны Елизаветы было недопустимо, по-моему мнению. Мы с Шереметьевым все же еще были женаты. А эта пронырливая девица, соблазнившая моего мужа, вела себя так, будто уже стала здесь хозяйкой, а я так, неугодная прислуга, которую следовало бы поскорее выгнать.

Но все было не так. И терпеть подобное обращение я не собиралась.

– Это пока еще мой дом, Елизавета! – сказала громко я. – И я имею законное право здесь жить, ведь развода еще не было. Ведь так, граф?

– Э-э-э… – протянул Шереметьев, замявшись и как-то трагично смотря на меня, добавил: – Да, конечно.

Он сказал это так неуверенно и как-то опасливо, что я вдруг разозлилась. Где тот самый граф Шереметьев, который так ловко вытащил меня из трясины, а потом целовал и говорил, что я под его опекой? Который был ласков и добр, имел властный жесткий характер. Сейчас я видела совершенно другого мужчину, словно его подменили. Он вел себя совсем не так, как час назад. Говорил как-то неуверенно и уклончиво и даже боялся смотреть в мою сторону.

А я реально не понимала, когда граф был настоящим, сейчас или там в лесу?

Я окинула взглядом любовницу мужа. Красивая брюнетка лет двадцати, худая и смазливая на лицо. Сексапильная и жеманная. Одета в сильно декольтированное розовое платье, все в рюшах, с рукавами фонариками. На густых волосах заколки и гребни с драгоценными камнями, а губы обведены ярко-красной помадой. Лицо бело, сильно напудрено, пара мушек на щеке и над губой. Каноническая красотка конца восемнадцатого века.

Изысканный вкус Шереметьева вполне понятен.

Куда уж мне, простой Любаше, уже рожавшей три раза, до такой модной и утонченной девицы? С ажурной черной лентой на шее, с кокетливой подвеской, которая подчеркивала тонкую шейку Лизаветы. И я, убегающая по болотам в грязном платье и сопротивляющаяся мужу. Хотя, пришла мне в голову мысль, ведь свою внешность я ни разу не видела. Только знала, что волосы мои светло-русые, а руки тонкие, фигура вроде средняя и не полная. У лесника не было ни одного зеркала.