– Я хочу, чтобы это женщина уехала и немедленно! – взвизгнула вдруг Елизавета, топнув ножной в тряпичной вышитой туфельке на каблучке.

После ее фразы я недоуменно округлила глаза.

Она ничего не попутала?

Мне захотелось подойти к этой нахалке и дать ей пощечину. Я и сама себе удивилась. Ведь я всегда отличалась добрым и спокойным нравом. Но сейчас ситуация была просто феерически дикая. Любовница закатила скандал моему мужу, требуя, чтобы меня здесь не было! Это просто возмутительно.

Но я не собиралась терпеть подобное унижение. Тем более вся дворня смотрела за тем, что происходило. Я пока что жена графа и сама решу, когда мне уезжать отсюда.

Пока я подбирала слова, чтобы достойно ответить нахальной девице, раздался властный голос Григория, в котором слышался свинец:

– Нет, душенька, пока это невозможно. Она только родила. Ей надо оправиться от родов, я же не зверь все же, выгонять ее в таком состоянии! А потом мы все разрешим.

– Что разрешим, Григорий?! Ты же говорил, что только я нужна тебе! А она в прошлом.

Они говорили обо мне в третьем лице, как будто меня здесь не было. И это было как минимум неэтично. Зато теперь я сполна увидела, каким моральным унижениям подвергалась прежняя Любаша в доме мужа, и отчего убежала.

В этот момент из парадных дверей на крыльцо вышла стройная высокая дама.

– Отчего ты так кричишь, Лизавета? – холодно осведомилась она, проводя строгим взглядом по всем присутствующим во дворе.

– Ваш сын привез Любовь Алексеевну! Вы видите, сударыня? – обернулась к женщине девица.

– И что же? Это не повод так кричать.

– Матушка, не вмешивайтесь, я сам все разрешу, – обратился вежливо Шереметьев и, быстро поднявшись по ступеням, поцеловал даме руку. А потом, словно вспомнив обо мне, обернулся и распорядился: – Игнат, помоги графине спуститься, я же велел!

– Простите, барин, замешкался, – кивнул слуга, протягивая ко мне руки и помогая встать на землю.

– Ты ничего не решаешь, дорогой! – не унималась любовница, зло зыркая в мою сторону. – Я жду уже целый месяц, а эта непутевая никак не уберется из усадьбы!

– Лизавета, там приехал твой портной, – почти перебила ее моя свекровь, видимо, тоже не желая больше слушать истерику любовницы. – Он привез твое платье к предстоящему приему.

Я оценила выдержку и невероятно прямую осанку этой дамы. Моложавая, лет сорока, еще довольно красивая лицом, стройная и надменная, одета в синее дорогое платье с небольшим декольте. Мать Шереметьева показалась мне именно такой, какой и должна быть мать богатого графа.

– Ах, и вправду, мое платье! – словно опомнилась Елизавета. – Я так переволновалась, что совсем забыла про прием! А праздник уже послезавтра, Григорий! А ты шатаешься невесть где! А мое платье еще не готово! Какой будет конфуз! В чем я выйду встречать гостей?

Прием? Удивилась я в очередной раз за сегодня.

Любовница принимает в моей усадьбе гостей и заказывает себе наряды, пока я без денег бегаю по лесу и, словно крестьянка, рожаю в доме лесника?

Мда-а… просто замечательная жизнь у этой Любаши. Нечего даже добавить в этот гнусный водевиль несправедливости и сарказма.

– Лизонька, ну что ты так разволновалась, яхонтовая моя? – ласково обратился к девице граф, беря любовницу под локоток. А я опять поморщилась от его слащавого тона. Слава Богу, со мной он так не разговаривал, а то бы меня, наверное, стошнило. – Портной же здесь. Непременно вели ему дошить все сегодня.

– Ты прав, дорогой, так ему и прикажу!

– Да, ступай уже, – поддержала сына свекровь. – Он тебя уже битый час дожидается, Лизавета.

– Пойдем в дом, душенька, а то простынешь, – добавил Шереметьев и уже обвил талию девицы сильной рукой, подталкивая ее к дверям, услужливо распахнутым дворецким. Но, как будто что-то вспомнив, обратился к даме: – Матушка, прошу вас, распорядитесь насчет лекаря, и немедленно. Надо осмотреть дитя и графиню.

– Все сделаю, сынок, не беспокойся, – ответила машинально дама и окинула взглядом экономку, держащую ребенка и меня, замершую у лошади.

Отметив, что сын с любовницей исчезли в доме, свекровь приблизилась к дородной женщине и велела:

– Дайте мне ребенка, Агриппина Ивановна. Я сама позабочусь о нем.

Она бережно взяла на руки Анечку, заглядывая в ее личико. Та, видимо, все еще спала.

– Ступайте, подготовьте комнату для дитяти. Хорошо проветрите и после натопите детскую, – продолжала командовать мать Шереметьева.

– Слушаюсь, госпожа, – закивала экономка и засеменила в дом.

Свекровь же обвела глазами остальных слуг и строго спросила:

– А вы что глазеете? У вас что, дел нет?

Когда после окрика дамы все слуги быстро ретировались от парадного выезда и крыльца, женщина обернулась ко мне.

– Ну что ты там стоишь, девочка? Пойдем скорее в дом, тебе надо поскорее принять ванну и переодеться. Ты вся в грязи.

– Да, – согласилась я и быстро поднялась к ней по широким ступеням.

Когда я поравнялась с ней, женщина тихо сказала мне на ухо:

– Я молилась за тебя, милая. Хорошо, что ты благополучно разрешилась от бремени. И Гриша нашел тебя так скоро. – Она даже тепло улыбнулась мне. И тут же снова стала серьезной, опасливо оглядываясь по сторонам, словно боялась, что это кто-то увидит. – Ступай к себе, помойся, отдохни. Я позабочусь о твоем ребенке.

Я опять удивилась, понимая, что мать Шереметьева мне не враг и специально отослала всех слуг, чтобы сказать добрые слова. Или же она тоже играла? Но ее приветливое лицо выражало искреннее участие.

– Ее зовут Аня.

– Я позабочусь о нашей Анечке. А ты ступай, доченька, – снова очень тихо сказала мне женщина. – Я пришлю к тебе свою горничную, чтобы помогала. А то, вижу, Палаша твоя куда-то запропастилась.

– Это так, спасибо.

По велению свекрови я поспешила вместе с ней в дом. Ведь я и правда сильно продрогла в мокром платье.

Но меня терзали сомнения и множество вопросов.

Я уже ничего не понимала в этом семействе. Григорий менял свое поведение словно хамелеон. Любовница качала права, как заправская жена. А свекровь, которая должна была быть полновластной хозяйкой здесь, боялась при слугах открыто сказать мне доброе слово.

Куда же я попала? И как вести себя дальше?

Мы вошли внутрь, и я опять замерла в восхищенном замешательстве. Интерьер и внутреннее убранство особняка были ошеломляющими.

Огромный холл с бьющим посередине фонтаном, высоченные потолки, громадная лестница из черного мрамора, разбегавшаяся посередине на два крыла, хрустальная люстра, свисавшая с потолка. Все это кричало о богатстве и блеске владельцев усадьбы.

Около нас появился какой-то старичок в ливрее, и свекровь велела ему позвать некую Танюшу.

– И еще, Прокопий! – продолжала командовать свекровь. – Немедленно пошли кого за Аристархом Петровичем. Надобно осмотреть графиню и малышку. А то выглядят они уж больно плачевно.

– Благодарю вас, – ответила я, когда дворецкий отошел.

Мне было очень неудобно. Я не знала, как зовут свекровь, а по-хорошему было бы правильно добавлять ее имя к фразе, чтобы выразить уважение. Все же мать мужа была не последним человеком в доме, и ее отношение ко мне очень важно.

Я все время копалась в воспоминаниях настоящей Любаши, желая разыскать хоть что-то, но ничего не находила. Все воспоминания касались только моей предыдущей жизни, кроме того единственного видения, когда Палашка поила меня горьким ядовитым отваром.

– Пойдем, милая, – прошептала мне на ухо женщина.

Мы начали подниматься по лестнице из черного мрамора, которая была устлана белой ковровой дорожкой. Уже на середине к нам проворно спустилась резвая девушка лет двадцати пяти в платье прислуги.

– Вы звали меня, Мария Николаевна? – обратилась она к свекрови.

И я с облегчением выдохнула. Все, теперь я знала, как ее зовут, и уже почувствовала себя увереннее.