– Так кто ж знал, что у барыни-то нашей горемычной роды начнутся именно сегодня? До сроку-то еще почти две недели! А она в лес меня погнала вместе с нею.

От ее слов я поморщилась. Мне не понравились ее слова. Я сидела тут же, а она говорила обо мне в третьем лице, словно не боялась, что я услышу ее и буду недовольна. Вообще-то, очень непочтительно по отношению к своей хозяйке.

У меня опять мелькнула мысль: «Зачем мы пошли с горничной в лес на ночь глядя? Для чего? Чтобы спастись от моего мужа? Или зачем?»

Мои мысли снова прервал болезненный приступ, да такой сильный, что я хрипло застонала.

Бросив на меня жалостливый взгляд, лесник недовольно накинулся на Палашу:

– Где ж я тебе бабу повивальную ночью возьму? Ближайшая в деревне в двух верстах живет. Она ночью точно не пойдет сюда.

– А может, мы как-то сами? – спросила я.

Однако я понимала, что сама ничего не умею. Точнее, я знала, как рожать, дышать там, тужиться. Но как, например, пуповину обрезать и перевязать и послед вытащить, не представляла. Это все делали врачи в больнице.

Мужик думал минуту. Поджав губы, переводил глаза-то на меня, то на служанку.

– Раздевай барыню, Палашка! – велел он. – Я сейчас на кровать свою новую подстилку брошу, чтобы чисто было! Ляжете туда, Любовь Алексеевна.

– Благодарю, – ответила я чуть успокоенная.

Все же на постели лучше рожать. Я даже вымученно благодарно улыбнулась мужику, предвкушая, как сниму это тяжелое, грязное и мокрое платье. Палаша уже засуетилась вокруг меня, помогая расстегнуть накидку из коричневого бархата.

Спустя десять минут я уже лежала на чистой простыне на жестком ложе, в одной длинной сорочке, она была надета на мне под платьем до того. Лесник даже нашел для меня небольшое лоскутное одеяло, чтобы укрыть. Хозяин избы жил очень бедно, и я поняла, что он отдал мне самые лучшие вещи, что у него были. Даже свою жесткую подушку, набитую соломой, он обернул какой-то мягкой чистой тряпицей, чтобы я могла лечь.

Спаленка лесника, где меня устроили, была крохотной, в ней стояла лишь узкая деревянная кровать, большой сундук и стол. В единственное небольшое оконце посередине продолжал барабанить надоедливый дождь. В избе было тепло, оттого я перестала наконец дрожать, а горячая кружка чаю, которую принес лесник, быстро согрела меня.

Я была одна в комнатке. Палаша ушла приготовить все для родов, тряпки, воду и другое. Лесник же почтительно не входил, а иногда приближался к приоткрытой двери спаленки и угодливо спрашивал, не надо ли мне чего? Я не отвечала, так как была в каком-то болезненном бреду. Хрипло стонала или даже кричала.

Мучения от болезненных схваток не давали мне расслабиться даже на пять минут. Я помнила, как надо тужиться и правильно дышать, все же воспоминания о двух пережитых родах у меня довольно хорошо сохранились. Но сейчас болевые приступы были во много раз сильнее, и я пыталась сдерживаться, чтобы не кричать во все горло, боясь испугать окружающих. Но не могла сдержаться и, судорожно сжимая пальцами подстилку, все равно кричала. Так было легче переносить невыносимые муки.

– Палаша, все же надо бежать за повитухой. – В какой-то момент придя в себя, я услышала громкий разговор лесника и горничной у двери. Мужик продолжал обеспокоенно: – А если она помрет? Или разродиться не сможет и дите помрет? Нам же потом граф голову снесет! Точно до смерти запорет.

Я сглотнула, в горле пересохло. О каком графе они говорили? О моем муже или отце? Или же это просто был какой-то граф – хозяин этих земель? Мне хотелось знать, но жуткая боль затмила все разумные мысли, и я хрипло застонала.

Не зная, сколько еще будут продолжаться мои мучения, я в бреду молилась только об одном, чтобы поскорее разродиться.

– Да все хорошо будет, – расслышала я ответ Палаши из-за двери. – Сейчас ночь, куда ты пойдешь, Прохор Фомич? По ночам и зверье лесное бродит. Раздерут тебя.

– Все же я побегу в деревню, – возразил ей мужик, и его голос стал отдаляться, видимо, он пошел в горницу. – Возьму ружье. Как она надрывается, сердешная, жалко ее. Надо ей повитуху вести, Палашка.

Даже в своем невменяемом состоянии я подумала о том, до чего добрый мужик этот лесник. А может, он просто боялся гнева некоего графа? Который мог их лишить жизни.

Чувствуя, как язык от сухости опух, я начала громко звать горничную, чтобы принесла мне попить.

– Палаша! – выдала я и сама поразилась, как слаб мой голос.

Вдруг окно спальни затряслось от громкого стука. Вздрогнув от неожиданности, я невольно уставилась взором в окно, в которое тарабанили уже со всей силы. В следующий миг створка распахнулась, и в проеме показалось лицо и плечи женщины в темном одеянии и платке на голове.

– Прохор Фомич! – завопила темноволосая незнакомка. – Пусти переночевать!

Увидев на кровати меня, она невольно замолчала и удивленно уставилась, явно не ожидая увидеть рожающую женщину в доме лесника. По ее лицу стекали струи воды, а волосы висели мокрыми паклями у висков.

Тут же, услышав ее крики, в спальню ворвался лесник. Он быстро прикрыл глаза ладонью и заверещал:

– Извиняйте меня, барыня. Я не смотрю! – Он торопливо приблизился к окну, где стояла снаружи нежданная гостья. – Марья Лукинична?! Ты чего здесь?!

– Пусти в дом, Прохор! – взмолилась она. – У тебя дверь на замке!

– Сейчас отопру, – кивнул мужик и проворно вышел прочь, чуть прикрыв дверь.

Приход женщины немного отвлек меня от боли. Я слышала в приоткрытую дверь, как лесник спросил ее, как она очутилась ночью около его жилища.

– За грибами пошла да заблудилась. Едва из чащи вышла. И прямо к твоей избе.

– Это Бог тебя послал! – заявил мужик. – У меня барыня наша! Рожает она, я уж бежать в деревню за бабкой Зинаидой хотел! А ты тут как раз и пришла на удачу.

– Так та девка в спальне – Любовь Лексеевна? – удивилась женщина. – Я подумала, то женка твоя.

– Какая женка, Марья? Мне уж пятый десяток идет! Они с Палашкой тоже заблудились, как и ты, а у нее дитятко надумало выйти. Мучается бедная. Ты давай быстро руки мой, и к ней ступай.

Далее я не услышала, что они говорят, так как очередной приступ боли лишил меня понимания реальности. Я закричала, потом хрипло застонала, кусая до крови губы. Казалось, что все внутренности разрывает на части.

Когда чуть очухалась, увидела, что рядом с кроватью стоят Палаша и та самая черноволосая женщина.

– Барыня, это Марья, она повитуха, в самой дальней деревеньке живет, – объяснила мне горничная.

– Доброго здоровьица вам, барыня, – сказала приветливо женщина, заискивающе улыбаясь. – Я помогу вам разродиться.

Услышав слова женщины, я обмерла от неожиданной радости. Неужели высшие силы в этом мире сжалились надо мной и послали повитуху? Прямо к домику лесника, чтобы помочь мне? Это было какое-то чудо!

Спустя несколько минут Марья вернулась ко мне. Она только вымыла руки и сняла верхнюю одежду и платок. Дала указания Палаше, что приготовить еще для родов, и та ушла.

Женщина быстро осмотрела меня, заявив, что дитя уже совсем низко, недолго осталось. Ее слова немного утешили меня.

– На колени встаньте, сладенькая, – велела ласково Марья, придерживая меня и помогая подняться и принять нужную позу. – Теперь ноги пошире разведите и выдыхайте сильно, всем телом. Так легче же?!

Я судорожно кивнула и правда ощущая, что теперь при каждом новом приступе боль не так сильна. Повитуха, задрав мою рубаху, заглядывала внутрь моей промежности и осторожно давила на живот, помогая младенцу скорее выйти.

– Сильнее тужьтесь. Дитятко уже совсем низко.

Слушая ее, я старалась все делать, как она говорила, снова и снова тужилась из последних сил, сбивчиво дышала. Пот лился по моему лицу. Но в этой позе действительно было лучше, чем лежа. Вес ребенка и само мое нутро давили вниз, выталкивая младенца наружу.

– Умница, умница, еще, еще, – хвалила она, подбадривающе улыбаясь. Проверяла осторожно руками мою промежность и в какой-то момент сказала: – Уже головка выходит, еще немного. Давайте, яхонтовая моя, еще немного надо потерпеть.