– И тех, и других.

– Живого каменного грифона можно видеть сейчас в храме Беллоны, – бесстрастно произнесла леди Смерть. – Но изваяния? Нет. Усопших вносят в храм через другую дверь, проводят обряд очищения, а затем через нее же выносят. Здесь же-в обители Лаомедона – никто из мирян до вас не бывал.

Тут до Лайама дошло, какую великую честь ему оказали. Но это открытие вовсе не привело его в несказанный восторг.

– Благодарю.

Он потянулся было к дверной ручке – и задержался опять.

– Четвертый способ. Четвертый способ, посредством которого боги общаются с нами. Вы так его и не назвали.

Возможно, женщина улыбнулась, но в коридоре было темно, а к тому моменту, как в дверной проем хлынул солнечный свет, лицо ее было серьезно.

– Они являются лично, – сказала жрица. – Всего вам хорошего, сэр Лайам. “Ну, она хоть, по крайней мере, не выясняла, маг я или не маг”, – подумал Лайам, когда дверь за его спиной бесшумно закрылась, и обвел взглядом тупик. Конечно, в последние дни тут бывало довольно шумно, но до прибытия новой богини в конец Храмовой улицы редко кто забредал. Самое подходящее место для святилища, интересующегося лишь мертвецами.

Впрочем, у Лайама были заботы важнее, чем размышления о том, правильно или неправильно разместился на саузваркской земле Лаомедон. Сведения, которые он получил (вернее, которые ему сообщили), придавали совершенно новое направление всему ходу поисков. И хотя Лайам пока что не представлял, как эти сведения применить, он понимал, что ему следует как можно скорее пообщаться с эдилом.

На Храмовой улице по-прежнему было тихо, толпа зевак разошлась, и неестественная тишина заполонила округу. Главная площадь совсем опустела, лишь несколько мужчин отирались у кабачка Хелекина, да какая-то горожанка поспешно пересекала открытое ветру пространство. Юбки ее реяли, словно паруса корабля, застигнутого внезапной бурей. Интересно, как широко успело расползтись беспокойство? “Скоро весь этот город будет трястись от ужаса под кроватями”, – подумал Лайам.

Кессиас находился в казарме. Эдил увлеченно и быстро покрывал каракулями лист белоснежной бумаги. Когда Лайам подошел, он отложил перо и протянул приятелю листок погрязнее.

– Один из парней Клотена сунул эту писульку стражникам и потребовал, чтобы ее немедленно доставили мне, но имя там – ваше. Правда, писавший изрядно его переврал.

Лайам взял сложенный вчетверо листок и повертел в руках. Записка действительно была адресована ему.

– Читайте-читайте, – буркнул эдил. – Я только закончу письмо к его высочеству, и мы все обсудим.

Лайам, уже разворачивавший листок, замер.

– Вы пишете к герцогу? А, простите, о чем?

– Сообщаю ему о своем решении запретить поединок. Я прикидывал и так, и сяк, но все равно выходит, что добром он не кончится. Мой запрет поможет сохранить враждующим иерархам лицо – как Гвидерию, так и Клотену, а мне не придется возиться с последствиями, – вызывающе произнес эдил, словно ожидая, что ему тут же начнут перечить.

– Не думаю, что это разумно.

– Объясните мне, почему?

Лайам развернул листок.

– Сейчас, только прочту записку.

Кессиас раздраженно пожал плечами и вновь ухватил перо.

Судя по всему, послание было составлено малограмотным человеком, об этом свидетельствовали и большие корявые буквы записки, и множество перечеркнутых слов.

“Мастер Лайам Ренфорд, – гласил текст, – я пишу вам по поручению иерарха Сцеволы. Он просит вас встретиться с ним завтра утром, до боя. Иерарх Клотен не возражает. Приходите, как рассветет”.

Подписи не было, да в ней не имелось и надобности. Лайаму представилось, как широкоплечий, приземистый кэрнавонец корпит над письмом, тщательно подбирая слова и с натугой пытаясь перенести их на бумагу. Если бы он и сомневался, что после появления незримого войска в новом святилище что-то произошло, то титул, которым теперь именовался Сцевола, уничтожил бы эти сомнения. Вопрос был в другом: признал ли Клотен возвышение молодого жреца? Лайам не верил в великодушие вздорного иерарха. Похоже, храм Беллоны попросту раскололся, и одна часть служителей грозной богини признала ее благословение истинным, а другая – возглавляемая, несомненно, Клотеном, – отвергла его.

Лайам передал записку эдилу и, дождавшись, когда тот ее прочтет, наскоро изложил ему ход своих размышлений.

– И более того, я полагаю, – прибавил он, – что именно потому Клотен и поспешил бросить Гвидерию вызов. Он хочет уничтожить Сцеволу, возможно подстроив тому какую-то пакость. Он сделает так, что юноша проиграет, и, таким образом, разногласия в новом храме сойдут сами собой на нет.

– И наш негодяй по-прежнему будет там всем заправлять, – согласился Кессиас. – Тем больше причин запретить поединок.

– Да, но у меня в запасе есть еще кое-что.

– То, что вы почерпнули из вашего визита в одно не очень веселое заведение?

– Вы правы.

Лайам почти дословно пересказал эдилу свой разговор с верховной жрицей Лаомедона, даже не убоявшись пролить несколько свет на свое прошлое. Он поначалу хотел опустить какую-то часть беседы, но потом решил от этого отказаться; ему надоело таиться от друга.

Естественно, именно эта часть и вызвала наибольший к себе интерес.

– И что же это за повеление богов вам довелось по случайности выполнить?

– Неважно, – буркнул Лайам и поспешно добавил: – Я потом как-нибудь расскажу. Главное, над чем стоит задуматься, это над утверждением, что завтра в Саузварке никто не умрет, а также меня беспокоит плененный грифон, судьба которого жрицу, похоже, вовсе не беспокоит. Я все же не верю, что никто из ее подручных так-таки и не попытался пробраться в соседний храм.

Кессиас внимательно посмотрел на товарища:

– Но ведь ее пророчеству насчет завтрашнего дня вы поверили?

Лайам открыл было рот, чтобы ответить, но тут же умолк и задумался.

– Не знаю. Однако вы правы. Зачем бы ей говорить правду в одном случае и лгать в другом?

– Именно, – сказал эдил, пожимая плечами. – Но как бы там ни было, я хочу вас спросить, отсылать мне это письмо или нет?

Вот и заводи себе настоящих друзей. Не успеешь оглянуться, как они начнут заваливать своей кладью твою и так переполненную тележку. Со стороны эдила просто нечестно подбрасывать ему этот груз. Если не остановить поединок, любой его исход может повлечь за собой беспорядки, а виноват в том будет Лайам. Нет, Кессиас не унизится до упреков, он, конечно, возьмет всю ответственность на себя, но вина Лайама от этого не умалится.

“Скрести пальцы в манере южан, – сказал он себе, – и надейся, что удача с тобой”.

– Пусть все остается как есть.

Кессиас с тяжким вздохом смял начатое письмо.

– Я так и знал, что вы именно это и скажете. – Он бросил скомканную бумагу в огонь. – Итак, что мы делаем дальше? Вы хотите разобраться с этим грифоном? Наверное, мне стоит извиниться за то, что я поначалу отнесся к вашей идее с большим холодком.

– Ну кто же мог знать, что все так обернется? Я и сам все еще чувствую себя ошарашенным. Вопрос в другом: как нам эту версию все же проверить? Не можем же мы сесть у храма Лаомедона и спрашивать каждого выходящего оттуда служителя, имеется ли у него борода?

– Незачем, – отозвался мгновенно Кессиас. – Служители Лаомедона, как и служители Урис, бреются начисто. Не знаю, как там насчет всех остальных мест, но на головах этих ребят не сыщешь ни волосинки. Такому порядку подчиняется даже матушка-Смерть. Лайам уныло кивнул. Он и не подумал усомниться в словах Кессиаса. Тот очень многое знал о местных обычаях, гораздо больше, чем какой-то чужак с чисто выбритым подбородком.

– Но мы ведь не можем хватать каждого бородача и тащить его к Клотену на опознание.

– Не можем, – согласился эдил, довольно оглаживая свою бороду. – Некоторые могут это неверно истолковать.

Мужчины умолкли, погрузившись в свои размышления. Кессиас, положив перед собой еще один белоснежный лист, принялся что-то на нем рассеянно рисовать. Лайам встал, чтобы пройтись по комнате. Он подошел поглядеть, чем занят эдил, потом понял, что тот всего лишь понапрасну переводит бумагу – весьма приличную и, надо сказать, дорогую. Кажется, эдил это понял и сам: он с озадаченным видом отодвинул листок и поднял голову.