Развод с мужем сожрал былое благополучие. Дорогие и стильные вещи постепенно превратились в тряпочки. По выходным, а иногда и ночами тряпочки перешивала, пыталась сладить свежий фасончик. Но получалась чушь. Я зашвыривала фасончик в мусорку и глотала слезы.

Бесстыдно не хватало денег и на всякие маленькие радости. Я дошла до того, что косметику покупала у старух на базаре, ну а колготки – самые дешевые. Мечта об отдыхе на море превратилась в мираж, а после и вовсе исчезла.

Но зато работала очень успешно. В смысле на работе. Я старательно оттачивала перо о каждое предложение, и Бог вознаградил. И когда? В самый канун Рождества. В городском творческом конкурсе взяла второй приз.

Как бывает, когда берешь приз, на бумаге не опишешь. Надо пережить. А поскольку дважды такое пережить невозможно, расскажу, что представлял выигрыш.

Это была хорошенькая видеокамера «Сони». Но как с ней обращаться, не знала. И вообще, я хотела деньги. И когда, спустя день, соседка Лена пожаловалась, что в ближайшую пятницу свадьба у двоюродной племянницы, а подарка нет, потому что приглашение пришло только сегодня утром… Короче, я деликатно намекнула Лене про камеру «Сони». И при этих словах вдруг сильно покраснела. А еще я намекнула, что если ей понравится, то рассчитаться можно в два захода.

Соседка рассчиталась в один.

Я держала в руках пухлую пачку денег. Я давно отвыкла от таких денег… Я вдруг почувствовала себя всемогущей. А еще почувствовала, как во мне зашевели-лазь, заворочалась, наружу запросилась дремавшая многие месяцы Женщина. Она бесстыдно начала меня искушать. Она толкала к двери, за которой шум улиц, уни-ланных магазинами.

Душой я не противилась. И была готова. Но разум не пускал. Он пригвоздил к стулу и велел вот так, не спеша, зсе хорошенько взвесить, обдумать, прикинуть, подсчитать… Ну, в смысле траты денег.

Да, и при этом не забыть, что в ванной течет труба. И хорошо бы сантехника Колю позвать. А еще хорошо бы его попросить, чтобы на кухне кран подремонтировал: второй год воду «зажимает». И хорошо, если Коля отремонтирует еще в туалете бачок, хлюпает там что-то…

Я сидела на стуле. Я смотрела на неулыбчивое зимнее небо. Я изо всех сил подсчитывала, обдумывала, прикидывала, взвешивала… А на столе передо мной – веер бледных новеньких купюр. А внутри меня спорили Женщина и разум…

У соседей через стенку вдруг запела Пугачева «Не делайте мне больно, господа…» И мне вдруг стало себя жаль. Мне вдруг жутко захотелось праздника. Мне захотелось купить что-нибудь. Хотя, нет, не что-нибудь. Я давно знала, что хочу! Я хочу платье. Роскошное черное платье, чтобы от «сих» до «сих» и спина голая.

У каждой красивой женщины такое должно быть. И неважно, сколько раз в год она его наденет. Главное, оно должно быть! Как каприз. Как вызов (неважно кому). Как доспехи в завоевании мужчин. У меня такого платья не было. Но был веер купюр…

И я, зажмурив на проблемы глаза, кинулась в центр города. Через три дня Рождество. А у меня нет платья. Имею право или как?

Кажется, во мне проснулась не только Женщина, но и стерва. Только стерва может так безоглядно идти на поводу у желания. И когда? Сегодня! Когда долги жить мешают, а еще всяких заморочек много.

… Я шла по улице. Толпа, оживленная и праздная в предвкушении Рождества, – навстречу. Живой водоворот увлекал. И отвлекал. Хотелось думать о празднике и не думать о сантехнике Коле. А еще хотелось думать о себе что-нибудь очень хорошее. И я думала, в витрины пялясь. Я отражение искала. Находила. Отражение нравилось. А мысли тугими спиральками скручивались. Были они легкими, цветастыми, как серпантинки.

И вдруг «серпантинки» оборвались. Разом. Это случилось в тот миг, когда я остановилась у огромной витрины шикарного бутика. На меня смотрел манекен. Взгляд пристально-серый. Губы сочно-алые. Прическа «а-ля Клеопатра». И нежнейший румянец. Про такой говорят «персиковый».

На манекене шуба, а из-под шубы – кружевное густо-вишневое бикини. И все. И больше ничего.

Мы, не мигая, смотрели друг на друга. И, кажется, мы понимали друг друга. Но выразить не могли. Меж нами непробиваемая стена-Комок обиды вдруг подступил к горлу: ну почему на манекене – не на мне?!

Я проглотила обиду и, прижав сумку, где деньги, заскользила на каблучках дальше. Искать платье. О долгах вконец забыла. Они не существовали. Испарились. Растворились. Их сожрал Бермудский треугольник. И вообще, через три дня Рождество. А я – женщина…

Платье искала долго. Бутики класса «Шарм», «Ева», «Бомонд», «Флирт»… голосами напомаженных продавщиц говорили «нет» и велели подойти после праздника. После праздника не хотела. Я хотела сегодня-Платье нашла, когда день перешел в вечер, и размякший под ногами толпы снег сцепило морозом.

Из огромного зеркала примерочной на меня глядела… Нет, я, пожалуй, употреблю это слово. На меня глядела богиня. Я чудо была как хороша. Дорогая вещь мягко обнимала плечи, грудь… А там, где бедра, вдруг сильно сужалась и соскальзывала к щиколоткам.

Не дыша от восторга, я вглядывалась в отражение. На мгновение показалось – это вовсе не платье, это моя кожа, так потрясающе хорошо было в сказочном черном «чулке»…

Платье стоило чуть меньше видеокамеры. Я попросила завернуть. На сдачу купила пилку для ногтей «Произведено в Италии» и патрончик помады.

Я вышла из бутика. Голова почему-то кружилась. Я не знала, куда его надену. И с чем его надену. Но я знала: у меня есть платье фасона от «сих» до «сих» и где голая спина. О том, что недра кошелька снова пусты, думать не хотелось. Ну вот хотя бы сейчас…

Своим безрассудством, смахивающим на легкую авантюру, я окончательно разбудила в себе стерву…

Праздник, робко проскользнувший в будни, захотелось вдруг продлить. Не завтра, а прямо сейчас. И я коснулась озябшей рукой золоченой ручки роскошного бара, над которым неоново светились иностранные слова. Если перевести на русский, получится «Я тебя люблю».

В баре журчали фонтанчики. Золоченые бра мягко проливали на стены свет. Пахло дорогим кофе. А еще дымом дорогих сигарет. Столики на причудливо изогнутых ножках стояли у стен. А огромные пухлые кресла манили в свои объятия.

И я окунула себя. Хулио Иглесиас повел вдруг старую песнь о любви. И стало вовсе хорошо.

На остатки купюр заказала, почти что расточительно, горячий шоколад, джин с мороженым, киви.

Когда джин растворил остатки благорассудства, а витая черная свеча – она на столике стояла – уронила самую жаркую из своих слез, ко мне подсел Некто.

Он выглядел недурно. Высок, худощав, волосы темные, но не щеголь. Незнакомец плохо говорил по-русски. Назвался Франсисом. Сказал, что приехал из Марселя. От Франсиса очень дорого пахло… Еще он сказал, что хочет за мной поухаживать. Я разрешила, запивая слова горячим шоколадом.

С трудом подбирая русские слова, Франсис сказал, что он режет людей (хирург, в смысле). И что несколько месяцев работал в нашем городе в одной из клиник: требовалась практика. Потом спросил, какая работа у меня.

Потом мы танцевали. Потом снова говорили. Когда вечер перекинулся в ночь, Франсис вызвался меня проводить.

В хрустко-новенький пакет, где в другом, меньшем пакете, лежали платье с голой спиной, пилка для ногтей и помада, он опустил огромную коробку конфет и бутылку коньяка «Камю». Мне подарок. Пакет стал тяжелым. Франсис понес сам.

Потом мы долго ловили такси. Потом ехали. Потом он сказал, что на его родине, во Франции, у него есть женщина, которую любит. И, кажется, к весне они поженятся.

У моего дома Франсис поцеловал мне руку и поздравил с приближающимся Рождеством. Еще он сказал, что я ему очень понравилась и ему бы не хотелось так скоро улетать. Но улетать надо. Еще он говорил про аэропорт и про рейс, который через два с половиной часа…

Стало грустно. Я Франсису сказала: «До свидания». Он тоже сказал: «До свидания». И поднял глаза на темные окна моей квартиры. Спросил, не страшно ли так высоко жить? Я сказала, что нет, и мы расстались.