— Кое-что, — скромно согласился Курт. — Ликантропы типа «двуногие страшилища с лапами, похожими на руки» встречаются наиболее часто. Как правило — тупы и несообразительны; не помнят, что делали в превращенном виде, также не помнят людской сути в виде зверином. Со временем начинают мало-мальски осознавать себя, однако контролировать превращение по-прежнему не могут: волей-неволей оборачиваются в полнолуние. Ликантроп типа «волк», встреченный нами сегодня, в своем роде unicus. Стоит на более высокой ступени развития по ликантропьей лестнице. Существует версия, что подобные твари однажды могут не суметь обернуться человеком снова; теория не доказана, хотя и не опровергнута. Porro[16]. И тот, и другой тип, вопреки общепринятому мнению, не страдает от серебра, однако нетерпим к железу. Раны, нанесенные сталью, затягиваются за десятки минут, железом — за часы или не затягиваются вовсе, в зависимости от тяжести ранения. Ликантропом (также вопреки всеобще распространенной легенде) не становятся, выжив после нападения, зато, получив укус или царапину от такой твари, вполне возможно умереть от инфекции, которую не убивают никакие спирты, огонь или antisepticum. И, наконец, кандалы из железа, надетые на ликантропа, препятствуют или, в зависимости от степени его развития, усложняют попытки обернуться. Наверняка я что-то упустил, но, думаю, основы изложил верно.

— Верно, — повторил Ван Аллен с долей удивления. — Все же доводилось встречаться?

— Спроси у жителей Шёнингена, кто вычислил и изловил тамошнего ликантропа. Думаю, и не только в той дыре тебе скажут, что это была зондергруппа Конгрегации… Кое-что нам известно — то, что наши специалисты успели вывести из собственного опыта. Лично мне — господин фон Зайденберг прав, видеть их лично на долю не выпадало.

— Но этих познаний пока довольно, — признал охотник, — а обсудить детальности, которые ты явно захочешь из меня вытянуть, можно и после; к примеру, утром на свежую голову.

— Утром? — переспросил крестьянин с подозрением. — То есть, вы нам предлагаете после всего этого просто пойти спать?

— Как тебя… Йозеф?.. Так вот, Йозеф, — пояснил Ван Аллен снисходительно. — Сейчас этой твари будет не до нас — очень долго.

— И с чего это ему не до нас? — не унимался Хельмер.

— У него в сердце арбалетная стрела, идиот; вообще арбалетик у Молота Ведьм хиленький, однако вблизи, как я видел, долбит неслабо. А кроме того, я успел его задеть — уже железом; прорезал ему плечо.

— Вы его ранили?.. — проронила Амалия Хагнер испуганно, и Курт нахмурился:

— Что тебя беспокоит?

— Да то, — снова влез крестьянин, — что раненый зверь еще опасней. Еще страшней. Бог ведает, что взбредет ему в голову.

— Такие раны будут затягиваться до самого утра, — отмахнулся Ван Аллен. — К утру он будет как новенький, однако с наступлением рассвета обернется человеком, и на его месте нападать на запертый дом с вооруженными людьми я бы не стал. Полагаю, и он не станет.

Рассвет не принес с собою ничего нового, и ночь прошла в полном соответствии с предсказаниями охотника. За стенами шумели лишь ветер и снег, никто не ломился в окна или двери, закрытые на все запоры, и даже волчий вой, донимавший постояльцев минувшим вечером, стих.

Внизу, когда Курт с помощником вышли из комнаты, тишины не было — голос Ван Аллена звучал на весь трапезный зал, отдаваясь от стен и низкого потолка, звучал зло и ожесточенно; отвечали ему два голоса — один такой же озлобленный, другой — тихий и смущенный. Судя по всему, Амалия Хагнер и самостоятельный Максимилиан с раннего утра успели сотворить нечто, вызвавшее праведный гнев охотника, и майстер инквизитор с помощником появились в самый разгар учиненной им воспитательной лекции.

— Сказано было ясным и простым человеческим языком! — подтвердил их подозрения Ван Аллен, когда они приблизились. — Или я не тот диалект подобрал?

— Мы все уяснили, — смиренно кивнула Амалия, — не надо. Больше не будем.

— Не будете — чего? — уточнил Бруно, и охотник, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону двери:

— Утром встал — внутри перед дверью настоящий сугроб и мокрые следы. И эти тут, все в снегу. Выходили, понятное дело, по нужде. Я не против, возбранить человеку отправляться я не могу — пробку не вставишь; но сказано же было вчера, сказано и повторено: ни шагу на улицу поодиночке!

— Нас было двое, — выговорил Максимилиан, выговорил отчетливо и чеканно, явно произнося эти слова уже не в первый раз; тот фыркнул:

— Их было двое, слышали?.. Зондергруппа из двух великих бойцов, гроза вервольфов!

— Не смейте кричать на меня, — все так же размеренно произнес парнишка. — Вы указали нам на нашу оплошность, мы восприняли ваши слова. Впредь, когда мне потребуется выйти, позову вас с собой. Надеюсь, вы не станете возражать, если ваши распоряжения я припомню вам среди ночи?

— Хохмач, да? — недобро усмехнулся Ван Аллен. — Среди ночи наружу вовсе носа не казать! Даже из окна не выглядывать! Повторяю это для тебя лично, коли уж твоя матушка страдает глухотой или слабоумием!..

— Полегче, — предостерегающе прервал его Бруно; охотник поморщился:

— Господи, только без этого. Я не намереваюсь ни на кого давить, если кому-то неймется отправиться на тот свет прежде времени — это их дело, но я как человек в своем уме отказываюсь это понимать… Все, — обессиленно отмахнулся он, отвернувшись от насупленного Хагнера. — Я рано встал, поздно лег и хочу есть. И Импала в своей кладовке наверняка уже околевает с голоду. Где наш любезный хозяин? Еще дрыхнет?

— Вышел за дровами, — тихо отозвалась Амалия, и Ван Аллен закатил глаза, изобразив нарочито болезненный стон.

— Это просто невероятно, — пробормотал он со злостью; Курт вздохнул.

— Судя по всему, прежде ты ловил ликантропов лишь по лесам? Добро пожаловать в работу с населением. Все ее прелести… Бруно, пройдись по комнатам. Спят или нет — всех вниз. Общий сбор. Будут выделываться — волочи за шкирку. Судя по всему, вчерашнюю познавательную лекцию о безопасности надлежит повторить, ибо с первого раза усваивать материал здесь, как я вижу, не способен никто.

— Пойду сыщу этого дровосека, — бросил охотник раздраженно, разворачиваясь к двери. — Надеюсь, в данный момент он молится о том, чтобы я не вышел из себя.

— Простите, — несмело заговорила Амалия, когда дверь за ним закрылась. — Мы не думали, что все настолько серьезно. Ведь сейчас день, а он сказал, что днем безопасно.

— Мам, прекрати оправдываться.

— В самом деле, — согласился Курт серьезно. — За что оправдываться? Ян прав. Рисковали вы лишь собственной жизнью, обед изображали лишь из себя самих. Если какие-то чудаки обеспокоены вашей безопасностью, это их дело — что с них возьмешь, с чудаков; верно, Максимилиан?

— Макс, — поправил мальчишка, скрывая внезапное смущение. — Максимилиан — это имя для императора или монаха… Послушайте, майстер инквизитор…

— Гессе.

— Майстер Гессе, — кивнул тот. — Я не хотел вас оскорбить. Не хотел обидеть этого человека или показать, что мы не ценим вашу заботу о наших жизнях. Просто, если на меня, не слушая оправданий, бросаются с обвинениями…

— Понимаю.

— Ведь, в самом деле, ночью этот Ван Аллен сказал, что с наступлением рассвета опасаться нечего, и мы решили…

— Тебе его слова передала твоя мама, — возразил Курт, не дослушав, — однако она неверно поняла сказанное. Опасаться надо круглосуточно. Убитые лошади — лишь начало, и начало весьма неприятное… Кстати, о лошадях, — с нехорошим предчувствием спохватился он. — Вольфа вы, часом, не видели?

— Вышел за водой, — тихо отозвалась Амалия, и он тяжело выдохнул:

— Ясно. Собственно, я мог и не спрашивать… Я найду его, а вы, будьте уж так любезны, сидите здесь и не суйтесь наружу.

О том, что наружу пришлось сунуться ему самому, Курт пожалел, едва лишь шагнув за порог — ветер пронзил насквозь тотчас, ослепив снегом и стиснув холодом со всех сторон. Перед дверью скопился рыхлый высокий сугроб, в котором едва виднелись следы прошедших до него людей, уже исчезающие под ударами метели, и вперед приходилось идти, утопая в снегу по колени. Вольфа в его тяжелой шубе он увидел в нескольких шагах от двери с двумя огромными ведрами, набитыми снегом; ухватив парня за рукав, Курт втащил его внутрь, бормоча сквозь мигом оледеневшие губы нелестные сентенции. Косясь на притихшую Амалию с сыном, тот выслушал порицания хмуро и недовольно, дыша на побелевшие руки, и, пробубнив нечто невнятное, унес наполненные снегом ведра на кухню.