— Чего ты от меня хочешь, в конце концов? — с внезапной усталостью выговорил охотник. — Информации о тварях и ведьмах? Да спрашивай. Что знаю — тем поделюсь. О книгах, тайных записях или древних рукописях — вот об этом не скажу ни слова, причем, как это в инквизиторском деле бывает частенько — потому что нечего сказать. Не интересовался. Не спрашивал. Не знаю.

— Но ведь кто-то же знает.

— А, — с недобрым удовлетворением кивнул Ван Аллен. — Еще один чисто инквизиторский вопрос: имена… А черта тебе с два, Молот Ведьм, при всем моем к тебе уважении. Никаких имен, никаких адресов и прочего.

— Ответ, тоже довольно частый в инквизиторской практике. Обыкновенно все зависит от того, как задается вопрос.

— Hac urget lupus, hac canis[27]… — буркнул охотник чуть слышно. — Я просто не могу, не имею права раскрыть тебе то, что касается не одного меня. Ты ведь тоже не станешь откровенничать о ваших тайнах, даже если я вдруг выдерну арбалет из-под полы и пригрожу кончить твоего приятеля.

— Валяй, — пожал плечами Курт, и помощник усмехнулся, склонив голову в подчеркнуто благодарственном поклоне. — Это его работа, а я это переживу. А ты? — вкрадчиво уточнил он, перечислив в ответ на вопросительное молчание: — Ян Ван Аллен, подданный германского трона во втором поколении; думаю, таких в стране немного. Ван Аллен-старший, полагаю, прикрыл уже свою лавочку, однако узнать, в каком университете учится человек двадцати трех лет с таким именем, труда не составит. Семья, Ян. То самое слабое место.

— Ну ты скотина, — с чувством произнес тот спустя миг безмолвия. — Послушай; я ведь тоже кое-что понимаю. Ваша Конгрегация, вообще говоря, такая же полулегальная штука; а с точки зрения пап, сколько б их там сейчас ни расплодилось — вовсе нелегальная. В Германии за вами и закон, и власть, и сила, и императорская помощь, но это здесь. Сейчас Император вообще с собственной знатью на ножах. Тем паче, что Империя есть, а Императора нет… да не кривись. Это факт. Он избран курфюрстами, но не коронован понтификом, а стало быть, Императором является только наполовину. Не думаю, что его властные замашки курия будет долго терпеть, а он долго вознамерился в таком состоянии пребывать. Я охотник, но не тупица. Кое-что понимаю. Грядет война. А значит, у вас там, наверху, ваши вышестоящие составляют какие-то планы, корпят над выдумыванием всяческих козней для папских сторонников; но ведь я не прошу тебя выложить мне все это вот так, просто? Может, ты и выложил бы, увидя во мне союзника, будь ты повыше должностью и повольней в действиях. И от моего желания тоже мало что зависит; такие решения в одиночку не принимаются. Сам должен понимать.

— Ведь я говорил — все зависит от того, как спрашивать…

— Я до сих пор не послал тебя куда подальше лишь потому, что мы заперты здесь, — оборвал его Ван Аллен. — Лишь потому, что не могу просто встать и уйти.

— Ты послал меня, — возразил Курт. — Но теперь не отметаешь сходу попытки контакта, а готов их обсуждать.

— Угрозы мой семье я не стал бы называть «попыткой контакта».

— Брось, неужто я переоценил твою сообразительность? — отмахнулся он. — Закончится метель — и ты исчезнешь, рванешь прямиком к братцу, скажешь ему, что он в розыске, и надо сваливать; думаю, вам такое не впервой. И когда я путем перебора выйду на его университет, его уж и след простынет.

— А если меня убьют здесь — ты вычислишь брата и явишься к нему как мой приятель, которому я перед смертью завещал связаться с ним. Пара вздохов о моей безвременной кончине, несколько дружеских похлопываний по плечу — и он проболтается.

— Хм, а подобного варианта мне в голову не приходило; благодарю за идею… Да полно тебе, — повысил голос он, не дав охотнику возмутиться. — В чем дело? В том всего лишь, что не ты решился привлечь меня в союзники вашего тайного общества, а я вынудил тебя подумать о сотрудничестве?

— «Сотрудничество»… Знаю, что означает это слово в инквизиторском обиходе. Начинается все проповедями об общем деле и христианском долге, а кончается вербовкой.

— Не скрою, — кивнул Курт, — да, думаю, таким, как ты, место в зондергруппе. Вербовать я тебя не намерен, однако не могу не упомянуть об этом факте, а также о том, что, если будет желание заняться делом, не скрываясь от людей и не бегая от властей, скажи только слово.

— «Да, майстер шарфюрер!», — нарочито бодро выговорил Ван Аллен. — «Слушаюсь, майстер шарфюрер!»… «Эту тварь мы убивать не будем, ту — не хотим, за этой будем следить, вон ту не тронем, потому что указаний сверху на это не выслано». Уволь. Меня на такое не хватит. Не сдержусь. Сейчас только я сам решаю, что делать и как, когда и почему, и выслушивать от кого-то приказы, смысл которых мне никто, само собой, не потрудится разъяснить — это не для меня. Но за предложение благодарствую — ты, надо полагать, уверен, что попытался сделать мне одолжение.

— Вовсе нет, — усмехнулся Курт невесело. — Это — так, ради очистки совести. Личности, подобные тебе, мне хорошо известны: приказов не выносят, вмешательства в свои дела не терпят, ответственности не признают. Если при поимке очередной пакости сгорит деревня — не поморщатся; идут к цели просто, не оглядываясь.

— «Деревня»… — повторил охотник, поморщась. — Если не врут слухи, что я о тебе слышал, лет шесть назад ты завершил одно из расследований, попалив целиком местный баронский замок вместе с хозяином.

— Эти слухи пущены теми, — осек его Бруно, — кто хотел, чтобы так и думали. Те, кто и убили этого самого хозяина и подожгли этот самый замок. И если б не его расследование, погибших было бы больше, а слухи, порочащие Конгрегацию, стали бы куда как пространнее и приукрашенней; в том замке горел и он сам, чтоб ты знал, пытаясь спасти владельца и изловить убийцу.

— Так вот, стало быть, что с руками, — уверенно отметил охотник; Курт не ответил. — Ну, если это все сваливается на голову инквизиторскую, воображаю, что выпадает на долю вашей зондергруппы. Велели гореть — гори, сказали тонуть — топись; не по мне. Если полезу в яму со змеями или замок в огне — только по доброй воле и собственному произволению, в самом деле, не оглядываясь и не боясь, что после поимки твари или ареста малефика мне будут выговаривать, скажем, за невзначай разбитый уникальный витраж девятого века.

— Я и не призывал тебя идти к нам рядовым бойцом; в зондергруппах есть и собственные следователи — занимаются, заметь, в точности тем же, чем ты.

— И на многое у тебя есть дозволение, чем меня можно соблазнять?

— Кое на что есть, — пожал плечами Курт. — Однако тебе это все равно не интересно, ведь так?.. Посему, если на что я и могу уповать, так это на то, что ты согласишься на более конструктивные переговоры в недалеком будущем. Что побеседуешь со своими, обсудишь с ними идею дележа запасом знаний… быть может, как знать, и людьми… Можешь ты поручиться за то, что из ваших никто не захочет принять мое предложение? Не можешь. Или — за то, что вам самим не потребуется однажды инквизиторская помощь. А я готов подождать, пока вы поразмыслите, что-то решите, что-то захотите от нас получить или что-то дать; лишь оставь мне зацепку на будущее. Не исчезни в нигде — и того пока достаточно.

— Вербовка, — подытожил Ван Аллен коротко и почти самодовольно. — Как я и говорил.

То, что охотник окрестил вербовкой, а Курт — просто-напросто попытками хотя бы не дать ценному объекту сорваться с крючка навсегда, протянулось до позднего утра, когда сквозь глухую пелену вьюги за окном стало проступать нечто вроде рассвета. Обыкновенно просыпающийся всех ранее трактирщик сегодня припозднился, то ли поздно уснув после ночных треволнений и оттого проспав дольше обычного, то ли попросту не желая выходить в трапезный зал с темным пятном на полу, все еще окутанный смрадом и навевающий дурные мысли. Вторым явились Вольф и Берта Велле, и вялое подобие жизни пошло установленным порядком — супруга трактирщика, поминутно всхлипывая, принялась за приготовление снеди, а сын продолжил попытки оттереть пропитавшиеся кровью доски. Тело крестьянина Ван Аллен и Бруно под охраной Курта, почти в буквальном смысле прорыв себе выход из заваленной снегом двери, вынесли наружу, уложив на пол в примыкающем к конюшне холодном узком сарайчике, подле крытой заиндевевшим полотном телеги торговца Феликса. Никто из троих не обмолвился об очевидном для всех факте: ничто не помешает зверю открыть дверь этой подсобки так же, как это было сделано в конюшне, войти и насытиться мороженым мясом следующей же ночью. Некоторые надежды вселял лишь навесной амбарный замок, курочить который тот навряд ли станет…