— Давай, стыди, — подбодрил Ван Аллен. — Пользуйся моей непомерно ранимой совестью.

— Серебро не помогает одолеть оборотня, — медленно проговорил Макс Хагнер, — но помогает избавиться от инфекции… Железо в этом деле бесполезно, зато может его обезвредить… Сколько железа надо навесить на ликантропа, чтобы он не смог обернуться?

— Тебе это к чему? — уточнил охотник; тот пожал плечами:

— Майстер Гессе высказал мысль о задержании его живьем. Мне интересно, возможно ли содержать живого оборотня среди людей так, чтобы он не мог причинить вреда. Теоретически.

— Ты его видел? — с ожесточением вытолкнул отставной возлюбленный. — Ты видел эту тварь? Ты себе даже близко не представляешь, о чем говоришь! «Живьем»; ты спятил, парень?!

— Теоретически, — повторил Хагнер. — Просто, любопытства ради.

— Должны быть браслеты, — ответил вместо охотника Курт, снова отняв ото лба монету и отерев лицо уже промокшей от крови тканью. — Чем шире, тем лучше. На руках и ногах. Ошейник. Пояс.

— Это довольно… сложно, — произнес тот хмуро, исподволь переглянувшись с притихшей матерью. — И как это будет действовать? Не позволит ликантропу в человеческом виде обернуться вовсе, с гарантией?

— Гарантировать по эту сторону бытия нельзя ничего, никогда и никак, — уверенно сказал Ван Аллен; тот поморщился, сдерживая раздражение, и уточнил:

— И все же?

— Да, это работает. Его будет корежить, ломать, корчить, но в такой упаковке он останется человеком, как бы ни усердствовал.

— А если не станет усердствовать? Если… прекратит попытки сменить облик — что тогда? Его все так же будет корежить и ломать, или со стороны так и не скажешь, что — вот, перед тобою оборотень?

— Что за внезапный интерес?

— Твоя сумка, — окликнул охотника Бруно, возвратившись с дорожным мешком Ван Аллена, и установил его на скамью. — Что теперь?

— Иди на кухню, неси сюда эту воду и какую-нибудь кружку… А тебе, — наставительно сообщил он Курту, копаясь в недрах сумы, — советую нарушить собственное предписание и как следует принять вот из этой бутыли. Лекарей здесь нет, штопать буду, не обессудь, как Бог на душу положит, а рядом нерв. А вот есть, кстати, не советую ничего — только понапрасну переведешь продукты.

В своем предостережении охотник оказался прав — к тому времени, когда был готов завтрак, в желудке мало-помалу, сперва незаметно, скопилась острая горечь, при каждом глотке серебряной воды норовившая выскользнуть наружу. Весьма умело зашитые порезы дергало под повязкой болью, едва ли менее сильной, чем прежде, отдающейся в мозгу и взрывающей перед глазами сотни цветных осколков; звон снова водворился в голове, трещавшей, словно перегревшийся глиняный жбан, и сходство еще более усиливал постепенно, но все более явно разгорающийся жар.

Напротив Ван Аллена и Бруно, за обе щеки уплетающих поданную им снедь, Курт сидел понуро, подперев голову рукой и стараясь без нужды не шевелиться — по каждой мышце тела расползалась глухая ломота, точно вчерашний день целиком был проведен на плацу под надзором неумолимого истязателя-инструктора.

— Когда я буду в состоянии жить? — уточнил он и поморщился от звука собственного голоса, ударившего в виски и лоб; охотник передернул плечами:

— Сложно сказать. По опыту — должен бы через полдня. Хотя ты, я смотрю, парень крепкий — обыкновенно всех выворачивает наизнанку, да и лежат в лежку… Ты, быть может, очувствуешься часа через три. Останешься здесь. Твой помощник пусть будет при тебе — если сейчас кто-то захочет сделать так, чтобы тебя не стало, ты активно возразить будешь попросту неспособен. К телеге этого проповедника пойдем мы с бродячим воякой в охране и Карл с Феликсом носильщиками.

— Спорить не стану, — согласился Курт, отпивая очередной глоток мерзко теплой воды, и сжал губы, пережидая новый приступ тошноты. — Толку с меня чуть.

— Я бы взял и маменькиного сынка — все ж лишние руки… — проговорил Ван Аллен неспешно, пристально глядя на то, как Хагнер, в две минуты изничтоживший принесенное ему кушанье, поднимается вслед за матерью по лестнице. — Сегодня (вам не кажется?) он как-то разом выздоровел. Не потеет, со стула, как прежде, не падает, грудь не хрипит…

— Тоже крепкий парень, — отозвался Бруно. — В его возрасте болезни или валят всерьез, или проходят быстро. Кроме того, я оплатил Альфреду печь, и сегодня он впервые спал в теплой комнате.

— Может быть, может быть, — отстраненно согласился охотник, отодвигая от себя опустошенную тарелку, и неспешно поднялся.

— Что-то не так? — не слишком удачно скрывая настороженность, уточнил Бруно, и тот неопределенно качнул головой:

— Не знаю… Прежде чем оставлять вас одних в этой теплой компании, хочу разрешить пару возникших у меня вопросов. Не скажу сейчас, каких; не желаю понапрасну мутить воду, сперва кое-что проверю.

— Что?

— Так скажем — у меня появились некоторые нехорошие подозрения… Скажи вскипятить еще воды. Пускай он пьет, пока назад не полезет, и смени ему повязку.

— Повязка подождет, — возразил Курт, когда охотник покинул трапезный зал, и, опершись подрагивающей рукой о стол, тяжело поднялся, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, насколько он способен держать вертикаль. — Понимаю, что тебе приглянулась Амалия, что парнишка тебе по сердцу, но — постарайся не хвататься за оружие без крайней нужды. У меня тоже появилось одно неприятное подозрение.

— Неужто он догадался? — напряженно пробормотал помощник, глядя вслед ушедшему. — Но как?

— Я на его месте догадался бы тоже, а с чего бы нам полагать Яна настолько тупей меня?

— С того, что ты понял, что к чему, еще вчера, а у него пока лишь только подозрения.

— Я обязательно продолжу принимать от тебя лавровые венки, — вздохнул Курт, осторожно двигаясь к лестнице. — Только после — если сейчас Ян не поднимет шума, и вся эта братия, собравшись кучей, не закончит то, что начал наш мохнатый приятель.

— Думаешь, поднимут руку на инквизитора?

— И опустят, — серьезно согласился он, понизив голос, когда на них обернулся Карл Штефан. — Посему — будем надеяться, что меня хотя бы не срубит в беспамятство; если не отбиться, так, быть может, сумею хотя бы отбрехаться… Идем.

Ступени лестницы, когда Курт двинулся вперед, показались вдвое выше, стена, о которую он опирался, словно уплывала из-под ладони в сторону; горечь в желудке подобралась к самому горлу, и от любого движения по всему телу в голову словно простреливала молния. Лестница все тянулась и тянулась, кажется, становясь все длинней и длинней, и заставить себя поднять ногу для следующего шага было все труднее с каждым мгновением. Ступени кончились, когда из-за поворота коридора донесся испуганный голос Амалии и громко хлопнула дверь. Зажмурившись, чтобы хоть немного изгнать из головы боль и цветных мошек, Курт приостановился, переводя дыхание, и снова пошел вперед, пытаясь ускорить шаг.

— Ну, Бруно, самое время начать молиться, — выговорил он тихо, толкнув створку двери в комнату Хагнеров.

Макс застыл у дальней стены, напрягшись, точно перед прыжком, Амалия, бледная, словно снег за окном, неотрывно смотрела на руку Ван Аллена, стоящего у порога — ладонь охотника лежала на рукояти железного меча, висящего у пояса.

— Какого черта ты тут забыл? — не оборачиваясь, поинтересовался тот, когда помощник, войдя следом, закрыл за спиною дверь. — Ты вообще должен лежать в постели.

— Не думаю, что сейчас самое подходящее для этого время, — возразил Курт, медленно обходя его стороной и шаг за шагом приближаясь к Хагнеру. — Что тут происходит?

Амалия молча сжала губы, пытаясь не заплакать, подняв на него дрожащий взгляд, и Ван Аллен вздохнул:

— Впрочем, может, и хорошо, что ты здесь. Это по твоей части.

— Что именно? — царапая горло каждым звуком, уточнил он; тот кивнул:

— Сейчас все поймешь… Этой ночью, когда все сбежались на шум, эти двое продолжали спать, как убитые. Никто не появился — ни она, ни мальчишка. Потом я решил — проснулись, но не стали выходить, испугались. Но. Позже, ближе к утру, Мария кое-что мне рассказала. Когда мы выгнали ее снизу, она, понятное дело, тоже испуганная, решила постучаться в комнату к ним — ей было страшно оставаться одной. И — знаешь что? Они не открыли. Не «не впустили к себе» — за дверью просто-напросто была тишина. Если бы они проснулись на стук и не захотели открывать, хоть что-нибудь, да сказали бы, верно? Так что ж — спали? Никто не сможет продолжать дрыхнуть, когда к тебе в дверь ломится испуганная девица, жаждущая общения.