— Почему он в таком виде? — непонимающе пробормотал фон Зайденберг. — Я полагал, нам следует ждать зверя, ждать нападения, ждать… Для чего он принял человеческий облик?

— Он идет сюда, — напряженно констатировал Хагнер. — Почему он не боится, что мы убьем его прямо на пороге?

Курт переглянулся с охотником, и тот тяжело вздохнул, покривив губы в понимающей усмешке.

Разумеется, сейчас, с каждым шагом этого человека, приближался все более благоприятный момент, в каковой избавиться от угрозы можно будет легко и просто — всего-то Ван Аллену надо спустить с тетивы стрелу, а Курту подобрать с пола свой арбалет и всадить все четыре болта разом. Все, что останется сделать после — это добить раненого, останется ли он человеком или, сумев выскочить прочь, обратится зверем. Но брошенная минуту назад фраза Хагнера ясно давала понять, что парню такой оборот дела не понравится. Тот, кто уверенно шел к их двери, явно осознавал то, что понимал и сам Курт: рискуя напороться на очередной подвох, все ближе поступающего противника все же придется пустить на порог, ибо стоящий за их спинами мальчишка, чью злость и нетерпение он сейчас ощущал затылком, хочет этого. Хочет увидеть того, кого не видел почти пятнадцать лет, и сказать ему все то, что наверняка говорил уже не раз — в мыслях, которых за последние пару дней уж точно было немало…

— Не стреляй, — попросил Курт тихо, и охотник вздохнул снова.

— Да я уж понял, — согласился Ван Аллен, приподняв лук выше.

— Почему? — нахмурился рыцарь. — Что вы задумали, майстер инквизитор?

— Ничего, — ответил вместо него Бруно. — Просто так надо.

— Только держи себя в руках, люпус, — строго велел охотник. — Не наделай глупостей.

Хагнер не ответил, лишь медленно, с напряжением переведя дыхание.

Человек по ту сторону на миг приостановился и снова двинулся вперед, войдя в полосу света, падающего из двери на окрашенный кровью и палевом снег. Он был бос, и никакой иной одежды, кроме длинной овчинной шубы, на нем не имелось; в волосах, похожий на седину, запутался снег, кожа покраснела от мороза, однако не было похоже на то, что его одолевает нечто серьезней озноба. За несколько шагов до двери он замер снова и, помедлив, решительно ступил вперед.

— Застынь, — потребовал Курт, и тот остановился на пороге, переведя взгляд ему за спину, где все так же молча стоял Хагнер. — Ни шагу больше.

— Курт Гессе, — отметил тот. — Знаменитый Молот Ведьм.

Он не ответил, рассматривая человека напротив внимательно и придирчиво.

Максимилиан-старший занимал собою дверной проем почти совершенно, однако вовсе не из-за толстой шубы, и внутрь он вошел, пригнувшись под притолокой. Что-то общее в этом лице и лице Хагнера, несомненно, было — и острые скулы, и прямой нос, и тяжелый подбородок, хотя пришелец все же не был его повзрослевшей копией. Однако было что-то, кроме родственной схожести, что-то неуловимое, что объединяло этих двоих меж собою и отличало от прочего рода людского, но что — этого Курт определить не мог. Три года назад ему случилось свести знакомство со следователем, необъяснимым чутьем умевшим выделить из толпы вот таких, отличных от других людей и зачастую оказывающихся вовсе не людьми, но и тот не умел разъяснить, как и по каким приметам узнавал это. Просто было — что-то. Что-то не то…

— И сам Ян Ван Аллен, — продолжил тот. — Надо же.

— Вижу, я среди вашего брата личность известная, — хмуро отозвался охотник, приподняв лук еще чуть выше. — Что тебе нужно?

— Поговорить.

— Полагаешь, есть о чем?

— Не с вами, — возразил тот, кивнув на Хагнера. — Мне с моим сыном.

— Думаешь? — мстительно усмехнулся Ван Аллен. — Посмотри на него. У него в руке железный штырь, которым он пару минут назад уложил одну из твоих тварей. Ты в самом деле считаешь, что он кинется тебе на шею?

— Просто эта глупая девчонка вместе с вами заморочила ему голову, — уверенно произнес тот. — Пройдет время, и он уразумеет, что к чему.

— Эта девчонка моя мать, — заговорил Хагнер, явно позабыв все наставления, данные ему майстером инквизитором и иже с ним — голос дрожал от злости. — Следи за словами. Довольно того, что ты убил ее.

— Ты не такой, как она, — оборвал его тот. — Не такой, как все они; ты такой, как я. Моя плоть и кровь, и я знаю, что ты всегда нутром это чуял. И я когда-то это познал на себе.

— Я — не такой, как ты.

— Да полно тебе. Ты же всегда знал, что ты другой, и сейчас это знаешь. Боишься просто, потому что меня не было рядом, и никто тебе не мог рассказать, что за жизнь тебе определена. Просто не знаешь еще, кто ты такой.

— Я человек, — коротко ответил Хагнер, и тот покривился:

— Все это пустые слова. И люди тоже держатся своих — крестьяне живут в обществе крестьян, солдаты знаются с солдатами, монахи с монахами, а твоя жизнь рядом с тебе подобными. Со мной. И эти — они не сумеют тебя удержать, если только ты сам захочешь уйти. Я положил ради тебя столько сил, потерял всех, но жалеть об этом не стану, если ты выбросишь эту дурь из головы и уйдешь со мной. Ты просто еще дитя и не понимаешь всего, лишь повторяешь то, чего наслушался от других, а они просто хотят поломать тебя, подчинить; посмотри на себя — что они с тобой сделали? нацепили ошейник, точно на ручную собачонку!.. Образумься, Максимилиан. Не знаю, что забил тебе в мозги этот инквизитор, но против крови не пойдешь, а кровь в тебе моя.

— К сожалению, — согласился Хагнер. — Но кто тебе сказал, что ты можешь выбирать за меня мою жизнь?

— А кто ж тогда? — покривился в улыбке тот, кивнув на людей вокруг. — Они? У тебя нет с ними ничего общего. Ты другой, ты не из их рода, не из их бытия. Они тебе никто.

— Как и ты.

— Я твой отец.

— А я все ждал, повернется ли у тебя язык это произнести, — с ожесточенным презрением усмехнулся Хагнер. — Отец — это тот, кто рядом, когда он нужен, кто заботится, защищает, тревожится о тебе и радуется за тебя. А где ты был пятнадцать лет? Когда меня мешали с грязью, потому что ты решил исчезнуть — где ты был? Когда нам пришлось бросить все и уйти в никуда? Где ты был, когда мать не спала ночами, оберегая меня? Когда мы оба горбатились, как ломовые лошади, чтобы не сдохнуть с голоду — где ты был? Там же, где и был бы до сих пор, если бы я не перенял от тебя твоей звериной сути, и не смей говорить мне о крови, потому что — да, с ней не поспоришь, и на тебе, сукин сын, кровь моей матери.

— Эта…

— Не смей, — осадил Хагнер недобро. — Не смей продолжать. Ты и без того сказал слишком много. Ты все еще здесь? Все еще ждешь чего-то? Ждешь от меня ответа? Ты его получишь. Я покажу тебе кое-что, — кивнул он, наклонившись к полу, а когда распрямился, на человека у порога уставились четыре стрелы, вложенные в заряженный арбалет, до сих пор лежащий у покосившейся баррикады. — Как тебе такой ответ?

— Макс, — остерегающе произнес Курт, и тот, зло стиснув зубы, сжал палец на спуске.

Как ладить со сложной механикой столь необычного оружия, Хагнеру было неведомо, и стрела сорвалась лишь одна; стальной снаряд с расстояния в четыре шага, пропоров толстую овчину, просто исчез в теле, со звучным чмоком войдя в живот. Человек на пороге покачнулся, схватившись ладонью за косяк, глядя на все еще смотрящее в его сторону оружие оторопело и неверяще.

— Вот черт… — пробормотал Ван Аллен во внезапной тишине, и, словно очнувшись, рывком вскинул лук.

Стрела ушла в пустоту, со свистом вылетев в открытую дверь.

Неизвестно, мог ли ждать подобной выходки Максимилиан-старший, был ли готов к такому развитию событий, однако его оторопь длилась меньше, чем растерянность его противников, чем ошеломление самого Хагнера. Уже когда тетива лишь только срывалась с пальцев, стало ясно, что охотник промахнется: раненый человек у двери одним движением стряхнул с себя свое немудреное одеяние, и человека не стало.

Это было лишь чуть похоже на то, что довелось видеть минувшей ночью в отдаленной маленькой комнате; все было так же и не так. Он словно взорвался изнутри, точно бы и впрямь вывернувшись наизнанку, и оттого почудилось на миг, что зверь на пороге просто явился ниоткуда. Курт выхватил арбалет из пальцев Хагнера и, вскинув руку, спустил оставшиеся три стрелы разом, не надеясь попасть и не слишком разочаровавшись, когда и они тоже, прошив воздух, исчезли в снежной темноте. Засевший в теле стальной снаряд выскользнул прочь, загремев по обломкам досок, и возникший в нескольких шагах впереди волк уже знакомым сильным толчком взвился в воздух, покрыв одним прыжком половину трапезного зала.