— Мы закончили. Ты сегодня уезжаешь, — отрезаю, собираясь выходить.

— Я не уеду. Я хочу поговорить с твоей шлюхой! — рявкает в отчаянии Лиза.

— Еще раз назовешь ее шлюхой, я за себя не ручаюсь, — тихо говорю, сжимая руки в кулаки.

— Шлюха. Я уничтожу твою шмару. Сделаю так, что она будет страдать, а ты будешь видеть всё это и знать, что это вам за ребенка, — девушка продолжает меня злить, и я поддаюсь на провокацию. Подхожу к ней вплотную, хватая пальцами за лицо. Лизе больно, но мне плевать, ей следует прийти в себя.

— Еще раз назови ее шлюхой, и я отправлю тебя на панель. Ты будешь работать с самой извращенной аудиторией и радоваться, если число клиентов в совокупности за один сеанс — только двое.

— Твоя Ника — шлюха, и я ее уничтожу, — шипит девушка, не понимая, что я тоже на грани.

Я не бью женщин, но сейчас не сдерживаюсь. Лиза с визгом отлетает к раковине, хватаясь за лицо. Я только оскаливаюсь, увидев на ее губах кровь. Я бы язык ей вырвал, но это уже другая статья, а у меня их и так целая коллекция.

— Сегодня ты уезжаешь. Если приблизишься к Нике, я сказал, что с тобой будет.

Ника

Мне срочно нужно услышать его голос. Просто услышать его на том конце провода, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Иначе я с ума сойду. Повинуясь своему желанию, я спускаюсь на кухню, осматриваясь по сторонам. Мой телефон отобрали, договориться с охраной не вариант. Сразу передадут Хмурому, и тогда мне несдобровать.

На кухне я обнаруживаю Иру, которая чистит картофель для ужина. Рядом с ней лежит телефон с тихо играющей музыкой для создания атмосферы.

— Ир, — зову ее, не сводя глаз с заметного аппарата в ярко-желтом чехле, — я могу к вам обратиться?

— Конечно, Ник. Что такое? — мне нравится она. Простая, тактичная и искренне дружелюбная. Женщина с добрыми, карими глазами и каре русого цвета, пожалуй, ровесница моего отца.

— У меня в комнате огромный паук. А я с детства страдаю арахнофобией. Можете его убрать, срочно? Я с ума сойду, — я с ходу придумываю эту историю, про себя молясь, чтобы женщина мне поверила.

— Очень большой? — Ирина сочувственно на меня смотрит, а я киваю. — Говорят, у страха глаза велики. Пойдем, покажешь мне паука своего.

— Я не пойду. Я тут останусь. Вы его выбросите, прямо из окна, чтобы он точно не вернулся. А я тут буду, картошку почищу, — я отбираю у нее нож и начинаю срезать кожуру с овощей, — я все сделаю, что скажете, только уберите эту тварь. Он прямо над кроватью, на стене.

— Ладно, — соглашается женщина и вытирает руки о фартук, — чисть пока картофель, я быстро. Потом чай с тобой попьем. Ты бледная такая. Неужели так пауков боишься?

Как только она выходит из кухни, я хватаю телефон и дрожащими руками набираю номер Боно. Его легко запомнить. Как только Рома забил его в память моего телефона, как молитву читала эти цифры, запоминая их последовательность.

Мучительные гудки. Он долго не берет трубку и, когда я уже отчаиваюсь, наконец отвечает.

— Ром, — я сразу начинаю всхлипывать и уже не могуничего сказать. Он жив, главное, что он жив.

— Ника? Ты плачешь?

— Нет, — вру, хлюпая носом.

— Где ты сейчас? Там же?

— Да.

— Я сейчас приеду.

Ира возвращается и, увидев мое заплаканное лицо, думает, что это всё из-за паука.

— Я выбросила паука в окно. Больше его нет, — успокаивает меня женщина, прижав к себе, как дочь.

Я делаю вид, что верю ей, но мне-то известно, что паука не было. Скорее всего, домработница потратила эти двадцать минут на поиски восьмилапого и, не найдя, решила меня успокоить. Стыдно обманывать старших, но я честно почистила весь картофель для ужина, поэтому считаю, что мы квиты.

Через пятнадцать минут мы начинаем пить чай, тут на кухню заходит охранник.

— Доминика, тебя там спрашивают.

Я сразу вскакиваю, но замечая удивление в глазах Иры, останавливаюсь и спрашиваю:

— Кто меня может спрашивать?

— Боно. Ты видела его, он приезжал. Иди давай, он не кусается.

Меня выпускают за ворота, где я вижу машину Ромы и торопливо в неё сажусь. Как только оказываюсь внутри, сразу попадаю в родные руки, которые прижимают меня к себе и начинают нежно гладить по волосам.

— Что случилось, почему ты плачешь? — он обнимает мое лицо ладонями, вытирая пальцами слезы.

— Я слышала, как Хмурый сказал, что вас взорвали, и испугалась за тебя, — всхлипываю, тщетно пытаясь сфокусироваться на его лице. Но из-за слез всё плывет перед глазами.

— Не плачь, всё же хорошо. Я тут перед тобой, живой.

Я снова бросаюсь к нему в объятия, но, когда касаюсь плеча, Рома шипит и отстраняется.

— Тебе больно? — я обеспокоенно смотрю на плечо. Мужчина молчит. — Ром, что с плечом?

Слезы моментально высыхают, и я хватаюсь за его рубашку, пытаясь расстегнуть. Слишком резко это делаю, потому что Боно стонет от боли и откидывается на спинку кресла.

— Ты убьешь меня так, женщина, — он тяжело дышит и затравленно смотрит на меня, — меня немного поцарапало. Но это пустяк.

Он пытается улыбнуться, но выходит кривовато, и Боно кривится, в очередной раз хватаясь за плечо. Я замечаю на его пальцах свежую кровь.

— Расстегни рубашку. Нет, давай я сама, — не дожидаясь его ответа, осторожно расстегиваю пуговицы и пытаюсь снять уже мокрую от крови ткань.

— Я сам, — выдыхая через открытый рот, говорит он и кивает на заднее сиденье, — возьми там бинты и перекись. Надо обработать рану и сделать повязку.

В плече Боно огнестрельное. Свежее. Видимо, потревоженная рана кровит.

— Это Волков? — вытирая салфетками кровь, осторожно спрашиваю.

— Нет, не Волков. Не забывай голову ерундой, — прикусывая губы, стонет Боно, — ты умеешь делать уколы? Там ампула с обезболом.

После укола он успокаивается и уже не так реагирует на мои манипуляции. Моя мама была врачом, поэтому я с детства умела накладывать повязки и обрабатывать раны. Часто она брала меня с собой на работу и я помогала ей, наблюдая за ловкими действиями.

— Тебе нужно к врачу, Ром.

— Мне нужно к тебе, Ник, — устало отвечает он, — ты лучше любого лекарства.

Рома притягивает меня к себе, целуя в висок. Я же приподнимаюсь и заглядываю ему в глаза. Сейчас я могу увидеть, насколько устало и измотанно Боно выглядит.

— Это из-за меня?

— Что из-за тебя?

— Ты же знаешь, что тот парень не виноват, — мне страшно от мысли, что с охранником сделали, повесив на него мои грехи.

— Знаю. Я с первого дня знаю, кто ты. Но это не из-за тебя. Давай только ты завяжешь со своей псевдоработой в агента под прикрытием. Ты понятия не имеешь, куда ввязалась.

— Я выполняла свою работу…

— Глупая, — он целует меня в лоб, — какая же ты наивная и глупенькая у меня. Мы потом с тобой обсудим и этот вопрос. Сейчас я хочу, чтобы ты успокоилась, пошла в дом и вела себя, как ни в чем не бывало. Я заберу тебя отсюда.

— Когда?

— Совсем скоро. Сейчас Хмурый приедет. Я тебя вызывал, чтобы узнать, что говорят про Волкова в клубе. Ты поняла?

— Он в городе?

— Не знаю, — раздраженно отвечает, — но тебе надо валить отсюда, и скорее.

— Я боюсь за тебя… Мы оба знаем, какой Волков человек. Он же тебя сожрет и не подавится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Люцик, я бессмертен. Всё со мной хорошо будет. За меня не думай, думай о себе.

Его губы с нежностью касаются моих с поцелуем. Это мой Боно: нежный, отзывчивый и чуткий, а не тот, о котором рассказывают жуткие истории. Это мой человек, руки которого дарят самые ласковые прикосновения, рядом с ним я чувствую себя желанной. Мой мужчина, с которым, возможно, мы никогда не сможем быть вместе.

— Ну, а если вдруг меня не станет, — он игриво щелкает меня по носу, — я буду тебя донимать.