— Ты ищешь тут что-нибудь?

— Не поняла. Я просто рассматриваю неприличные картинки.

— Просто чтобы возбудиться?

— Можно и так сказать.

Я положила журнал и начала следующий. Потом услышала его приближающиеся шаги и взглянула на него, когда он уже был совсем рядом. Его руки беспокойно шевелились в воздухе, как будто я выполняла сложную ручную операцию и ему хотелось мне помочь.

— Кэт, не так, не так… Чтобы возбудиться, по-другому смотрят — подробно, не спеша. Так быстро ничего не получится.

— Откуда ты знаешь, как это у девушек? А, понимаю, ты, наверно, разглядывал эти картинки в обществе Рут. Прости, не сообразила.

— Кэт, что ты тут ищешь?

Я обошла вопрос молчанием. Я почти уже все пролистала и хотела поскорей дойти до конца. Потом он сказал:

— Я второй раз уже вижу, как ты это делаешь.

Теперь я все-таки отвлеклась от журнала и вскинула на него глаза.

— Томми, что происходит? Кефферс подрядил тебя в полицию нравов?

— Я не шпионил за тобой, Кэт. Я случайно увидел на той неделе, после того как мы все сидели у Чарли. Там лежал один такой журнальчик, и ты решила, что все ушли уже, что ты одна. Но я вернулся за джемпером, у Клэр дверь была открыта, и насквозь было видно, что делается в комнате Чарли. Тут-то я и засек тебя с журналом.

— Ну и что? Всем хочется чего-то такого.

— Ты не для возбуждения смотрела. Мне и тогда это было ясно, и теперь тоже. Лицо не такое. В тот раз у тебя очень странное было лицо. Печальное какое-то — и немного испуганное.

Я спрыгнула с верстака, собрала журналы и кинула ему в руки.

— Вот, держи. Отдай Рут. Может, ей пригодится.

Я прошла мимо него к двери и наружу. Я знала, что разочаровала его своей скрытностью, но к тому моменту сама толком ничего еще не обдумала и не готова была ни с кем откровенничать. Но я не досадовала на то, что он вошел ко мне в котельную. Совсем не досадовала, наоборот — было ощущение спокойствия и чуть ли не защищенности. Потом я ему все объяснила, но гораздо позже, через несколько месяцев, когда мы были в Норфолке.

Я хочу рассказать о поездке в Норфолк и обо всем, что случилось в тот день, но начать надо будет с вещей чуть более ранних, чтобы вы увидели ситуацию и поняли, почему мы поехали.

Наша первая зима в Коттеджах подходила к концу, и мы все к тому времени почувствовали, что более или менее обжились. Я и Рут, несмотря на кое-какие шероховатости, не оставили привычку заканчивать день разговорами за горячим чаем в моей комнате, и в один из вечеров, когда мы болтали о том о сем, Рут вдруг сказала:

— Ты слышала, наверно, что говорят Крисси и Родни.

Когда я ответила отрицательно, она усмехнулась.

— Скорее всего, они меня разыгрывают. Юмор у них такой. Ладно, не слышала — ну и бог с ним.

Но я стала допытываться, потому что видела: она хочет, чтобы я из нее это вытянула. В конце концов Рут, понизив голос, сказала:

— Помнишь, на той неделе Крисси и Родни уезжали? Они были в городе Кромере на северном побережье Норфолка.

— Что они там делали?

— По-моему, навещали кого-то из знакомых, кто раньше здесь жил. Но не в этом дело. Дело в том, что они будто бы увидели там одну… особу. Которая работает в стильном офисе с открытой планировкой. Ну и… в общем они считают, что она — «возможное я». Для меня.

Хотя большинству из нас мысль о «возможных я» приходила в голову еще в Хейлшеме, мы тогда чувствовали, что говорить на эту тему не следует, вот мы и не говорили — хотя, несомненно, она и интриговала нас, и тревожила. Даже в Коттеджах этот вопрос походя не затрагивали. Любой разговор о «возможных я» был уж точно более щекотливым, чем разговор, например, о сексе. В то же время чувствовалось, что людей эта тема волнует, иных до одержимости, и всплывала она нередко — но, как правило, в очень серьезных беседах и спорах, совершенно не похожих на наш треп, скажем, о Джеймсе Джойсе.

Главное соображение, на котором основывалась теория «возможных я», было очень простым и особых разногласий не вызывало. Речь шла примерно вот о чем. Поскольку каждый из нас — копия, снятая в тот или иной момент с нормального человека, где-то в большом мире наверняка существуют и живут своей жизнью оригиналы. Значит, есть возможность, по крайней мере теоретическая, свой оригинал разыскать. Поэтому если кто-нибудь из нас выбирался наружу, то на улицах, в торговых центрах, в придорожных кафе он приглядывался к людям в поисках сходства — в поисках «возможных я» для себя и своих друзей.

Дальше, однако, мнения расходились. Спорили, для начала, о том, на кого обращать внимание во время этих поисков. Некоторые утверждали, что «возможным я» может быть человек лет на двадцать-тридцать старше тебя — то есть нормального родительского возраста. Но другие видели здесь чистой воды сентиментальщину. С какой стати между нами и оригиналами должен быть «естественный» разрыв в одно поколение? Что запрещает брать для копирования детей, стариков? Какая разница? Им возражали, однако, что прямой смысл использовать людей на пике здоровья, то есть как раз «нормального родительского» возраста. Но здесь, чувствовали мы все, начиналась территория, куда ступать не хотелось, и спор выдыхался.

Был еще вопрос — зачем нам это вообще. По крайней мере одна крупная мысль за поисками оригинала стояла, и заключалась она в том, что, найдя его, ты сможешь заглянуть в свое будущее. Нет, никто всерьез не думал, что если ты скопирован, скажем, с железнодорожника, то в конце концов тоже пойдешь работать на железную дорогу. Не так примитивно. Но мы все, одни больше, другие меньше, верили, что, посмотрев на того, чьей копией ты являешься, ты сможешь получить какое-то понятие о своей глубинной сущности и, не исключено даже, о том, что тебя ждет впереди.

Иные, впрочем, всю эту озабоченность «возможными я» объявляли глупостью. Оригинал, говорили они, не имеет значения, это техническое средство, чтобы произвести нас на свет, не более того. Какой будет жизнь каждого из нас, зависит только от него самого. К этому лагерю всегда относила себя Рут, и я, пожалуй, тоже к нему тяготела. Тем не менее стоило нам услышать о «возможном я» — не важно, для кого, — и мы невольно испытывали любопытство.

Насколько я помню, «возможные я» обнаруживались как-то кучно. То неделю за неделей ни единого слова о них, то вдруг кто-нибудь кого-нибудь увидит — и сразу же еще, еще, еще. Как правило, на большее, чем мимолетный взгляд, нечего было и рассчитывать: лицо в проезжающей машине, такого рода впечатления. Но иной раз похоже было на что-то более серьезное — как в том случае, о котором рассказала Рут у меня в спальне.

По ее словам, Крисси и Родни стали осматривать приморский город, в который приехали, и на время разделились. Когда они опять встретились, Родни был взбудоражен и сказал Крисси, что гулял по боковым улочкам, ответвлявшимся от Главной, и на одной обратил внимание на офис с окном во всю стену. Внутри была масса сотрудников — одни работали за столами, другие ходили, беседовали. Там-то он и увидел «возможное я» для Рут.

— Как только они вернулись, Крисси явилась ко мне с этой новостью. Она заставила Родни все описать от и до, он очень старался, но наверняка тут ничего не скажешь. Потом они несколько раз предлагали меня туда отвезти, но я не знаю. Не знаю, стоит ли что-нибудь предпринимать.

Как я в тот момент отреагировала, точно не помню, но в целом я тогда отнеслась к сообщению довольно скептически. Честно говоря, я склонялась к мысли, что Крисси и Родни просто-напросто все выдумали. Я не хочу сказать о Крисси и Родни ничего особенно плохого — это было бы несправедливо. Многое в них мне, в общем-то, нравилось. Но факт есть факт: их отношение к нам, новеньким, и особенно к Рут, было далеко не простым.

Крисси при своем высоком росте выглядела очень эффектно, когда стояла выпрямившись, но, кажется, не понимала этого и почти все время сутулилась, чтобы быть как все остальные. Часто поэтому она походила скорее на ведьму, чем на кинозвезду, тем более что у нее была неприятная привычка тыкать в человека пальцем перед тем, как что-нибудь ему сказать. Она никогда не носила джинсов, только длинные юбки, и на ней были маленькие очки, как-то слишком вдавленные в лицо. Она была из тех старожилов, что по-настоящему радушно встретили нас летом, когда мы приехали, и поначалу я была очень ею увлечена и старалась прислушиваться к ее советам. Но прошли недели, и я стала смотреть на нее более критически. Странноваты были ее постоянные упоминания о том, что мы из Хейлшема, словно этим можно было объяснить почти все, что мы говорим и делаем. И она то и дело нас что-то спрашивала о Хейлшеме — обо всяких мелочах, как сейчас меня спрашивают мои доноры, — и хотя она задавала эти вопросы как бы мимоходом, чувствовалось: ее интерес не случаен, что-то за ним кроется. И еще мне бросалось в глаза, что она часто пытается нас разделить: то отведет одного в сторонку, когда несколько человек занимаются чем-то вместе, то пригласит двоих к чему-нибудь присоединиться, оставляя двоих других не у дел, — всякое такое.