Я не знала, что отвечать, и просто сказала:

— Нет-нет.

— Наверно, слишком, — промолвила она. — Извините. Я часто забываюсь, когда говорю на эти темы. Выбросьте из головы то, что я сейчас сказала. Итак, молодой человек, вы хотели что-то мне объяснить про мою галерею. Пожалуйста, я слушаю.

— Она для того, чтобы вы могли определить, — сказал Томми. — Чтобы иметь на что опираться. Иначе как вам понять, правду говорит пара или нет?

Взгляд Мадам опять перешел на меня, но ощущение было такое, что она смотрит на какую-то точку у меня на руке. Я даже опустила глаза проверить, не попал ли мне на рукав птичий помет или что-нибудь подобное. Потом я услышала ее голос:

— И вы считаете — поэтому я собирала плоды вашего творчества. Пополняла мою галерею, как вы все ее называли. Я очень сильно смеялась, когда узнала, что мою коллекцию обозначили этим словом. Но со временем сама стала так о ней думать. Моя галерея. Но растолкуйте мне, молодой человек. Как именно моя галерея может помочь разобраться, действительно ли вы любите друг друга?

— По ней видно, кто мы такие есть, — сказал Томми. — Потому что…

— Потому, разумеется, — перебила его Мадам, — что ваши работы раскрывают вашу внутреннюю суть! Вы ведь это имели в виду? Потому что они показывают, какие у вас души! — Тут внезапно она опять посмотрела на меня со словами: — Я не слишком далеко захожу?

Она уже задавала этот вопрос, и снова мне показалось, что она глядит куда-то на мой рукав. Но к тому моменту легкое подозрение, возникшее у меня, когда она сказала это в первый раз, уже начало усиливаться. Я пристально взглянула на Мадам, но она, похоже, почувствовала мою пытливость и вновь повернулась к Томми.

— Ну хорошо, — промолвила она. — Продолжаем. Итак, что вы мне начали говорить?

— Дело в том, — сказал Томми, — что у меня тогда в голове была неразбериха.

— Нет-нет, вы говорили о вашем творчестве. О том, что искусство обнажает душу художника.

— А сейчас я вот что хочу сказать, — гнул свое Томми. — У меня в то время была такая путаница в голове, что я никаким творчеством не занимался. Ничего не делал вообще. Теперь-то я понимаю, что должен был, но тогда неразбериха в голове была полная. Поэтому ничего моего в вашей Галерее нет. Я знаю, что это моя вина и поезд, скорее всего, давно ушел, но все-таки я кое-что принес вам сейчас. — Он поднял с пола сумку и начал расстегивать молнию. — Тут одно нарисовано недавно, другое уже долго лежит. А что касается Кэт, ее вещи у вас должны быть. Вы их много взяли к себе в Галерею. Правда ведь, Кэт?

Несколько секунд они оба смотрели на меня. Потом Мадам еле слышно сказала:

— Несчастные создания. Что же мы с вами сделали? Мы — со всеми нашими проектами, планами…

Продолжать она не стала, и мне опять почудилось, что в ее глазах стоят слезы. Потом, глядя на меня, она спросила:

— Стоит ли вести этот разговор дальше? Или хватит?

Именно после этих слов смутная мысль, которая у меня была, превратилась в нечто более определенное. «Не слишком далеко я зашла?» А теперь: «Стоит ли дальше?» Я поняла, чуть похолодев, что вопросы задавались не мне и не Томми, а кому-то другому, находящемуся за нашими спинами в темной половине комнаты.

Медленно-медленно я повернулась и уставилась в темноту. Разглядеть ничего было нельзя, но я услышала звук, механический и на удивление далекий: темная часть дома простиралась намного дальше, чем я думала. Потом в глубине что-то возникло, стало приближаться, и женский голос произнес:

— Да, Мари-Клод. Продолжим.

По-прежнему глядя в темноту, я услышала, как Мадам фыркнула, и большими шагами она пронеслась на неосвещенную половину. Потом — новые механические звуки, и Мадам появилась, толкая кресло на колесах, в котором кто-то сидел. Она опять прошла между нами, и в первые секунды из-за того, что Мадам загораживала кресло спиной, я не видела, кого она везет. Но потом Мадам повернула кресло к нам и обратилась к сидящей в нем фигуре:

— Лучше вы с ними говорите. Это к вам они пришли на самом деле.

— Я тоже так думаю.

Фигура в кресле была сгорбленная и немощная, и узнала я, кто это, прежде всего по голосу.

— Мисс Эмили, — очень тихо промолвил Томми.

— Лучше вы с ними говорите, — повторила Мадам, словно бы умывая руки. Но по-прежнему стояла за креслом и смотрела на нас блестящими глазами.

— Мари-Клод права, — сказала мисс Эмили. — Это ко мне вам следовало обратиться. Мари-Клод очень много сил отдала нашему проекту. И когда все кончилось так, как кончилось, у нее наступило разочарование. Что касается меня, то при всех неудачах очень уж горького чувства я не испытываю. Я думаю — то, чего мы достигли, заслуживает некоторого уважения. Взять хотя бы вас двоих. С вами все в итоге очень неплохо. Я уверена — вы могли бы рассказать мне много такого, чем я бы гордилась. Как, вы говорите, вас зовут? Нет, нет, постойте. Попробую вспомнить сама. Вы — мальчик с трудным характером. С трудным характером и большим сердцем. Томми. Верно? А вы, конечно, Кэти Ш. Из вас вышла отличная помощница. Мы слышали о вас очень много хорошего. Видите — я кое-что помню. Осмелюсь сказать, что помню вас всех.

— Какая польза от этого вам и им? — спросила Мадам и от инвалидного кресла решительно прошла между мной и Томми в темноту, судя по всему — чтобы занять место, где раньше была мисс Эмили.

— Мы очень рады снова вас видеть, мисс Эмили, — сказала я.

— Очень мило с вашей стороны. Я вас узнала, но вам, наверно, узнать меня было трудновато. Между прочим, не так давно, Кэти Ш., я проехала мимо вас, когда вы сидели на той скамейке, и вы, конечно же, меня не узнали. Вы больше глядели на Джорджа, который меня вез, — крупный такой нигериец, помните? Вы внимательно на него посмотрели, а он — на вас. Я не произнесла ни слова, и вы не поняли, что это я. Но сегодня, в иной обстановке, нам легче узнать друг друга. Вас обоих, кажется, немного шокировало мое состояние. Я не вполне здорова последнее время, но надеюсь, это приспособление — не навсегда. К сожалению, мои дорогие, я не смогу сегодня беседовать с вами так долго, как мне бы хотелось, потому что скоро сюда приедут забирать мой прикроватный шкафчик. Вещь просто великолепная. Джордж обмотал его защитным материалом, но я все равно настояла на том, что буду сопровождать его до места. С ними ни в чем нельзя быть уверенной. Обращаются с предметами грубо, швыряют в машину как попало, а потом их работодатель заявляет, что так все и было. У нас уже есть такой опыт, и на этот раз я настояла, что поеду с ними вместе. Шкафчик — прелесть, он был со мной в Хейлшеме, и я твердо намерена получить за него хорошую цену. Поэтому, когда они явятся, мне, боюсь, придется вас оставить. Но я вижу, мои дорогие, что вы пришли сюда по велению сердца. Должна признаться — меня воодушевляет эта встреча. И Мари-Клод она тоже воодушевляет, хотя по ее лицу не скажешь. Не правда ли, милая моя? Она делает вид, что это не так, но я-то знаю. Она тронута тем, что вы нас разыскали. Вообще-то она сейчас хандрит, так что не обращайте на нее внимания, воспитанники, не обращайте. А теперь я, как могу, постараюсь ответить на ваши вопросы. Этот слух доходил до меня множество раз. Когда у нас еще был Хейлшем, к нам приезжали, пытались встретиться и поговорить по две-три пары в год. Одна пара даже нам написала. Я думаю, тем, кто готов был нарушить правила, нас нетрудно было найти: Хейлшем не такое уж глухое место. Так что, как видите, слух существует давно, не вы первые.

Она умолкла, поэтому я сказала:

— Мы хотели бы знать, мисс Эмили, правда это или нет.

Несколько секунд она по-прежнему молча смотрела на нас, потом глубоко вздохнула.

— Внутри самого Хейлшема, едва начинались такие разговоры, я делала все, чтобы положить им конец. Но на то, что обсуждали между собой воспитанники после отъезда, я, конечно, влиять не могла. В конце концов я пришла к мысли — и Мари-Клод тоже так думает, правда, дорогая? — что этот слух не индивидуальное явление. То есть я полагаю, что он раз за разом зарождается с чистого листа. Добираешься до источника, искореняешь, но не можешь помешать тому, чтобы слух опять возник в другом месте. Поняв это, я перестала волноваться. А Мари-Клод — та вообще никогда не волновалась на этот счет. Она рассуждала так: «Ну и пусть себе верят, раз они настолько глупы». Да, да, и не надо делать сейчас кислую мину. Таким было ваше мнение с самого начала. После многих лет я не пришла в точности к такому же выводу. Но я стала думать: пожалуй, мне не следует беспокоиться. Не я же, в конце концов, этот слух распускаю. Пар, которые приходится разочаровывать, очень мало, а остальные так или иначе никогда до проверки дело не доводят. Это для них всего-навсего мечта, маленькая фантазия. Какой от нее вред? Но к вам двоим, признаю, это не относится. Вы настроены серьезно. Вы хорошо подумали. Вы надеялись всерьез. По поводу таких воспитанников, как вы, я испытываю сожаление. Мне очень грустно вас разочаровывать. Но что делать.