— Что это такое? — голос Билли понизился до слабого шепота. — Это Дьявол, бабуля?

— Я не знаю. Я знаю только, что он очень старый, поскольку даже первые целители чокто рассказывали о «звере с телом из дыма». Рассказы о Меняющем Облик прослеживаются на протяжении столетий, и некоторые члены нашей семьи, которые не обладали достаточной силой сопротивления, либо были обмануты его ложью, либо разорваны в клочья его ненавистью. Ты никогда не знаешь, что он затевает; он способен чувствовать исходящую от тебя угрозу, иначе он не пришел бы взглянуть на тебя.

— Почему, бабушка? Почему он ненавидит нас?

— Потому что это жадное существо, которое использует страх для увеличения своей силы. Он, как свинья в кормушке, питается человеческими чувствами отчаяния, муки и замешательства; иногда он ловит духов и не дает им уйти из этого мира. Он питается их душами, и если и есть Ад, то это он. Когда мы работаем над освобождением этих духов, принимая на себя их страдания, мы лишаем его обеденного стола. Мы посылаем бедные души туда, где Меняющий Облик не властен над ними. Именно поэтому зверь хочет любой ценой оборвать твой Неисповедимый Путь.

— Я не знаю, что делать! — прошептал Билли.

— Ты должен поверить в себя и в Дарующего Дыхание. Ты должен идти вперед и вперед, не обращая внимания на происходящее и не отклоняясь от своих обязанностей. Если ты оступишься, то внутри тебя возникнет слабое место, в которое Меняющий Облик попробует проникнуть. Зверя не интересуют больше ни я, ни твоя мама, Билли, потому что большую часть своей работы мы уже выполнили; ты же — молодая кровь, поэтому он и наблюдает за тобой.

— Он может повредить мне, бабушка?

— Не знаю, — ответила Ребекка и вспомнила труп Шефа, рассеянный в кустарнике, части которого висели на нижних ветках, как будто Шеф взорвался.

— Я хочу, чтобы ты выпил это, Билли. Это поможет тебе уснуть. Мы поговорим обо всем позже.

Она подала ему чашку с жидкостью из кувшина. На Билли нахлынул его призывный аромат. Его голова стала тяжелой, как чугунное ядро. Он подумал, что с легкостью уснет и без напитка, но все равно отпил из чашки; жидкость была сладкой и приятной на вкус, несмотря на то, что сквозь сладость пробивался мускусный запах, напоминающий запах поганок, растущих на зеленой поляне.

— До дна, — приказала Ребекка. Билли допил все. Она улыбнулась. — Очень хорошо.

Билли улыбнулся в ответ сквозь маску текущего по лицу пота. Образ вепря затуманился, как со временем бывает с любым кошмаром. Билли смотрел на угли и видел все оттенки от ярко-оранжевого до темно-фиолетового; его глаза стали закрываться. Последнее, что он помнил перед тем, как погрузиться во тьму, была керамическая сова, глядящая на него с крюка.

Женщины оставили его лежащим на полу и закутанным в одеяло, как в тяжелый саван. Ребекка заперла дверь снаружи.

— Нет нужды присматривать за ним до утра. — Она потянулась, затрещав костями. — Похоже, он понял все достаточно хорошо, но нужно еще поработать над его уверенностью. Мы снова начнем следующей ночью.

— Он будет в безопасности? — спросила Рамона, когда она направилась к дому вслед за Ребеккой.

— Надеюсь. Он видел двойственность своей натуры, войну хорошего и плохого внутри себя, и он встретился лицом к лицу с Меняющим Облик. — Они подошли к входной двери, и Рамона оглянулась вглядываясь в очертания коптильни. Ребекка обняла ее за плечи. — Билли уже потыкали в поиске слабого места. Я не знала, что это может начаться в столь раннем возрасте. На этот раз он устоял, но зверь не вернется больше в таком облике. Нет, Враг будет хитрее и сильнее. Но и Билли будет хитрее и сильнее.

— Нужно ли рассказывать ему о черной ауре?

— Нет. Он сам дорастет до ее видения, так же, как и ты. Я не хочу загружать его еще и этим. — Она взглянула на свою дочь, склонив голову набок. — Он проспал весь день. Если ты услышишь, что он плачет, то не должна бежать и будить его. Это уходит его старая жизнь и ей на смену приходит новая, понимаешь?

— Да, — ответила Рамона. — Но только…

Он там один.

— Да так и должно быть. Пока длятся эти три дня, ты можешь быть на его стороне, но дальше он пойдет один. Ты знала это до того, как привела его ко мне. — Ребекка осторожно сжала плечи дочери. — Я ошиблась насчет него, его кровь порченая, но зато сильны душа и сердце. Ты будешь гордиться им, девочка. А теперь пойдем, я сделаю нам чаю.

В коптильне Билли свернулся клубком, как младенец, готовый появиться на свет.

— Билли, — крикнул Кой Гренгер из-под маленького прилавка продуктового магазина. — Нашел, по твоему заказу! — он вытащил пыльный пластиковый набор для рукоделия. — Он завалился за коробку. Тебе еще нужны кровельные гвозди?

— Да, сэр. Пару упаковок.

Парень оторвал взгляд от спортивного журнала и быстро подошел к прилавку, пока Грендер искал гвозди. Стоял май 1969 года, и Билли Крикмору исполнилось семнадцать. Он уже вымахал в шесть футов и теперь был одного роста с отцом; несмотря на то, что, как и отец, он был ширококостным, Билли был очень худой, кожа да кости, и из коротких рукавов старой синей рабочей куртки торчали кисти рук, покрытые пятнами масла и смазки: Билли работал на бензоколонке. Из-за худобы его скулы угловато выпирали под кожей лица, а темно-карие глаза сверкали янтарем, когда в них попадали солнечные лучи. Теплое весеннее солнце уже окрасило кожу Билли в цвет скорлупы ореха. Его темные волосы были хитросплетением кудрей, в беспорядке спадающих на лоб. Он не был подстрижен так коротко, как это обычно бывало раньше, поскольку Куртис Пил наконец прочитал в одном из журналов для парикмахеров, что длинные волосы — это «символ» его более молодых клиентов, наиболее огорчительный для их родителей, которые вставали на дыбы, если слышали по радио музыку «Битлз».

Билли вырос красивым молодым человеком за те семь лет, которые прошли с тех дней, когда он посетил свою бабушку и пропотел до изнеможения в ее коптильне. В его глазах сквозила осторожность — его щит для защиты от слухов, которые порой долетали до него в коридорах средней школы файетского округа. О нем они могли говорить, что хотели — его это не волновало, но когда он слышал упоминание имени его матери или бабушки, то немедленно набрасывался на обидчика. Однако он не был подлым и не был подготовлен к подлым приемам, которые использовали в драках после уроков деревенские ребята, выросшие точными копиями своих отцов; удары ниже пояса и по глазам были обычным делом, и часто Билли оказывался окруженный кричащими подростками, и его глаз ударялся о чью-то коленку. Не было никого, кого бы он мог назвать близким другом, хотя он мечтал о популярности и ездил субботними ночами в Файет в компании общительных ребят, которым, казалось, было все равно, с кем веселиться. Ему понадобилось много времени, чтобы уяснить тот факт, что люди его боятся; он видел это в их глазах, когда заходил в класс, слышал это, когда при его появлении прерывался разговор. Он отличался от других — достаточно было того отличия, что он был темнокожим и стопроцентным индейцем — и с момента прибытия в среднюю школу оказался в изоляции. Его кожура осторожности стала толще, защищая его самоуважение и оставшуюся детскую способность удивляться окружающему миру.

Читал он много — истрепанные романы в твердых и мягких обложках, которые он иногда находил в гаражных лавках. Несколько недель назад он сделал настоящую находку: ящик старых выпусков «Нэйшнл Джеогрэфикс», принесенных из чьего-то подпола, где они плесневели. Его путешествия — через леса по заброшенным железнодорожным путям и старым полузаросшим дорогам — уводили его дальше и дальше от дома; часто, когда бывало не слишком холодно, он уносил постельное белье в лес и ночевал там, довольствуясь компанией, состоящей из него самого, и прислушиваясь к лесным звукам, нарушающим ночную тишину. Сквозь бархатную черноту можно было видеть сотни падающих звезд, а иногда тусклые проблесковые огни самолета, летящего в Бирмингем. Днем он наслаждался солнечным светом и мог не хуже мастера выследить оленей, иногда подходя к ним на расстояние не более двадцати футов, прежде чем они замечали его присутствие.