– Тебе и не придется ничего играть, – сказал Алекс.

– Совершенно верно, – подхватила Лаки – – В картине будет сцена со стриптизом. Ну, знаешь, та самая… Когда два парня разговаривают…

Дэйзи поняла ее с полуслова.

– Знаю, она – в каждом фильме, что ни возьми. Мужики болтают, а позади них раздевается телка с большими сиськами.

– Точно! – воскликнула Лаки. Дэйзи была сообразительнее, чем ей казалось поначалу. Обе женщины рассмеялись.

– Запиши телефон, по которому в случае надобности мы сможем до тебя дозвониться, – велел Алекс, протягивая Дэйзи мягкую «книжечку» спичек и ручку.

Негритянка нацарапала свой телефон и адрес.

От нетерпения Алекс уже не находил себе места.

– Ну, теперь-то мы можем уйти? – обратился он к Лаки.

– Давай сыграем в пул. Хотя бы одну игру. Ты же обещал!

Алекс взглянул на столы для пула и с облегчением увидел, что все они заняты.

– Ни одного свободного стола, – сказал он, стараясь, чтобы в его голосе не особенно сквозила радость.

– Сейчас я все устрою, – бросила Лаки, поднимаясь на ноги.

– Нет, – с нажимом возразил он. – Пока мы еще в состоянии ходить, надо немедленно убираться отсюда.

Ее глаза потемнели еще больше, и он прочитал в них вызов.

– Боишься, что побьют, да?

Он был слишком трезв, а она – чересчур пьяна. Схватка была бы неравной…

Пожелав Дэйзи спокойной ночи, они отправились на автомобильную стоянку.

Холодный ночной воздух ударил Лаки, словно кирпич по голове. Она застонала и стала валиться с ног.

– Вот тебе и бездонная бочка, – проговорил Алекс, подхватив женщину на руки и вдыхая исходивший от нее чувственный запах мускуса.

– Что-то мне нехорошо, – пробормотала Лаки, тяжело повиснув на руках спутника.

Алекс невольно испытал удовольствие, увидев ее такой беспомощной. Теперь это была уже другая Лаки, и она целиком зависела от него. Вот такими и должны быть все женщины. Не раздумывая ни секунды, он наклонился к ее губам и стал целовать их – грубо и страстно.

Лаки понимала, что напилась, понимала, что не должна была так поступать, понимала, что это было огромной ошибкой. Но перед ее глазами неизбывно стояла фотография, на которой голая блондинка обвивала шею Ленни. И единственными чувствами, которые она испытывала, было разочарование и боль. Они-то и тащили ее вниз.

Как жестоко опустошил ее Ленни! И оставалось только одно средство освободиться от него.

Средство по имени Алекс.

Двое любовников в дешевом мотеле. Разбросанные вокруг постели, их вещи грудами валялись по всему потертому ковру. Они оба испытывали неутолимую потребность в постоянном сексе. Не было нужды ни в каких любовных прелюдиях. Он чувствовал возбуждение, подобное которому не испытывал никогда, она в любой момент была готова откликнуться на его зов.

Он провел ладонью по ее грудям – таким высоким и прекрасным…

Она прикоснулась к его члену, каменному от желания…

– Она застонала, когда он вошел в нее. Самозабвенный стон страсти и животного наслаждения.

Они оба обезумели. Это была похоть чистой воды, причем свободная от любых запретов – ничем не замутненное и непрерывное совокупление.

Вот в чем нуждалась Лаки. И когда она наконец кончила, то выпустила из себя гнев, боль и обиду, которые так долго хранила в себе, находясь в их власти.

Одновременно с ней забился в оргазме и Алекс.

– Господи великий! – закричал он. Она промолчала. Перекатилась на другой край постели и свернулась комочком, прижав колени к подбородку.

Он тактично сделал вид, что так и надо. Через несколько минут оба уже спали.

В юго-восточном уголке Сицилии, над пыльной дорогой из Ното в Рагузу, притулилась крохотная деревушка, где когда-то родилась Донна. Она появилась на свет в небольшом доме, в котором до сих пор жил ее восьмидесятисемилетний отец, две младшие сестры с мужьями, брат Бруно с женой, а также многочисленные племянники и племянницы. Донна помогала им всем, регулярно отправляя посылки с продуктами, одежду и подарки, которые воспринимались в этом заброшенном местечке, как неслыханная роскошь.

С тех пор, как отец продал ее совсем молоденькой, Донна была здесь всего лишь однажды, но тем не менее давно превратилась в местную легенду, а ее имя упоминалось тут с величайшим почтением.

Деревня Донны раскинулась на горном склоне, и если спускаться вниз, то через сорок пять минут тропинка приводила к скале, у подножия которой шумело море и располагались запутанные катакомбы со множеством пещер. Предания гласили, что там – нечисто, поэтому редко кто из местных рисковал даже приблизиться к ним.

Еще детьми Донна, Бруно и ее первая любовь – мальчик по имени Фурио – проводили долгие часы, исследуя эти пещеры. Их не пугали древние легенды, хотя старики поговаривали, что там водятся привидения и даже нечисть похуже. Легенда говорила, что после страшного землетрясения 1668 года, в результате которого были разрушены многие города, пещеры стали пристанищем для воров и убийц. Когда один из них изнасиловал и убил маленькую девочку, местные жители, преисполнившись ярости, совершили налет на пещеры и перебили всех их обитателей, похоронив их в общей могиле.

Донна, Фурио и Бруно не верили этим сказкам. Пещеры для них все равно оставались самым привлекательным местом для игр, и ничто не могло испортить им удовольствие.

После того, как Донну увезли в Америку, Бруно и Фурио перестали туда ходить.

Так продолжалось до тех пор, пока Донна не послала за Бруно и не посвятила его в свой план – такой невероятный, что поначалу он даже хотел пойти на попятный. Но когда сестра объяснила, что это месть за ее убитого мужа, Бруно согласился. Их пещеры идеально подходили для выполнения задуманного. Расположенные в пустынной местности у подножия скалы, промозглые и запутанные, они были словно созданы для того, чтобы быть тюрьмой.

В правильности этого пришлось убедиться и Ленни Голдену. Вот уже восемь долгих недель он являлся узником этих мрачных катакомб. На левую ногу ему надели металлическое кольцо, от которого тянулась цепь. Второй ее конец был прикован к торчавшему из базальтовой скалы кольцу меньшего размера. Любая возможность побега была исключена. Он мог разве что, как пес, с трудом ковылять по замшелой пещере, волоча за собой тяжелые кандалы.

Просыпаясь каждое утро, Ленни видел одни и те же мрачные декорации: тоненький солнечный луч, пробивающийся откуда-то сверху, и осклизлые, покрытые мхом стены пещеры. До его слуха и обоняния доносились звуки и запахи близкого моря.

Насколько оно близко? Судя по сырости, волны прибоя разбивались где-то рядом. А что, если будет шторм? Не затопит ли его пещеру? Ленни не хотелось умирать страшной смертью, утонув в этой норе, которой суждено отныне быть его домом.

Его камерой.

Местом его заключения.

И самое ужасное состояло в том, что Ленни не имел ни малейшего представления относительно того, где он находится. Он мог лишь предполагать, что его похитили с целью получения выкупа. Но если дело обстояло действительно так, то почему ни Лаки, ни киностудия до сих пор не выкупили его?

Он влачил свое заключение уже восемь страшных и, казалось, нескончаемых недель. Счет дням Ленни не утратил только потому, что отмечал каждый из них на стене пещеры. За все это время единственными людьми, которых он видел, были двое мужчин, ежедневно приносивших ему еду – хлеб с сыром. Раз в неделю вместо сыра ему давали кусок мяса, жесткого, словно подошва сапога, и дважды в неделю – фрукты. Ленни был постоянно голоден как волк.

Ни один из его тюремщиков – угрюмых мужчин лет по сорок – не знал ни слова по-английски. Они вообще избегали вступать с ним в какой-либо контакт. Хмурый взгляд – вот и все общение.

То один, то другой появлялся каждый день в одно и то же время, ставил еду на перевернутую вверх дном коробку и немедленно исчезал. Раз в несколько дней они опустошали ведро, куда испражнялся узник, и одновременно с этим заменяли второе ведро, наполненное мутной водой, – в нем он умывался.