– Нет-нет! Не надо на меня так смотреть только потому, что я хочу сделать это с тобой.

Тон его был резкий. Я, как обычно, не имела ни малейшего представления о том, что особенного в моем взгляде или как я могу это прекратить, но его недовольство вызвало у меня раскаяние. Я немного обеспокоилась, и даже слишком, но в основном я была расстроена тем, что разочаровала его, вызвала недовольство. И когда я отвечала, то путалась в словах.

– Прости, я не смотрела. Это не взгляд. Я просто… – я умолкла в нерешительности, недовольная тем, как ему удалось сделать меня такой косноязычной, несмотря на то, что слова были моим хлебом. Голос мой срывался.

– Я стараюсь быть хорошей.

От его голоса у меня перевернулось в животе. Он наклонился и поцеловал меня в плечо.

– Я знаю, стараешься. И в целом ты очень хорошая девочка. Ты радуешь меня. – Пока слова просачивались в мой мозг, они трижды прерывались шипением той чертовой затычки.

– Лучше убедиться, что там все плотненько, – он ухмыльнулся. Несмотря даже на то, что мое влагалище уже было переполнено – казалось, что там его кулак – и я даже, несмотря на то, что уже страдала, улыбнулась в ответ, наслаждаясь его легкомысленным видом, который иногда бывал у него во время наших игр – как у маленького мальчика, которого отпустили в магазине сладостей. Злого и бесстыжего мальчика, заметьте.

Он действительно был твердо убежден, что все должно оставаться «плотненько». Последний кусок веревки туго закрепил пробки на месте, завершившись элегантным бантиком на моем бедре. Поднявшись и отряхнув пыль с брюк, Адам подобрал маленькую коробочку, которая регулировала вибрации пробки. Я простонала почти умоляюще. Он поцеловал меня в бок.

– Не волнуйся. Я не собираюсь включать на полную мощность. Я же понимаю, что это трудно будет выдержать тихо. Просто хочется, чтобы она поддерживала тебя в рабочем состоянии.

Я фыркнула от его формулировки, равно как и от вызванного ею чувства. Связанная, раздетая, заткнутая и ожидающая его удовольствия! Как будто при этом поддерживать меня в возбужденном состоянии может быть проблемой. Внутри меня пришла в действие вибрация, и ноги начали подрагивать. Он поцеловал меня в плечо.

– Доверяешь ли ты мне, моя София? – выражение его лица было испытующим. Я уверенно кивнула.

– Да, доверяю.

Он посмотрел на меня еще пару секунд, а потом одобрительно кивнул.

– Хорошо. Просто, если доверяешь, помни: ничего по-настоящему страшного с тобой не произойдет, – я постаралась не дрогнуть от его предостерегающих слов. – Теперь запомни: продолжай смотреть прямо вперед и будь хорошей девочкой ради меня.

Я улыбнулась.

– Обещаю.

Он опять зашел внутрь номера. Я смотрела на лодку далеко внизу, на мужчину, выгуливавшего собаку на набережной. А больше делать было нечего, кроме того, что просто стоять, ждать и наслаждаться видами и не по сезону теплой погодой. Пока я там стояла, во мне возрастало чувство наивной покорности. Я ему доверяла. Любила его. Хотела ему угодить. Я знала, что он не стал бы делать ничего, что бы мне повредило. Явно он что-то замышляет, но что именно? Я смогла бы выдержать все, чему бы он ни подверг меня. Я уже влажная от предчувствия. Глаза слипались от наслаждения теплыми солнечными лучами.

Оглядываясь назад, я понимаю, что он внушил мне чувство ложной безопасности.

Не могу сказать, сколько времени я провела там, снаружи, до того, как он пришел развязать меня. Начиная распутывать узлы, он сказал, понизив голос, чтобы я продолжала смотреть вперед и не двигалась, даже когда у меня будет возможность. Я немного размяла запястья, когда он освободил их, но в целом оставалась в той же позе, пока он тянулся к лодыжкам.

Он недовольно фыркнул, проведя пальцами по липкой внутренней поверхности бедра. Я сдержала непреодолимое желание указать ему на то, что когда стоишь вертикально с чем-то, вибрирующим между ног в течение длительного периода времени, то неразумно ждать чудес от силы притяжения. Он выглядел мрачно настроенным, а даже я не настолько безрассудна.

Когда он наконец развязал меня, то закрыл мне рукой глаза.

– Сейчас я собираюсь проводить тебя внутрь. Но хочу, чтобы ты по-прежнему не открывала глаз. Тебе понятно?

Я подтвердила. Вдруг я перестала чувствовать себя так же уверенно, как раньше.

– Хорошая девочка – это был один из его любимых способов выражения чувств, и от этого я ощутила некое успокоение. Небольшое, но мне было достаточно. Утопающий хватается за соломинку, правда же?

Когда он ввел меня внутрь, то сразу завязал мне глаза. Руками он держал мои запястья за спиной и неожиданно толкнул меня на пол.

– На колени!

Осторожно, не будучи уверенной, в какой части комнаты нахожусь, я опустилась на колени. Они коснулись пушистого ковра, который, как я помнила, находился в центре комнаты. Я опустилась на него, принимая крохи утешения от его тепла и мягкости, несмотря на то, что Адам принялся связывать мне руки за спиной. Его молчание нервировало меня, так же как и повязка, которую он сдвинул немного ниже, на нос.

– Можешь что-нибудь видеть?

Я открыла рот, но не успела ничего сказать, как он влепил мне сильную пощечину. От неожиданности и немалой силы удара я задохнулась. Он тихо засмеялся, и этот звук усилил мою нервозность.

– Догадываюсь, что нет.

Я сидела совершенно неподвижно, ожидая, что он ударит меня снова, и ловила каждое движение воздуха. Но он отошел.

Я могла слышать, как он передвигается по номеру. Временами он был поблизости, временами в спальне. В какой-то момент раздались звуки, как будто он был в ванной. Я не представляла, что он делает, а оттого, что находилась не на домашней, знакомой, территории, мне было гораздо труднее мысленно определить, где он, не говоря уже о том, что замышляет. Ковры, покрывавшие почти все полы номера, скрадывали звуки его передвижений. Я постоянно дергалась от каждого слабого скрипа и легкого движения воздуха, волнуясь, не предвещают ли они его появление.

Наконец он погладил меня по лицу. Я уклонилась, наполовину уверенная, что он влепит мне снова, но его ладонь была теплая и успокаивающая. Это было утешительно; возвращение моего Адама и этот контакт на мгновение вызвали чувство легкого успокоения. По крайней мере, пока он не заговорил.

– Ты помнишь свое стоп-слово?

Ко всем чертям! Я вздохнула и, думаю, от нервозности ответила резко:

– Да.

Он наклонился, и его голос не предвещал ничего хорошего.

– Оставь этот тон! Просто помни свое слово на тот случай, если оно тебе понадобится.

На меня накатила волна злобы. Я уже было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но передумала и вместо этого только фыркнула про себя (а это же намного лучше, правда?). В тот момент я не думала, что это существенно. Он ушел. Так я считала.

Не имею понятия, сколько я простояла на коленях, но времени оказалось достаточно, чтобы ощутить неудобство. Я хотела немного поерзать по полу, но не могла определить, здесь ли Адам и следит ли за мной, или его нет поблизости; а если он все-таки в комнате, то я не собиралась показывать ему, как мне неудобно.

Вдруг я услышала свистящий звук и почувствовала укол в грудь. Трость. Черт ее подери.

Я ненавидела трость. Она травмирует сильнее, чем все, что он испытывал на мне, но эта комнатка вполне для нее подходит. Вот плеть, например, если ею умело пользоваться, может давать по-настоящему чувственные ощущения, сравнимые со щекоткой. Трость же, пусть и при самом слабом ударе, заставляет меня вздрагивать. А сейчас не было даже намека на какую-то слабость.

Он дважды ударил меня по грудям, а потом, казалось, зашел со спины – сказать было трудно из-за мягкого ковра. Он ударил по заднице. Звук трости, рассекающей воздух, заставил меня поморщиться, но подготовиться к следующему удару времени не было, даже если бы я и знала, куда он придется. Неожиданно мое тело оказалось на линии огня. Он был безжалостным. Я старалась не вскрикивать, но боль становилась сильнее, а невозможность видеть Адама воспринималась, как ни странно, невосполнимой потерей.