Наконец, он сжалился.

– Можешь кончить, – сказал Адам, и я выполнила приказ, почувствовав, как он, кончая, дергается внутри меня, в то время как меня накрыл собственный оргазм. Все это снова заставило пальцы ног сжаться, но тут я опустилась с небес на землю и почувствовала и смущение, и испуг, и раздражение: до какой же степени он способен меня контролировать!

Дыхание Адама было все еще тяжелым от собственного оргазма. Он поднялся и начал меня развязывать, и я почувствовала себя странно и от освобождения, и от того, что он уже не на мне. Его лицо было подкупающе серьезным, когда он рассказывал мне, что не хотел держать меня связанной так долго в первый раз. Он проверил мои руки на покалывание, затекание и подвижность после такого длительного перевязывания. Я честно отвечала на его вопросы, но была в каком-то сонном помутнении: возбуждение от всего произошедшего в сочетании с силой оргазма, понимание, что я гожусь на большее, чем просто лежать, уставившись на перекрестья веревок, оставивших отпечатки на моих руках, подергивание пальцев, любящих эти ощущения… Наконец, когда я была уже развязана и Адам удостоверился, что ничего не оказалось слишком болезненным или чересчур сильным, он вытащил меня на ковер и чмокнул в нос. Я почувствовала прилив нежности; мне до сих пор было хорошо, и я искренне наслаждалась всеми чувствами, которые ему удалось извлечь из моего тела.

Я почувствовала некоторое несоответствие, в первую очередь от того, что я до сих пор так мало знаю о его повседневной жизни. Как он пьет чай? За какую футбольную команду болеет? Но каким-то образом казалось, что мы очень хорошо подходим друг другу.

Мы долго, лежа, болтали после всего этого. Так как я медленно приходила в себя, то спрашивал он: что мне понравилось больше всего, что показалось самым трудным, чего бы я больше никогда не хотела делать и что обязательно повторила бы. У меня никогда не было никого, кто обсуждал бы это настолько основательно сразу после, и это было так интимно. Я могла бы довериться ему в этом вопросе.

Мы часто прерывались на поцелуи. Он благодарил меня за послушание, податливость, удовольствие. Я улыбалась, краснела и пыталась не смотреть ему в глаза, когда он говорил об особенно неприличных вещах. С неожиданной злостью на себя я начала думать о неуклюжем сватовстве, организованном Томасом и Шарлоттой.

Мы согласились, что ему не стоит оставаться на всю ночь, но он был со мной до двух часов и ушел только потому, что у нас обоих рабочий день начинался рано, а ему еще предстояло ехать через весь город в часы пик. Мы даже не попробовали печенье. Я отправила Адама домой с этим печеньем, упакованным в пластиковый контейнер. С одной стороны, я чувствовала себя немного глупо, делая это, но с другой стороны, мне хотелось, чтобы у него было это печенье, которое я пекла именно для него. На следующий день он прислал мне свое фото с кружкой чая на работе. Я улыбнулась и ответила. Неожиданно мы снова начали переписываться.

Помню, еще до того, как эта ночь закончилась, я захотела видеть его снова. Да, я знаю! Вот они, все мои «никаких обязательств, просто развлечение»! Ну что тут скажешь? Адам мне нравился. Он был веселый, сам над собой посмеивался, с ним было приятно поговорить. Между сексуальными утехами мы лежали в темноте и обсуждали политику и телевидение, рабочие моменты и фильмы. И хотя я злилась, не желая признавать их правоту, и до сих пор не одобряла их поступок, но Шарлотта и Томас нашли именно такого парня, с которым мне хотелось бы встречаться.

Это «пряничное сообщение» было первым среди многих, присланных им в последующие несколько недель, и я была действительно счастлива ответить не него. Мы болтали о множестве самых разных вещей – от сюжетов, над которыми я трудилась, до вопросов, которые он решал с коллегами по работе, – и он начал заходить ко мне после работы в течение недели, если мы оба были свободны. Мы прилипали друг к другу, как только он переступал порог, и немедленно начинали целоваться, срывая друг с друга одежду, отчаянно спеша удовлетворить наш сексуальный аппетит. Это было замечательное, порочное, первобытное веселье. После этого мы пили чай и болтали обо всем и ни о чем, и это было и расслабляюще, и непринужденно, и естественно. Я ждала его визитов с нетерпением и начинала понимать, что он больше всего соответствует моим представлениям об идеальном порочном любовнике.

За исключением, конечно, того, что мы вроде бы уже договорились, что не собираемся встречаться, что у нас случайная связь.

Чушь.

Конечно, были в этом и положительные стороны, все эти «мы не собираемся встречаться» открывают дорогу полному и открытому обсуждению таких вещей, о которых, возможно, не очень удобно говорить с тем, с кем предположительно может возникнуть долгая крепкая связь. Мы фантазировали о том, как он будет врываться в мой дом, чтобы пугать меня, когда я сплю.

Мы обсуждали давние фантазии. Вещи, которые всегда хотели попробовать, но которые по тем или иным причинам было невозможно осуществить. Я была менее опытна, чем он, в частности, в D/S терминах, поэтому мой список был длиннее, а если учесть, что мы лежали в постели, беседуя об этом, и он пробегал пальцами по моей руке вверх-вниз, мне показалось, он отчасти заинтересовался моим страстным желанием быть захваченной во сне – проснуться от того, что кто-то придавливает меня, бьет и трахает.

Как и все остальное, это было из области фантазий. Что касается безопасности, я очень мнительный человек. Оконные защелки у меня всегда закрыты, я не горю желанием, чтобы дверь в мое жилище взломали, а сама я была атакована и изнасилована в собственном доме какими-то грабителями. Это должен быть кто-то, кому я доверяю, кто-то, кого я хочу видеть в своей постели, и в рамках предварительно согласованных (хотя определенно в грубом D/S стиле) границ. Но я лелеяла мысль о том, чтобы меня застали врасплох.

Мы долго беседовали на эту тему, так что даже сами разговоры разогрели меня. Я говорила сбивчиво, таинственным голосом – даже при всей моей открытости для фантазий и зная, что Адам понимает контекст, в котором мы должны будем действовать, – это все равно оставалось для меня особым табу: говорить о желании быть разбуженной кем-то, трахающим меня. Адам говорил громче, менее интимно, к тому же явно наслаждался разговором, если даже мой зад ощущал его возбуждение, когда он шептал мне на ухо, что произойдет дальше. Так как он начал задавать больше вопросов, а я, отвечая ему, запиналась, то решила, что он издевается над моим смущением и неловкостью, и, зная, как я намокла, наслаждается мелким унижением, которое мне доставляет обсуждение этой темы. Я уже немного привыкла к его ни на что не похожему стилю доминирования, и, казалось, он ставит меня на задние лапки быстрее, чем это было в прошлом. Если в хорошем настроении Адам был не против небольшого пощипывания сосков или трепки, то в остальном его доминирование было психологическим – больше словами и действиями, чем болью. Это неизменно поражало – как он смог так глубоко подчинить меня и изменить мышление без боли, которая до этого составляла ключевую часть моего опыта?

К тому времени, когда мы закончили все это обсуждать и он уже рассказал мне, как это можно осуществить, он успел просунуть руку между моих ног, рассказывая, как я была отвратительна, когда мне в голову пришла эта мысль. Это уже напоминало какой-то план.

У меня не было запасного ключа. Если бы он имелся, все было бы намного проще. Я долго заставляла себя крепко заснуть накануне ночи, в которую, по договоренности, это должно было случиться.

Мы условились, что я могу положить ключ от входной двери в конверте внутрь мусорного бака для бумаги, который стоял около входной двери. Даже если кто-то подберется к моей двери, чтобы порыться в коробках из-под хлопьев и старых газетах, была надежда, что старый конверт из-под рекламных рассылок, по-видимому, случайно прилипший к обрывку скотча на стенке бака, не будет замечен. Было бы слишком сложно предположить, что в нем находится ключ от моей двери – по крайней мере, так я успокаивала себя, лежа в постели и старательно пытаясь заснуть, после того как в полночь пробралась на темную и пустынную улицу, чтобы прилепить ключ на место.