Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.

— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.

— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.

— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.

— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.

— Она так изменилась, — сказал отец. — Куда девалась наша девочка?

Когда той ночью я пошла в ванную, включила свет и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, смогу ли я ее найти, на меня уставилась оболочка девочки, которую не звали Марой. Интересно, как я убила ее?

А потом я нырнула обратно в постель, с дрожащими ногами, со стучащими зубами, потому что это было страшно, слишком страшно, а я не была храброй.

Когда тем вечером в моей спальне появился Ной, мое тело поняло это раньше, чем смогли подтвердить глаза. Он принес книгу «Плюшевый кролик»[75] — одну из моих любимых. Но я не хотела, чтобы он тут был. Вернее, не хотела сама тут быть. Но двигаться не собиралась, лежала на кровати лицом к стене, когда он начал:

— Длинными июньскими вечерами, в папоротнике, который сиял, как заиндевевшее серебро, послышались мягкие шаги. Выпорхнули белые мотыльки. Она держала его в руках, прижав к себе, на ее шее и в волосах были жемчужные капли, — говорил Ной. — «Что такое Настоящий?» — спросил мальчик. «Это то, что происходит с тобой, когда девочка любит тебя долго, долго. А не просто играет с тобой. Действительно тебя любит». — «Это больно?» — спросил мальчик. «Иногда. Но когда ты Настоящий, ты не возражаешь против того, чтобы тебе было больно». Она спала с ним, ночник горел на каминной полке. Любовь шевельнулась.

Хм-м.

— Нежно качнулась, — сказал Ной. — Громкий шорох. Тоннель в постели, разворачивание свертков. Ее лицо покраснело…

Как и мое.

— Полусонная, она подползла к подушке и прошептала в его ухо, влажное от…

— Это не «Плюшевый кролик», — сказала я.

Голос мой был сиплым — я долго молчала.

— С возвращением, — сказал Ной.

Мне нечего было сказать, кроме правды.

— Это было ужасно.

Ной ответил тем, что профанировал доктора Сьюза.[76] «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, голубая рыбка» стали учебным рифмованным пособием по фелляции.

К счастью, Джозеф вошел в мою комнату как раз тогда, когда Ной продекламировал просто очередное название. «Новые приключения Любопытного Джорджа».

— Можно мне послушать? — спросил мой брат.

— Конечно, — ответил Ной.

Мой разум осквернили непристойные образы Человека в желтой шляпе и его обезьянки.

— Нет, — сказала я.

Мой голос звучал приглушенно — я уткнулась лицом в подушку.

— Не обращай на нее внимания, Джозеф.

— Нет, — громче сказала я, все еще лежа лицом к стене.

— Иди, сядь со мной рядышком, — сказал Ной моему брату.

Я села в постели и бросила на Ноя испепеляющий взгляд.

— Ты не можешь ему такое читать.

Улыбка преобразила лицо Ноя.

— Почему бы и нет? — спросил он.

— Потому что. Это отвратительно.

Ной повернулся к Джозефу и подмигнул.

— Тогда в другой раз.

Джозеф покинул комнату, но, выходя, улыбался.

— Итак, — осторожно проговорил Ной.

Я сидела, скрестив ноги и запутавшись в простынях.

— Итак, — отозвалась я.

— Тебе бы хотелось послушать о новых приключениях Любопытного Джорджа?

Я покачала головой.

— Ты уверена? — спросил Ной. — Он был такой противной обезьянкой.

— Пас.

Тогда Ной бросил на меня взгляд, который разбил мое сердце.

— Что случилось, Мара? — спросил он тихо.

Стояла ночь, и, может быть, потому, что я устала, или потому, что я начала говорить… Или потому, что он впервые задал мне вопрос, или потому, что Ной был таким душераздирающе, невозможно красивым, сидя на полу рядом с моей кроватью, окруженный ореолом света лампы — но я ему рассказала.

Я рассказала ему все, с самого начала. Я ничего не утаила. Ной сидел неподвижно, как камень, глаза его не отрывались от меня.

— Иисусе Христе, — сказал он, когда я закончила.

Он мне не поверил. Я отвела взгляд.

— Я думал, что спятил, — сказал Ной самому себе.

Я быстро посмотрела на него.

— Что? Что ты сказал?

Ной пристально глядел на стену.

— Я видел тебя… Ну, во всяком случае, твои руки — и слышал твой голос. Я подумал, что схожу с ума. А потом ты появилась. Невероятно.

— Ной, — сказала я.

Выражение его лица было отстраненным. Я потянулась и повернула его голову к себе.

— О чем ты говоришь?

— Только твои руки, — сказал он, взяв мои ладони в свои и повернув их. Он согнул мои пальцы, разглядывая их. — Ты прижимала руки к чему-то, но было темно. У тебя болела голова. Я видел твои ногти, они были черными. У тебя звенело в ушах, но я слышал твой голос.

Его фразы в совокупности не имели смысла.

— Я не понимаю.

— До того, как вы сюда переехали, Мара. Я слышал твой голос до того, как вы сюда переехали.

Воспоминание о лице Ноя в тот первый школьный день приняло невообразимую форму. Он смотрел на меня так, будто знал меня, потому что… Потому что каким-то образом он и вправду знал.

Любые слова, которые я могла произнести дальше, пропали с моего языка, улетучились из головы. Я не могла извлечь здравый смысл из услышанного.

— Ты была не первая, кого я видел. Слышал. Раньше было двое других, но я с ними ни разу не встретился.

— Другие, — прошептала я.

— Другие люди, которых я видел. Мысленно.

Его слова упали между нами, как камень.

— В первый раз я был за рулем, ночью, — торопливо сказал он. — Я увидел, как кого-то сбил; но это была совершенно другая дорога, и не моя машина. Но я двигался прямо на нее. Думаю, она была нашей ровесницей. Ее пригвоздило рулевой колонкой. Она оставалась в живых несколько часов, — пустым голосом продолжал Ной. — Я видел все, через что она прошла, слышал все, что она слышала, и чувствовал все, что она чувствовала, но каким-то образом по-прежнему оставался на дороге, по которой ехал. Я думал, что у меня галлюцинации, понимаешь? Но это было на самом деле.

Голос Ноя звучал затравленно:

— Второй человек был очень болен. Он тоже был примерно нашего возраста. Однажды ночью мне приснилось, что я готовлю для него еду, потом кормлю его, но руки были не моими. У него была какая-то инфекция и очень болела шея. У него так все ныло. Он плакал.

Лицо Ноя было осунувшимся и бледным. Он опустил голову на руку и потер лоб, пробежал пальцами по волосам, встопорщив их. Потом посмотрел на меня.

— А после, в декабре, я услышал тебя.

Кровь отхлынула от моего лица.

— Я узнал твой голос в твой первый день в школе. У меня закружилась голова от невозможности такого события. Я подумал, что схожу с ума, воображая больных и умирающих людей, чувствуя эхо того, что они должны были чувствовать. А потом появилась ты, с голосом из моего кошмара, и назвала меня придурком, — слабо улыбаясь, сказал Ной. — Я расспросил о тебе Даниэля, и он в общих чертах обрисовал то, что случилось перед вашим переездом. Я решил, что именно это я и видел. Или мне это снилось. Но я подумал, если… Не знаю. Я подумал, если я с тобой как следует познакомлюсь, я смогу понять, что со мной происходит. Это было до случая с Джозефом.