— Ну как же, слыхал…

— Нет, вы не только слыхали о нем, Сергей Георгиевич. Вы им занимаетесь. И я говорю сейчас не только от своего лица. Что вы намерены сообщить мне для передачи Столыпину?

— Александр Васильевич, — чуть не взмолился Карпов, — не ставьте меня в жуткое положение! Мне запрещено говорить с вами о Петрове!

Герасимов удовлетворенно кивнул, подумав, что на провинциала, только три месяца как переселившегося в столицу, употребление фамилии премьера без обязательных титулов не могло не произвести нужного впечатления.

— Кем запрещено, Сергей Георгиевич?

— Генералом Курловым.

— А Виссарионов?

— Он также рекомендовал мне не вступать с вами в разговоры по поводу Петрова. Мне поручено вести «Южного» совершенно самостоятельно.

Герасимов снова кивнул и, достав письмо Петрова, привезенное Доброскоком, попросил.

— Приобщите к делу, Сергей Георгиевич, пригодится.

Тот пробежал текст и обхватил голову руками:

— Бред какой-то! Ну, отчего мы с вами не можем вести его вдвоем? Кому это мешает?

— А вы как думаете? — спросил Герасимов и, не дожидаясь ответа, поднялся, кивнул и вышел из кабинета.

В два часа ночи, после того как Герасимов доложил Столыпину дело и получил от премьера устную санкцию на работу, Доброскок вывел Петрова из «Метрополя» проходными дворами, посадил на пролетку и отвез на квартиру, снятую им на Пантелеймоновской улице.

Герасимов обнял Петрова, который как-то обмяк в его руках, спина, однако, оставалась напряженной; ощутил легкий запах алкоголя, хотя помнил, что раньше агент никогда ни водки, ни финьшампаню не пил, кивнул на Доброскока: «это друг, верьте ему, как мне, если со мною что-либо случится, он спасет вас», сказал подполковнику, чтоб тот вернулся через три часа, и повел позднего гостя к столу, накрытому наспех, ветчина, сыр, копченая рыба и две бутылки — водка и ликер (отчего-то вспомнил Азефа, попросил привезти «шартрез»).

— Ну, рассказывайте, — сказал он, усадив Петрова напротив себя.

— О чем? — спросил тот каменно.

— О том, как провалились, — ответил Герасимов, вздохнув. — По вине новых начальников имперской полиции… Хоть и я с себя ответственности не снимаю.

— Если знаете, чего ж спрашиваете?

— Чтобы найти единственно верный выход. Помните пословицу: «И волки сыты, и овцы целы»? Вот и будем считать это отправным посылом в нашей задачке. Кого поручили убить?

— Вас.

— Савинков? — сразу же просчитал Герасимов, поэтому и спрашивал-то утверждающе, Бурцев вне террора, значит, Петровым занимались боевики, хоть там и смута, безвластие, но крепче фигуры, чем Борис Викторович, нет.

— Коли известно, зачем спрашивать?

— Спрашиваю для того лишь, Александр Иванович, чтобы спасти ваше честное имя для социалистов-революционеров.

— Это как понять?

— Да так и понимайте. Вы динамитом должны меня поднять?

— И это знаете?

— Если б иначе, могли здесь пристрелить, небось мой браунинг с собою таскаете?

— Отдать?

— Отдайте. Я вас вооружу «бульдогом» понадежнее, американцем, у них калибр шальной, печень вырывает. — И, повернувшись к Петрову спиной, Герасимов неторопливо двинулся к шкафу, куда заранее положил «смит-и-вессон», каждый шаг давался с трудом, Петров истерик, куда его поведет, черт знает, засандалит промеж лопаток, и прощайте, родные и близкие!

Он считал про себя, принуждая не торопиться, на «семь» понял, что Петров стрелять не будет, достал «бульдог» и только после этого, держа в руках оружие, обернулся.

— Это понадежней, а?

— Вы не боялись, что я убью вас, Александр Васильевич? — Петров сидел с мокрым от пота лицом.

Герасимов понял, что любую ложь, даже самую точную, Петров сейчас поймет, поэтому ответил:

— Только когда я досчитал до семи и вы не выстрелили, я понял, что останусь в живых…

— Очень хорошо, что вы мне честно ответили.

Я по вашей спине видел как вы нервничали. Она у вас окаменевшая была, вы только ногами двигали.

— Ну а почему же Борис Викторович решил поднимать меня динамитом?

— Не вас одного.

— А кого еще?

— Курлова, Виссарионова, Карпова. И вас

— Плохо у Бориса Викторовича с информацией, — усмехнулся Герасимов наливая себе водки, глянул вопрошающе на Петрова, выпьет ли.

— Да, с удовольствием, — сразу же поняв, ответил хромой. — Я много пью и это прекрасно Александр Васильевич… Опьяняться надо чем угодно, только б избежать рабства времени и жизни, — любовью вином, красотою доброты…

— Шарль Бодлер, — кивнул Герасимов. — Савинков, довольно часто приводит эти строки французского террориста и гения…

Лицо Петрова мученически сморщилось — удар пришелся в солнечное сплетение, честолюбив парень сейчас снова в нем все против Савинкова поднимется, так и надо это именно и угодно задумке.

— Будьте вы все прокляты — сказал Петров и выпил водку медленными ликующими глотками.

Пьет, как Савинков, отметил Герасимов; с ним еще работать и работать страшно сказать, но я допускаю, что он сейчас играет спектакль, поставленный Борисом Викторовичем; поглядим, чья возьмет.

— Александр Иванович, милый, закусите.

Петров покачал головой:

— Сладость убьет. Я же хлебное изначалие водки ощущаю, ее крестьянство, не так страшно и подло жить…

— «Страшно и подло» — задумчиво повторил Герасимов. — Тогда я кое-что изложу пока мы с вами не опьянели.

— Валяйте, — согласился Петров, и это «валяйте», покоробив Герасимова тем не менее помогло ему найти до конца верную тональность разговора человек в полнейшем отчаянии потерял ориентиры обложен со всех сторон и действительно готов на все, жизнь ни в грош не ставит.

— Так вот Александр Иванович, запоминайте что я вам скажу. Вы вольны, но лишь после встречи с Карповым, он видимо завтра вас навестит, передать мои слова Бартольду выдав их за карповские. Пусть он решит следует ли ознакомить с этой информацией ЦК. Да, да, к моему ужасу во имя интересов России я генерал Герасимов, вынужден обратится за содействием к централь комитету социал— революционеров, по скольку за время вашего житья в Париже и моего лечения на водах в империи произошел государственный переворот.

— Это как? Сегодня.

— Не перебивайте! — Герасимов поднял голос. — И слушайте. То что я вам открываю известно всего десяти сановникам и конечно царю оттого что переворот совершен по его прямому указанию. Вы знаете что генерал Курлов говорит о Столыпине?

— Как ему о своем шефе говорить? С почтением как же еще.

— Нет, Александр Иванович Курлов потому и поставлен к Столыпину фискалом, чтобы следить за каждым его шагом ибо он считает его либералом, который намерен ослабить власть императора. На это вы можете возразить, что мол: «чем хуже тем лучше» пусть уберут Столыпина на смену ему придет какой-нибудь дурак из сановников известных царю — хорошего роду без каких-либо идеи в голове вознесшийся по карьерной лестнице потому лишь что никогда и ничего не делал — тогда то народ и поднимется на новую революцию. Ерунда это Александр Иванович, и вздор. Потому что при любом новом премьере Курлов сделается министром внутренних дел а вы знаете как он из пулеметов мирную демонстрацию расстреливал по сю пору в Минске его имя вслух не называют… Придет хам, для которого понятие «интеллигентность» отсутствует. И противостоят Курлову, как это ни странно, только два человека — Столыпин и я. Точнее даже, я и Столыпин. Вы спросите отчего "я" и «Столыпин». Отвечаю лично, премьер никогда делами тайной полиции не занимался. Все вел я, это вашим товарищам известно. Когда меня турнули, Столыпин остался без прикрытия. Он на мушке. На курловской мушке Александр Иванович. Я понимаю, соловья баснями не кормят. Поэтому перехожу к конкретному предложению если вы убираете Курлова, Виссарионова и Карпова, в империи вновь вводится военное положение я немедленно прихожу на пост заведывающего секретной полицией, если даже не товарища министра и первым моим шагом — во имя окончательного умиротворения страны — будет внесение законопроекта о праве социалистовреволюционеров на легализацию и допуск ее людей на выборы в новую Думу. Заранее ставлю условие с террором придется кончать. Политическая борьба — да. Полная амнистия Чернову, Савинкову, Зензинову, Доре Бриллиант, Карповичу словом всей боевой организации — да. Право критики правительства — да. Участие в кабинете если туда войдут Гучков и Милюков — да. Вот так. Я сказал то чего никогда никому и ни при каких условиях более не скажу. Если Бартольд сошлется в своем письме на меня и это письмо перехватит Курлов, я погиб, но и партия ваша погибла. Еще водки?