Первый маленький прокол в кольчуге Теда случился на одном из сеансов на шестом месяце лечения. Вечер накануне Тед провел в гостях у знакомого.

— Это был ужасный вечер, — жаловался Тед, — Он заставил меня прослушать только что купленную им новую запись. Это была фонограмма Нейла Даймонда к фильму «Чайка Джонатан Ливингстон». Совершенно изнурительное занятие. Я не понимаю, как образованный человек может получать удовольствие от этой вонючей слизи и называть ее музыкой.

Интенсивность его снобистского раздражения заставила меня навострить уши.

— «Чайка Джонатан Ливингстон» — книга религиозная, — заметил я. — Интересно, музыка тоже религиозная?

— По-моему, ее можно назвать религиозной настолько же, насколько и музыкой.

— Быть может, вас возмутила именно религия, а не музыка, — предположил я.

— Пожалуй, да. Я действительно нахожу религию такого сорта возмутительной, — ответил Тед.

— Какого же сорта эта религия?

— Сентиментальная. Слащавая. — Тед почти выплевывал слова.

— А какого еще сорта бывает религия? — спросил я. Тед выглядел удивленным и растерянным.

— Да, видимо, никакого. Я вообще не вижу в религии ничего привлекательного.

— И никогда не находили?

Он невесело засмеялся.

— Ну, когда я был еще несмышленым подростком, я одно время сильно увлекался религией. В старшем классе я даже был священником нашей школьной церкви.

— И что?

— Что что?

— Что же сталось с вашей религией?

— А что с ней могло статься. Я ее перерос.

— Каким образом вы ее переросли?

— Что вы имеете в виду? — Тед явно был раздражен. — Как можно вообще перерасти что-либо? Взял да и перерос, вот и все.

— Когда вы переросли ее?

— Не знаю. Просто перерос. Я же сказал вам. Я никогда не посещал церковь в колледже.

— Никогда?

— Ни разу.

— Итак, в выпускном классе школы вы были священником, — подытожил я, — затем у вас была несчастливая любовная история летом, а после этого вы ни разу не ходили в церковь. Очень крутая перемена. Вам не кажется, что она как-то связана с тем, что вас отвергла ваша девушка?

— Ничего мне не кажется. То же самое произошло со многими моими одноклассниками. Мы достигли совершеннолетия в такое время, когда религия была не в моде. Возможно, моя девушка как-то повлияла на это, а возможно, и нет, откуда я могу знать? Я знаю только, что потерял всякий интерес к религии.

Следующая трещина появилась месяц спустя. Мы были сосредоточены на странном отсутствии всякого энтузиазма у Теда. Он не отрицал этой своей черты.

— Последний раз, я хорошо это помню, я испытывал энтузиазм десять лет назад, — рассказывал он. — Это было на предпоследнем курсе колледжа, в конце осеннего семестра, когда я писал работу по курсу современной английской поэзии.

— О чем была эта работа?

— Вряд ли я вспомню, это было так давно.

— Чепуха, — сказал я. — Если захотите, то вспомните.

— Кажется, я писал о Джерарде Менли Хопкинсе. Это был один из настоящих современных поэтов. Насколько могу припомнить, я увлекся его стихотворением «Пестрая красота».

Я оставил кабинет, пошел в свою библиотеку и вернулся с покрытым пылью томиком английской поэзии — он сохранился у меня со студенческих лет. Я нашел «Пеструю красоту» на странице 819 и стал читать:

Слезы навернулись мне на глаза.

— Это же стихи об энтузиазме, — сказал я.

— Да.

— И это очень религиозное стихотворение.

— Да.

— Вы писали статью о нем в конце осеннего семестра; то есть это был январь?

— Да.

— Если я не ошибаюсь, ваш друг Хенк погиб в следующем месяце, феврале?

— Да.

Я почувствовал, как нарастает неимоверное напряжение. В эту минуту я не знал толком, что мне делать. Но нужно было что-то делать, и я решился:

— Итак, вас отвергла ваша первая по-настоящему любимая девушка, когда вам было семнадцать, и вы утратили свой энтузиазм по отношению к церкви. Еще через три года погибает ваш друг, и у вас пропадает энтузиазм ко всему на свете.

— Он не пропадал, у меня его отняли! — Тед почти кричал, взволнованный сильнее, чем когда-либо раньше.

— Бог отверг вас, и тогда вы отвергли Бога.

— А что мне было делать? Это дерьмовый мир. И всегда он был дерьмовым.

— Я думал, ваше детство было счастливым.

— Нет. Оно тоже было дерьмовым.

И это была правда. Под внешней видимостью благополучного родительского дома скрывалась ежедневная изнурительная битва. Оба старших брата постоянно донимали его с беспощадной жестокостью. Родители были слишком заняты собственной карьерой и ненавистью друг к другу, чтобы обращать внимание на мелкие детские проблемы, и никаким образом не заботились о защите маленького обиженного Теда. Он убегал из дому, и длительные одинокие прогулки по окрестностям были его единственным утешением. Мы установили, что эти детские привычки — ему тогда и десяти еще не было — стали прообразом его отшельнических склонностей. Приходская школа принесла некоторое облегчение, там не было такой жестокости. В ходе наших разговоров все больше нарастала — точнее, высказывалась — его обида на весь мир. Несколько месяцев Тед облегчал свою душу рассказами о своих детских страданиях, о боли утраты Хенка, о тысячах маленьких болей, смертей, отвергнутых ожиданий и потерь. Вся жизнь его казалась водоворотом смерти и мучения, опасности и дикости.

Переломный момент наступил на шестнадцатом месяце лечения. Тед принес на сеанс небольшой томик

— Вы всегда говорите о моей скрытности, — сказал он, — и не без оснований. Я и правда скрытен. Вчера вечером я рылся в старом хламе и нашел вот этот дневник. Я вел его на втором курсе колледжа. Я даже не заглядывал в него. Никакой цензуры. Вы можете почитать меня раннего, десятилетней давности, в полном оригинале — если хотите.

Я сказал, что хочу, и читал дневник два последующих вечера. Почерпнуть оттуда что-либо оказалось нелегко; ясно было только, что порожденная болью защитная маска одинокого сноба уже в то время глубоко срослась с ним. Но одна маленькая деталь привлекла мое внимание. Он описывал свою одинокую воскресную прогулку в январе, когда его захватила сильная снежная буря и он едва к полуночи добрался до общежития. «Я чувствовал радостное опьянение по возвращении в уют моей комнаты, — писал он. — Это было похоже на близость смерти, испытанную мною прошлым летом». На следующем сеансе я попросил его рассказать, каким образом он оказался тогда близок к смерти.

— О, я уже рассказывал вам об этом, — сказал Тед.

К этому времени я хорошо знал, что если Тед утверждает, что он мне что-то уже рассказывал, то, значит, он пытается это скрыть.

— Вы опять скрытничаете, — ответил я.

— Ну как же, я рассказывал. По-моему, рассказывал. Во всяком случае, ничего такого особенного там не было. Вы помните, я работал во Флориде летом между первым и вторым курсами. И был там как-то ураган. Вы знаете, я люблю штормы. В самый разгар шторма я вышел на дамбу. И меня смыло волной. А затем следующей волной выбросило обратно. Вот и все. Произошло это очень быстро.

— Вы подошли к краю дамбы в самый разгар урагана? — спросил я недоверчиво.