Орест не пошел к психотерапевту: он лечился сам. И даже если бы в Древней Греции были профессиональные психиатры, ему все равно пришлось бы лечиться самому. Ибо, как уже упоминалось, психотерапия — это всего лишь инструмент, дисциплина. Выбрать или отвергнуть этот инструмент — дело пациента; выбрав же его, пациент сам определяет, как долго следует им пользоваться и с какой целью. Есть люди, готовые преодолеть все препятствия — нехватку денег, предыдущий досадный и бесполезный опыт с психиатрами или психотерапевтами, неодобрение родственников, холодную, отталкивающую атмосферу клиники, — лишь бы пройти психотерапию и извлечь из нее каждую крупицу пользы. Другие же отказываются от лечения, даже если им поднести его на серебряном блюде; или же, вступив в лечебный процесс, торчат в нем, как сучок в бревне, практически ничего не получая от лечения, каким бы искусным, настойчивым и любящим ни был врач. По окончании успешного лечения у меня нередко возникает искушение сказать себе, что я вылечил человека; но я знаю, что реальность проще: я был только катализатором. Но я счастлив и этим.

Если в конечном счете люди сами излечивают себя — с помощью или без помощи психотерапии, — то почему это удается столь немногим? Если дорога духовного роста, пусть нелегкая, открыта каждому, почему так мало людей ее избирают?

Именно этот вопрос стоял перед Христом, когда он сказал: «Много званных, а мало избранных».[37] Но почему немногие избраны и чем они отличаются от многих? Ответ, который дает большинство психотерапевтов, основан на представлении о различной глубине патологии. Они считают, что, хотя больны почти все, у одних болезнь сильнее, чем у других, и чем человек сильнее болен, тем труднее его вылечить. Более того, глубина психической патологии прямо зависит от того, насколько сильно и как рано был лишен пациент родительской заботы в раннем детстве.

В частности, считается, что все психотики пережили крайне неблагоприятный родительский уход в первые девять месяцев жизни; их состояние может быть улучшено тем или иным видом терапии, но излечить психоз практически невозможно. Больные с нарушениями социального поведения (характеропатией) получили нормальный уход в раннем младенчестве, но зато были существенно лишены заботы в период от девяти месяцев до двух лет; в результате, они не так тяжело больны, как психотики, но все же больны серьезно, и лечить их достаточно трудно. Невротики же получили нормальный уход в раннем детстве, но затем, после двух лет, были лишены его; особенно часто их страдания начинаются к пяти-шестилетнему возрасту. Поэтому считается, что невротики не так тяжело больны, как характеропаты и психотики, и что их, следовательно, намного легче лечить.

Я считаю, что эта схема в основе своей правильна; она образует костяк психиатрической теории, во многих случаях весьма полезной для практикующих врачей, и ее нельзя сбрасывать со счетов. Однако она не дает полной картины. Один из ее недостатков — отрицание важной роли родительского внимания в период отрочества. Есть серьезные основания считать, что недостаточное внимание родителей в эти годы может и само по себе вызвать психическое заболевание, а полноценная забота родителей о подростке может исцелить многие, может быть даже все, нанесенные в раннем детстве раны. Кроме того, если эта схема имеет прогностическую ценность в статистическом смысле — невротиков лечить, в среднем, легче, чем характеропатов, а характеропатов, в среднем же, легче лечить, чем психотиков, — то результаты лечения в конкретном, индивидуальном случае она предсказать не может. У меня, например, самый быстрый и самый удачный за всю мою практику курс психоанализа прошел мужчина с тяжелым психозом; его лечение успешно завершилось через девять месяцев. И наоборот, я три года работал с женщиной, у которой был «всего лишь» невроз, а лечение принесло самые минимальные результаты.

Среди факторов, которые не учитывает схема классификации тяжести душевных заболеваний, есть одна трудноуловимая характеристика индивидуального пациента: я бы назвал ее «волей к развитию». Человек может быть чрезвычайно больным и в то же время обладать сильнейшей «волей к развитию» в этом случае происходит исцеление. С другой стороны, сама по себе болезнь может быть мягкой, насколько это определение применимо к психической болезни, но если у больного нет воли к развитию, его нездоровое состояние не изменится ни на йоту. Я считаю поэтому, что воля пациента к развитию, душевному росту, является решающим фактором успеха или неуспеха лечения. И все же этот фактор совершенно не осмысливается и даже не признается в современной психиатрической теории.

Хотя я признаю огромное значение воли к развитию, я далеко не уверен, что могу внести существенный вклад в понимание этого фактора, потому что и здесь мы подходим к великой тайне. Совершенно ясно, что воля к развитию по существу своему есть тот же феномен, что и любовь. Любовь — это воля к расширению себя ради духовного развития. Подлинно любящие люди, по определению, — это растущие люди. Я говорил о том, как способность любить питается, воспитывается в человеке любящими родителями, но я отмечал также, что само по себе родительское воспитание не объясняет эту способность во всех случаях.

Я напомню читателю, что вторая глава этой книги завершается четырьмя вопросами о любви, и два из них мы сейчас рассматриваем: почему некоторые люди не реагируют на лечение, проводимое даже самыми лучшими и самыми любящими врачами; и почему некоторые люди преодолевают — с помощью психотерапии или без нее — последствия самого безрадостного детства и становятся любящими? Я отмечал, как помнит читатель, что я сомневаюсь в своей способности ответить на эти вопросы удовлетворительно для всех. Я высказал надежду, что некоторую ясность здесь может внести понятие о благодати.

Я пришел к убеждению — и я старался показать, — что способность человека любить и, значит, его воля к развитию питаются не только любовью родителей в детстве, но также и благодатью, любовью Бога, в течение всей жизни. Это та могучая сила, которая лежит вне сознания человека и действует через посредство его бессознательного, а также через посредство других любящих людей, кроме родителей, и какими-то третьими путями, которых мы не знаем. Именно благодаря благодати люди имеют возможность преодолеть травмы несчастного, лишенного любви детства и стать любящими существами, далеко превзойдя собственных родителей на шкале человеческой эволюции.

Но почему тогда лишь некоторые люди развиваются духовно и их эволюция перекрывает неудачные обстоятельства детства? Я уверен, что благодать доступна каждому, что все мы одинаково окутаны любовью Бога без каких-либо предпочтений. Поэтому единственный ответ, который я могу дать, состоит в том, что большинство из нас делает выбор: не внимать голосу благодати, не принимать ее помощь. Утверждение Христа «Много званных, а мало избранных» я толкую таким образом: «Всех нас благодать призывает к себе, но только немногие избирают внимать ее зову».

Тогда вопрос приобретает другую форму: почему столь немногие из нас избирают внимание к призыву благодати? Почему большинство людей, фактически, сопротивляется благодати? Мы говорили раньше о том, что благодать порождает в нас некое бессознательное сопротивление болезни. Как же так происходит, что мы, видимо, обладаем почти столь же сильным сопротивлением здоровью? Ответ на этот вопрос, в сущности, уже был. Это наша леность, первородный грех энтропии, тяготеющий над каждым из нас. Как благодать является первоисточником той силы, которая заставляет нас подниматься по лестнице человеческой эволюции, точно так же энтропия заставляет нас сопротивляться этой силе, оставаться на низкой, удобной ступеньке, к которой мы так привыкли, или даже спускаться ниже, к менее требовательным формам существования. Мы уже много говорили о том, как трудно дисциплинировать себя, по-настоящему любить, расти духовно. Что же, вполне естественно трудностей избегать. Хотя мы уже рассмотрели сущность проблемы энтропии, или лености, есть один аспект этой проблемы, который еще раз требует нашего внимания. Речь идет о власти.