Ирина Тимуровна обратилась ко мне:

— Пора мне на работу. Саша, если что надо, обращайся к Василию Ильичу. — Она по-мужски хлопнула меня по спине и убежала.

Здравствуй, жопа, Новый год. Веселый этап студенческой жизни в общаге прошел мимо меня. Но о приключениях друзей все в той же общаге я наслышан. Так что, спасибо, восполнять пробел как-то не хочется. Надеюсь, мне достанется не комната на четверых, где трое оболтусов будут неумело пить и бурлить тестостероном ночи напролет; общий душ и туалет я как-нибудь переживу.

— Распишись. — Комендант протянул какую-то распечатку. — Правила общежития. Да не пугайся ты так. Ничого там криминального: баб не водить, не пянствовать, после одиннадцати не буянить…

— А до одиннадцати? — проверил я у коменданта наличие чувства юмора, взял лист и ручку.

Василий Ильич улыбнулся, демонстрируя два металлических зуба, погрозил пальцем:

— Главное — имущество казенное и пыки соседям не портить.

— Пыки? — переспросил я.

— Физиономии.

Хорошо хоть этот с юмором.

Правила были строгими: регистрировать гостей на проходной, не оставлять их на ночь, не пьянствовать, предупреждать заранее, если возвращаешься поздно, соблюдать чистоту и график дежурства. Подписавшись и немного успокоившись, я вернул листок. Василий Ильич взял конфету с тарелки возле елки, отдал мне.

— Угощайся, Санек. Белочка.

— Рановато. Это после нового года «белочка» актуальна, а сейчас, вон, барбариска…

— Бери, я сказал! — прикрикнул комендант.

— Спасибо, Василий…

Он поднялся, махнул рукой:

— Зови меня товарищ Мищенко, а то прям, как Ленин. Только не Владимир. — Он хохотнул своей шутке. — Идем, покажу твою комнату.

Было ему около шестидесяти, но выправка выдавала в нем или бывшего военного, или мента. Он ничуть меня не стеснялся, вел себя естественно.

Судя по ярлыку с номером 36, комната моя находилась на третьем этаже.

— Первый — гостиница для командировочных, — сказал комендант, преодолев лестничный пролет, — там редко кто живет. Второй этаж — в основном семейные и девчата. — Он указал на дверь, погрозил пальцем и мечтательно причмокнул: — Там такие девчата, ммм! Лучше и думать забудь. Третий — для молодежи и футболистов. На службу их понабрали только потому, шо мяч гоняют. А вот у мое время без службы в армии не брали. Милиционер должен уметь стрелять! А то понабрали молодняк, який в обморок падае при виде трупа.

— Спасибо, Ва… товарищ Мищенко.

— Та не за що пока. Идем дали. — Комендант остановился возле пепельницы, стоящей у открытого на проветривание окна. — От же свинюки, понакурили! От я вам задам! — Он распахнул дверь в коридор и крикнул: — Поймаю, кто накурыв, ноги повыдергаю!

— Точно не футболисты, им нельзя.

— Ой, да прямо там.

— Никотин убивает лошадь, а футболист — почти лошадь, по полю так же сайгачит.

Шестьдесят шестая дверь оказалась шестой от входа. Комендант сунул ключ в замочную скважину и отошел.

— Открывай, Саня. Пусть замок знает нового хозяина.

Два поворота ключа — щелк! Деревянная вполне современная дверь отворилась. Но прежде чем переступить порог, я изучил коридор: с одной стороны — стена и окна, с другой — ряд дверей, всего двадцать, над входом и в дальнем конце — камеры. В середине коридора — карман, в больницах в таких располагается пост медсестры, тут, наверное, был кинозал или что-то такое, потом посмотрю.

Комендант сунулся в мою комнату и всплеснул руками:

— Да это свиня, а не советский милиционер! Ты глянь, який срач развел! От Артурка, получишь ты у меня!

Недоброе я почуял, даже не переходя порог. В нос шибануло ядреной вонью настоявшихся носков и портянок.

«Твою мать! — мысленно выругался я, узнав, что у меня будет сосед. И еще больше расстроился, когда вошел в комнату. — Мать твою, пока неведомый мне Артурка!»

С одной стороны стояли соседские кровать, шкаф и тумба, с другой — то же самое, но уже мое. И все оно было завалено скомканными вещами, на тумбе водили хороводы тараканы и хлебные крошки, съежились в ужасе засохшие апельсиновые шкурки.

Апофеозом — недопитая бутылка кефира на тумбе, где, вероятно, уже зародилась жизнь.

Я в нерешительности остановился. К вони чужих ног привыкнуть можно, как говорил мой кореш Леха, но башка-то помнит, что ты в легкие тянешь!

Так и я — постояв за порогом, к ароматам приспособился, чай не барышня. Еще и задумался, стоит ли разуваться или нет? Все-таки носки у меня одни, но по коврикам в обуви — как-то неприлично.

— Надо бы порядок навести. — Я посмотрел на коменданта. — У вас веника не найдется? Поработаю Гераклом.

— Шо?

— Авгиевы конюшни вычищу. Или, думаете, сосед будет против?

— Все найдется, сейчас принесу, — закивал товарищ Мищенко. — А сосед перебьется! Давай, ты пока располагайся, а я схожу за веником.

И все-таки: снимать туфли или нет? Не, нафиг.

Пока комендант открыл самую первую дверь и завозился в подсобке, я бросил пакет с вещами на тумбу возле кровати и рванул из комнаты исследовать этаж общаги.

В середине коридора, как я и предполагал, находился карман с зоной отдыха: несколько столов у окон, два дивана, между ними аквариум с рыбками, возле него пульт, а на стене — плазма марки «рекорд». В моем мире этот завод наверняка закрыли, оборудование разворовали и сдали в металлолом, а на его территории складируют какую-нибудь металлопластиковую ерунду или шлепают кладбищенские венки, а к Новому году — елки. Душа наполнилась гордостью за незнакомый пока мир, где удалось сохранить вещи, с которыми связано детство.

Помнится, в середине девяностых по телеку показывали «Терминатора», а в нашем «янтаре» лампа перегорела. Зато на антресолях валялся еще бабушкин черно-белый малыш-«рекорд», у которого раздолбалось гнездо для антенны. Пришлось откапывать дедов кривобокий паяльник, вспоминать последовательность действий при паянии и спасать малыша. Спас, «Терминатора» посмотрел.

Горлышко выпитой чекушки, припрятанной за пальмовым горшком, напомнило о студенчестве и походах к приятелям в общагу, аж сердце защемило. Правда, там не было такой зоны отдыха, а если бы и была, ее быстро разнесли бы. Молодежь есть молодежь вне зависимости от мира, и я молодежь, мне восемнадцать лет! И теперь я возможности не упущу.

Душ оказался приличным, похожий был в моем спортклубе: шесть кабинок с пластиковыми дверями, свежий ремонт, белая плитка. В туалете тоже было шесть кабинок, оттуда шибануло в нос химией, зимой и сосной — то есть хлоркой и хвойным освежителем воздуха.

А вот кухня в конце коридора вызывала уныние. Во-первых, на кухне была вечеринка, и я явно помешал. При моем появлении пировавшие прусаки бросились наутек.

Во-вторых, на обустройство этой части общаги бюджета явно не хватало. Газовые плиты, казалось, были времен Великой Отечественной: с прутьями над конфорками, прогоревшими почти до состояния иголок. Всего плит было шесть, а между ними располагались столы с порезанными, засаленными скатертями. В другом конце комнаты тарахтели шесть холодильников «Донбасс» — довольно современных, двухкамерных, но с поржавевшими ножками. Еще были шкафы с наборами посуды, где емкости для круп пустовали — видимо, дурачков в общаге не осталось — воровать у товарищей, конечно, нехорошо, но голод не тетка.

— Эй, Саня! — окрикнул меня из коридора комендант.

Выглянув из кухни, я увидел товарища Мищенко с огромным пылесосом, веником и ведром. Он поставил их перед дверью, кивнул:

— Вижу, осваиваешься.

— Осваиваюсь, — подтвердил я.

— Молодца! Ну, бывай! — Он зашагал прочь, но развернулся и сказал: — Саня, у тебя такая фамилья… Соответствовать надо, товарищ Нерушимый!

— Так точно, товарищ Мищенко! Соответствую!

Он улыбнулся в усы и довольный пошел дальше.

Туфли я все-таки не снял — помыл подошву и вошел в комнату. Осмотрев фронт работ, потер руки, закатил рукава и пошел в атаку. Первым делом отбил оконные щеколды и со скрипом распахнул окна, разрушая наносы из пыли, тополиного пуха, дохлой моли и непонятно чего еще, накопившиеся и между сворками, и на подоконнике снаружи. В комнату ворвался по-зимнему злой свежий воздух, пинками начавший изгонять зловонный дух носков.