— Дедушка, ты спишь? — наивно спрашивала я, мечтая услышать ответ. Но, мой милый старичок молчал.

Струны души начали рваться одна за другой. Зубы заскрипели. Я не желала принимать правду. Нет. Нет. Нет.

— Нет, — тихо вырвалось из груди. — Нет, нет, нет.

Я уткнулась носом в окаменевшее тело, моля о том, чтобы все оказалось жестоким кошмаром. Дедушка пах бергамотом и жженой листвой. И еще чем-то новым. Я не знала, как пахнет смерть, но, кажется, это была она.

— Деда! — детский крик пугает пролетающих мимо птиц. — Меня пчела укусила!

— Не может быть! Дай глянуть, — дедушка берет мою ладонь в руки. — Мое ж ты солнышко. Больно?

— Угу, — хнычу я, надеясь на сострадание.

Дедушка тихонько дует на покрасневшую кожу.

— Заживет, — утверждает он. — Любая рана заживает. Даже самая глубокая. Главное, быть сильной и не плакать.

Мои дрожащие губы выпячиваются вперед.

— Но мне больно!

— И боль пройдет, Злата. Даже самая сильная. Со временем все проходит…

Мокрый нос Каштанки уткнулся мне в подмышку, а потом и звонкий крик ударил по ушам.

— Зося, где вы были?!

Паша.

Он стоял босой на траве, в одной пижаме и едва сдерживал слезы.

— Я всю ночь один был! Не стыдно вам?! Это Каштанка вас нашла! Я больше никогда не буду с вами разговаривать, понятно?!

Я медленно подняла глаза на брата. Что говорить в такие моменты? Как вести себя? Боже, происходит ли это на самом деле?

Мне было пятнадцать, и я думала только о своих чувствах.

— Уходи! — взревела я, чувствуя боль в скулах. — Убирайся отсюда!

Мальчишка вздрогнул. Его лицо стало бледным, губы затряслись, а из глаз хлынули слезы.

— А деда? Что с дедой? — повторял он, не желая уходить.

— Пошел вон!

Я рвала сырую траву, судорожно вытирая ею руки. Железный запах крови попадал в нос, как нашатырный спирт, он приводил меня в чувства. А точнее, возвращал в реальность. К тому же кровотечение из носа не заставило себя долго ждать. Теперь все было в крови.

— Уходите! Уходите отсюда!

Неугомонная Каштанка получила по морде и, обидевшись, спряталась за спину братца. Пронзительный крик Паши заполонил всю округу. Такой горький, что хотелось закрыть уши. Навсегда оглохнуть.

Кошмар стал реальностью.

Я кричала, уткнувшись в окровавленную рубашку. Вспыхнувший перед глазами черный цвет заполнился яркой крапинкой. Воздух подхватил детский вой. А я продолжала кричать, потому что знала, что дедушка больше не улыбнется. Не коснется меня и не издаст ни звука. Я не переставала кричать, даже захлебываясь собственными слезами. Даже когда стало настолько плохо, что захотелось вырвать сердце из груди. Я кричала, пока мой собственный вопль не заглушил меня. Это был конец.

Самое страшное повторилось…

Тяжелое дыхание колыхало пламя свечи. Мне не хотелось включать свет, иначе бы пришлось смотреть на вещи. Те вещи, которые принадлежали дедушке. До меня доносились нотки бергамота, словно дедушка был совсем рядом. Казалось, стоит мне только обернуться и, я увижу его добрейшее лицо. Коснусь мягкой седины. Стряхну крошки хлеба с рубашки. Уткнусь губами в морщинистую щеку и скажу: «Прости».

Как жаль, что мои мечты не умеют сбываться…

После многочасовых рыданий, измученный Паша провалился в сон. Я понимала его горе. Хорошо понимала. Дедушка заменил ему отца. Он заменил ему всех. Я была примерно такого же возраста, что и Паша, когда случилась трагедия. Тогда мне казалось, что страшное позади. Как бы ни так. Я знаю это чувство, когда теряешь родителей. Оно душит. Пожирает изнутри. Обезоруживает и забирает все силы. В эти моменты ты становишься похожим на дышащий предмет.

Свеча догорала, и вместе с ней догорало мое детство.

Я не любила огонь. Всегда остерегалась его. Огонь принес в мою жизнь много горя и хранил в себе печальные воспоминания. Но сейчас страх ушел. Мне хотелось превратиться в крохотного мотылька, коснуться крылышком обжигающего пламени и вспыхнуть. Стать пеплом. Тогда бы ветер унес меня далеко-далеко. Подальше от этого места. Туда, где нет ничего — ни радости, ни горя…

В дверь настойчиво постучались, но я никак не отреагировала.

— Злата, можно? — не разуваясь, на кухню прошел наш местный участковый. Отец Рыбина. Михаил Игоревич. — Мне нужно с тобой поговорить, ты не против?

Я не надеялась услышать что-то новое, но каждый забегающий человек просил разговора со мной. Что они хотят услышать? Я уже несколько дней повторяю одно и то же. Я говорю только правду, хоть и мало что помню.

— Да уж, ребятки, — опечаленно выдохнул Михаил Игоревич, глядя на захламленный дом. — Как же так? Не понимаю, как такое произошло? — приговаривал он, качая головой.

Одичалый Паша крушил мебель несколько дней, поэтому, в доме царил полнейший хаос. Я не пыталась его остановить. Зачем? Таким образом, малыш выражал свой протест этому миру, а я встала на его сторону. Впрочем, кроме меня больше некому это сделать.

— Ты хоть что-нибудь вспомнила? — пододвинув табурет, участковый сел напротив меня.

Я облизала губы, покрывшиеся шершавой коркой. Ожег. Учитывая особенности своего организма, я вообще удивлена, как не оказалась в больнице после выпитой гадости.

— Я помню выстрел, — как под гипнозом повторяла я. — Кто-то стрелял в дедушку.

— Ты можешь предположить — кто это мог быть? Ты их знаешь?

Бред. Полный бред. Я отвечала на этот вопрос десяток раз, но люди, будто не хотят меня слышать. Какой ответ им нужен?

— Я была с вашим сыном и Колей Лагута. Только они были…

— Они ночевали дома, — резко бросил участковый, словно хотел всевозможными путями огородить своего сынишку от ответственности. — У ребят есть алиби.

— Это ложь, — возразила я. — Они были там.

— Ты ошибаешься, Злата.

Я едва держалась.

— Они были там!

— Нет! Их там не было! — настойчиво твердил он и тогда я все поняла.

Скажешь хоть слово — я убью тебя и твоего сопляка. Мне ничего не будет.

Несправедливость. Она повсюду. По всей видимости, Рыбин причастен к убийству дедушки, но всячески пытается это скрыть. Нет, это точно был он. Все, что до этого момента я считала дурным сновидением, было вовсе не сном.

— Как Федор чувствовал себя последнее время?

Я нахмурилась.

— В каком смысле?

— Я имею ввиду, он не мог самостоятельно свести счеты с жизнью?

— И оставить нас одних? — недоумевала я. — Он бы никогда так не поступил! Это было убийство! Я…

— Это уже не тебе решать, — грубо перебил он. — Следствие со всем разберётся.

Мое веко дрогнуло.

«Гори в Аду», — мысленно пожелала я.

— Кстати, это вам на первое время, — на стол упал газетный сверток.

— Что это? — проглотив болевой ком, спросила я.

— Деньги. Немного. Так, пока решается вопрос с опекой. Ты возьми, Злата. Пригодиться.

Это были грязные деньги. Всем нутром я чувствовала, что это не финансовая помощь. Что угодно, но только не она.

— Уберите. Мне не нужно. Мне ничего от вас не нужно. Мне нужна только правда.

Лицо Михаила Игоревича стало каменным.

— Не отталкивай помощь, Злата. О будущем подумай. О себе и о Пашке, — теперь его голос был угрожающим. — Ты ведь не хочешь, чтобы вас по детским домам распределили? Не факт, что до твоего совершеннолетия его не усыновят другие люди. Если ты пойдешь навстречу, обещаю, я сделаю все что в моих силах, чтобы вы остались здесь. У Федора, ведь, есть родственники, правда? Они не бросят вас, я уверен. Мы обязательно кого-нибудь найдем.

Сволочь. Его речь была подобна ядовитому шипению. Как же сильно он сейчас был похож на своего сынка. Яблоня от яблони…

— Так что, ты возьми деньги, Злата. А про ребят забудь. Их с тобой не было, хорошо?

Наши взгляды встретились. Там не было ни капли совести.

— Вот увидишь, через месяц все наладиться. Забудется. А деда мы твоего похороним. Всем селом. Люди добрые не бросят.