— Помогите мне его перенести, — попросил он. — Могила уже выкопана. Надо действовать быстро. Потом и мы отправимся.

Они положил умершего рядом с маркизом де Кермевом, торопливо забросав землей. Анжелика хотела вырезать два креста.

— Никаких крестов! — сказал нормандец. — Мавры, которые пройдут здесь, живо сообразят, что христиане похоронены недавно и бросятся за нами в погоню.

И снова был изнурительный переход по горам, гребни которых в сиянии луны отливали металлическим блеском. Отдохнув за эти два дня, Анжелика дала себе слово, что Колен Патюрель не сможет упрекнуть ее в медлительности. Но сколько она ни старалась, ей было не угнаться за ним. Она вся напряглась и раздражалась, видя, что он ее ждет, часто оглядываясь, останавливается, возвышаясь в лунном свете, как статуя с дубиной на плече. Ей очень хотелось поскорее догнать других беглецов. Те, ругаясь, ворча и стеная, шли, по крайней мере, как простые смертные, а не строили из себя мифологических героев, не подверженных земным слабостям. Да что он, никогда не устает, что ли, этот чертов Колен Патюрель? Никогда не боится? Неужели он не доступен никаким страданиям, душевным или телесным? В сущности, он просто животное! Она и раньше так считала, но переход вдвоем укрепил ее в таком мнении.

Тем не менее они продвигались так успешно, что на следующий день к вечеру достигли опушки дубового леса, где должна была состояться встреча с Раби. Вот впереди виднеется перекресток дорог, проложенных по песку, где пробковые дубы глубоко пустили свои мощные корни.

Колен Патюрель остановился. Глаза его сощурились, и Она удивилась, видя, что он смотрит на небо. Анжелика взглянула в том же направлении, и ей показалось, будто солнце внезапно померкло от тучи грифов, медленно поднимавшихся с деревьев. Должно быть, их приход потревожил птиц. Покружившись в воздухе, грифы вновь опустились, вытягивая голые шеи в сторону большого дуба, ветви которого простирались до перекрестка. Только сейчас Анжелика наконец увидела то, что их так привлекало.

— Там висят двое, — сказала она приглушенно.

Он еще раньше заметил их.

— Это два еврея, судя по черным одеждам. Оставайтесь здесь. Я проберусь ползком, обогнув лес. Что бы ни произошло, не шевелитесь.

Ожидание было бесконечным, изматывающим. Грифы били крыльями, своим кружением и пронзительными криками указывая на приближение человека. Но Анжелика никого не видела.

Он появился внезапно, бесшумно, сзади.

— Ну?

— Один еврей, я его не знаю, должно быть, Раби Байдоран. Другой… Жан-Жан-парижанин.

— Боже мой! — воскликнула она, закрыв лицо руками.

Удар был слишком силен! Все погибло, их побег напрасен — теперь это очевидно. Долгожданное место встречи обернулось ловушкой.

— Я заметил там, справа, селение мавров, которые их повесили. Может быть венецианец и Жак д'Аррастега еще там, закованные в цепи?.. Я пойду туда.

— Это сумасшествие!

— Надо все испробовать. Я отыскал пещеру чуть повыше, в горах. Вы там спрячетесь и будете меня ждать.

Она никогда бы не осмелилась оспаривать его распоряжения. Но она знала, что это чистое безумство. Он не вернется.

Эта пещера с входом, скрытым густыми зарослями дрока, станет ее могилой. Напрасно она будет ждать возвращения своих погибших спутников.

Колен Патюрель устроил ее там со всей провизией и последним бурдюком воды. Оставил даже свою дубину. При нем был лишь нож за поясом. Снял сандалии, чтобы не мешали. Отдал Анжелике и трут с кремнем. Если появится какой-нибудь зверь, достаточно подпалить пучок сухой травы, чтобы отпугнуть его. Не сказав более ни слова, он выскользнул из пещеры и исчез.

Для Анжелики началось ожидание. Настала ночь с ее неясными шумами и отдаленными звериными криками в зарослях. Шорохи и царапанье, казалось, заполняли пещеру со всех сторон. Время от времени, не выдержав, она высекала огонь, но он освещал лишь скалистые стены. Это ее слегка ободряло. На своде пещеры она обнаружила маленькие мешочки из черного бархата, цепляющиеся друг за друга, и сообразила: летучие мыши! Вот откуда раздавалось это шуршание, тоненький писк, заставлявший ее вздрагивать. Вглядываясь в темноту, она старалась ни о чем не думать, лишь бы как-нибудь вытерпеть тревожное медленное течение времени. Треск ветки снаружи наполнил ее надеждой. Может быть, нормандец возвращается с Пиччинино и Жаком д'Аррастега? Как бы хорошо оказаться вместе!.. Но тут совсем близко раздалось мрачное завывание. Это гиена. Ее унылое и насмешливое ворчание удаляется. Должно быть, она спускается к перекрестку, туда, где висит тело Жан-Жана-парижанина. Он погиб, веселый писарь, любимый друг Колена Патюреля. И конечно, стервятники выклевали уже его быстрые лукавые глаза. Он мертв, как мертвы арлезианец, бретонский дворянин и старый фламандский рыбак. И то же будет с ними, последними из беглецов… Марокко не отдает своих пленников!.. Мулей Исмаил может торжествовать. Что с ней станется, если никто не вернется! Она даже не знала, где находится. Что произойдет, если, гонимая голодом, она покинет свое убежище? Сочувствия от мавров ждать бесполезно. Над нею не сжалятся даже их жены, существа угнетенные и запуганные. Как только обнаружат, ее вернут султану. Османа Ферраджи больше нет, некому защитить ее.

— О, Осман Ферраджи, услышьте меня! Ваша великая душа наверное блаженствует в магометанском раю…

Клекот грифов, возобновивших кружение вокруг повешенных, возвестил Анжелике, что взошло солнце. Густой туман заполнил пещеру. Беглянка пошевелилась, разгоняя оцепенение после долгих часов неподвижности, и подумала, что она переживает самое трудное испытание за всю свою жизнь. Не иметь возможности действовать, не сметь закричать, пожаловаться, сделать хотя бы попытку предпринять что-либо. Только терпеть и ждать. Затаиться в этой норе, с бьющимся, как у пугливого зайца, сердцем… Так приказал Колен Патюрель. А между тем солнце уже высоко. Беглецы не возвращаются… Они не придут никогда. И все же она продолжала из последних сил поддерживать в себе надежду. Не могла же судьба быть такой беспощадной!.. Но, собственно, почему не могла? И она вновь падала духом…

Когда массивный силуэт Колена Патюреля загородил вход в пещеру, она испытала такой порыв радости, что бросилась к нему и повисла у него на руке. Ей хотелось убедиться, что он вправду здесь, что она не грезит.

— Вы вернулись! О! Вы вернулись!

Казалось, он ее не видел и не слышал даже, не почувствовал, как она судорожно вцепилась ногтями в его руку. Его странное молчание наконец смутило ее.

— А другие? — спросила она. — Вы видели их?

— Да, я их видел. Только их уже невозможно узнать. Их долго пытали, прежде чем посадить на кол. Я не знаю и никогда не узнаю, кто нас предал, но Мулею Исмаилу известно все, все наши замыслы. Я подслушал разговоры мавров. Гнев султана разразился над Мекнесом. Еврейский квартал превращен в груду трупов. Все евреи истреблены…

«Все!.. И маленькая Абигель… и Руфь, и Самуил…»

— А здесь нас уже ждали, Раби служил приманкой. У них был приказ повесить его потом, а христиан уничтожить сразу. Они повесили Жан-Жана, потому что приняли его за еврея. Я вынул его из петли и принес… ну… то, что грифы не успели… Я хочу схоронить останки…

Он сел, с каким-то удивлением огляделся вокруг, словно впервые видел эти скалы с красными прожилками, вспыхнувшими под лучами солнца. И тяжело заключил:

— Все мои товарищи погибли!..

Некоторое время он оставался неподвижным, опершись подбородком на кулак. Потом с усилием поднялся и вышел. Она услышала скрежет стали о камень: он копал новые могилы. Она последовала за ним, намереваясь помочь, но он грубо прикрикнул на нее:

— Назад! Не подходите, это не для вас… Не то зрелище…

Замерев, она осталась в стороне. Сложила руки, но слова молитвы не шли на ум.

Размашистыми движениями человека, привыкшего к труду землекопа, нормандец выполнял работу могильщика. Когда вырос маленький холмик, Анжелика увидела, что Колен принял неожиданное решение. Он срезал две ветки и сложил их крестом.