Двор — ас ним и полиция — долго гадали о средствах, использованных очаровательной беглянкой, чтобы ускользнуть из Парижа. Говаривали, будто она соблазнила важного полицейского чиновника, и он выпустил ее, переодетую в полицейский мундир.

Но всего забавнее было наивное самодовольство шевалье де Рошбрюна. Он некстати расхвастался перед государем, рассказав, какой прием закатил для госпожи дю Плесси-Белльер на Мальте! Бедняга так и не понял, почему с этих пор его так холодно стали принимать при дворе…

Господин де Бретей фыркнул в кружева своих манжет. Его любопытный глаз — «круглый и глупый, как у петуха», — подумала она, — следил за лежащей молодой женщиной. Он заранее облизывался, что первым узнает ее историю. Она казалась утомленной и как бы отсутствующей, но безусловно восстановила былое остроумие. Она уже изменилась, и он с трудом узнавал в ней ту трогательную жертву несчастий, вид которой так поразил его несколько дней назад.

Он бойко рассказывал: она была полуголая, в мокрых лохмотьях, с окровавленными ногами, восковым лицом и темными кругами вокруг закрытых глаз. Она лежала без чувств на руках неотесанного гиганта, который пытался влить ей в рот целебный настой из трав с ромом, приготовленный монахом-лекарем. Страшно подумать, до какого состояния может довести цивилизованных людей плен у этих ужасных варваров. Боже правый, да разве мог он распознать в этой несчастной гордую маркизу, которую видел танцующей в Версале! Король тогда вел ее под руку вдоль зеленого ковра!.. Право же, он не верил своим глазам. Быть не может, чтобы ради этой женщины Его величество повелел снарядить корабль, просил его, де Бретейя, призвать на помощь весь свой дипломатический талант, дабы улестить Мулея Исмаила. И все же что-то заставило его колебаться. Должно быть, волосы несчастного создания… и еще

— поразительная тонкость запястий…

Пленник, сопровождавший ее, был допрошен и сказал, что не знает титула этой женщины, но «звать ее Анжеликой». Значит, все-таки она! Анжелика дю Плесси-Белльер. Та, что снискала столь сильное расположение короля Людовика XIV! Супруга великого маршала, погибшего от рук врага! Соперница мадам де Монтеспан и украшение Версаля! Разумеется, ее немедленно перевезли в резиденцию правителя этих мест дона де Лос-Кобос-и-Паррандес, жена которого принялась усердно ухаживать за ней.

Анжелика с трудом проглотила слюну. Голод и жажда породили в ней странные склонности. Вид любой пищи, будь то даже несколько конфет, сначала вызывал желание есть, а потом тошноту.

— Что сталось с моим спутником? — спросила она.

Господин де Бретей не знал этого. Отцы из Братства Пресвятой Троицы должны были заняться им, накормить, прилично одеть. Дипломат встал и распрощался. Он пожелал госпоже дю Плесси-Белльер скорейшего выздоровления. Она должна понять, что у него нет желания задерживаться в осажденной крепости. Сегодня утром каменное ядро упало к самым его ногам, когда он прогуливался по крепостной стене! Ужасное место: воистину все здесь нестерпимо. Тут едят лишь бобы и соленую треску! Надо быть этими проклятыми испанцами, такими же дикими и аскетичными, как мавры, чтобы так упорствовать… Он вздохнул, подмел пол перьями своей шляпы и поцеловал ей руку.

Когда он ушел, Анжелика задумалась. В его взгляде была злая ирония. Но почему?.. Угадать причину ей так и не удалось.

Вечером донья Инес помогла ей встать и сделать несколько шагов. На следующий день она оделась во французское платье — его господин де Бретей привез в своем багаже. Испанка, стиснутая фижмами и огромным кринолином, с восхищением и завистью смотрела на мягкие складки атласа, драпировавшиеся вокруг тонкой талии высокопоставленной дамы… Анжелика попросила у нее кремы для кожи лица и рук. Она долго расчесывала волосы перед зеркалом в раме с ангелочками, и ей вспоминалось зеркало источника, темневшее в тени скалы. Она видела, как и тогда, свою почти белую шевелюру, выцветшую на солнце, обрамлявшую трогательно-простодушное лицо встревоженной молодой девушки. Она изучала себя, положив руку на то место груди, где проходила линия загара, видная при декольте: да, пережитое оставило на ней глубокий отпечаток. И тем не менее она не постарела. Она стала другой. Она надела золотое колье, чтобы скрыть некрасивый переход от загара к бледной коже.

Благодаря корсету она держалась очень прямо. Снова обрести эту оправу было приятно. Но иногда рука привычным жестом еще искала складки бурнуса, чтобы прикрыть обнаженные плечи.

Затем Анжелика осмотрела свои покои, где черные стенные ковры не могли полностью скрыть каменную крепостную кладку. Дворец — не то мирное жилище, не то крепость — как и все строения в Сеуте, — походил на мавританские дома: обращенные глухой стеной в сторону улицы, они были открыты во внутренний двор, засаженный чахлыми кедрами. Оттуда то и дело вспархивали стайки напуганных пальбой голубей. Лишь несколько аистов еще садились на стену, верные привычкам своих предков.

Но в покоях Анжелики была лоджия, позволявшая наблюдать за движением на узенькой улочке, ведущей к порту. Были видны мачты и реи, скучившиеся в защищенной бухте, очень голубое небо и вдали — розовая линия испанского берега.

Склонившись с веером в руке, она отрешенно смотрела в сторону берегов Европы и вдруг заметила двух матросов, которые проходили вдоль дома, направляясь к порту… Они шли босиком, в красных шерстяных колпаках, с большими мешками на плече. У одного из ник в ушах блестели золотые кольца. Силуэт другого показался ей знакомым. Что напоминали ей эти широченные плечи под матросской курткой, перепоясанной на талии полосатым бело-красным поясом?

Лишь в то мгновение, когда он уже прошел под аркой, обрамлявшей лестницу, ведущую в порт, и в ярких солнечных лучах четко вырисовывался контур его высокой фигуры, Анжелика узнала:

— Колен! Колен Патюрель!

Мужчина обернулся. Белокурая борода была подстрижена. Конечно, это был он, затянутый в новые одежды, заменившие рубаху и драные штаны раба. Она бурно жестикулировала, подавая ему знаки: горло так перехватило, что она не могла крикнуть, позвать его. Он поколебался, но затем вернулся назад, пристально глядя на разодетую женщину, свесившуюся с лоджии. Она наконец смогла крикнуть:

— Нижняя дверь открыта. Поднимайтесь скорее!

Ее руки, сжимавшие веер, стали ледяными. Когда она обернулась, он был уже здесь, остановился в дверях, молчаливый, босоногий и стремительный.

Его облик, сохраненный памятью, так отличался от вида человека в колпаке и тяжелой одежде, с холодным и жестким взглядом, что она украдкой посмотрела на его руки, с незабываемыми шрамами от гвоздей, — чтобы до конца увериться, он ли это.

Что-то только что умерло! Она не знала что, но уже чувствовала невозможность говорить ему «ты».

— Как дела, Колен? — спросила она мягко.

— Хорошо… и у вас тоже, как я погляжу?

Он пристально смотрел на нее своими голубыми глазами, язвительный блеск которых под изгибами мохнатых бровей был ей так знаком. Колен Патюрель, король пленников!

И он видел ее с этим золотым колье на шее, в затейливой прическе и широких юбках, лежавших складками, с веером…

— Куда вы идете с этим мешком на плече? — спросила она, чтобы прервать молчание.

— Спешу в порт. Я ухожу на «Бонавентуре», торговом судне. Оно отправляется в Ост-Индию.

Анжелика почувствовала, что у нее побледнели даже губы. Она воскликнула:

— Вы уезжаете?.. Уезжаете, не попрощавшись со мной?

Колен Патюрель глубоко вздохнул, но взгляд его стал еще жестче.

— Я — Колен Патюрель из Сан-Валери-ан-Ко, — сказал он. — А вы… Вы важная дама и, кажись, маркиза!.. Жена маршала… И король Франции прислал за вами корабль… Ведь это все правда?

— Да, правда, — пробормотала она, — но это ведь не причина, чтобы уехать, не сказав «до свиданья».

— Иногда это может быть причиной, — сумрачно обронил он.

Его глаза избегали ее взгляда. Казалось, он удаляется куда-то, такой чуждый уютному душистому полумраку комнаты.