Словно со стороны наблюдала, как мои руки нащупали нитевидный пульс, дернули к себе сумку довакина и отыскали на дне несколько пузырьков с зельями. Все эликсиры здоровья пошли в ход: я заливала одно за другим в горло рейнджера, и, когда пульс стал прощупываться лучше, в ход пошла Бишопова фляга с самогоном.

Мои пальцы пробежались по мужской груди, ощупали вздутое пространство. Перевернула на здоровый бок. Снова пальпация. Пятое межреберье. Дезинфекция — самогон плеснулся на грудь. Аккуратный надрез. Ещё. Глубже. Лезвие провалилось. Нужна трубка. Одной рукой я залезла в сумку довакина и принялась шарить в поисках хоть чего-то подходящего. Пальцы нащупали нечто, что мозг ещё не успел распознать, а руки уже извлекли на свет. Флейта. Дудочка. Диаметр пойдет. Снова дезинфекция. Окровавленными пальцами раздвинула разрез и с трудом ввела флейту одним концом внутрь. Тонкий мелодичный свист прозвучал для меня самой прекрасной музыкой: воздух выйдет — лёгкое расправиться. Будет жить… Должен. Пульс. Надо проверить.

Я ничего не чувствовала, почти ничего не слышала через шум крови в ушах — полное отупение эмоций. Восхитительное Никак. Я посмотрела в бледное, испачканное лицо рейнджера, и в свете пожара и оно показалось мне незнакомым, но родным. Не бледный Бишоп — кто другой был на его месте. Кто-то такой же измученный, высохший, уставший… Уже знакомые вспышки ударили по глазам, и образы, словно из пелены, начали всплывать в памяти. Отец… Вот оно — слепое пятно моей памяти… Единственный, кого я так еще и не вспомнила. Отец, который заботился обо мне, когда мать нас бросила спустя пару лет после постановки моего диагноза. Отец — мой герой и полковник в отставке. Папа, который таскал коляску, когда мои ноги начали отказывать. Мой папочка, который сам сгорел от рака за полгода до моего погружения…

Я заскулила, сжав виски, что было сил. Глаза резало неестественной болью, словно их выжигали ледяным железом, и я закричала, не в силах терпеть…

— Что… слу…чилось, — рядом просипел пришедший в сознание рейнджер, присвистывая дудочкой, все еще торчащей из раны.

— Не могу… говорить, — я разревелась от боли и воспоминаний. Память не зря заблокировала самое страшное и оставила это на конец. На конец ли?..

— У тебя нога… сломана… — простонал Бишоп.

— Вы-ывих… — отозвалась сквозь рыдания.

— Там кость торчит. Ты… — рейнджер закашлялся, — ничего не чувствуешь?

Кое-как разлепив слезящиеся глаза, я напрягла зрение, стараясь избавиться от чёрных мушек. Штанина и вправду пропиталась кровью, а из-под материи выпирал острый кусок кости. Я пошевелила ногой: та едва слушалась, но боли не было. Вообще ничего. Чувствительность пропала, но шевелить конечностями ещё могу… Онемение пришло из моего мира? Связь с физическим телом становится прочнее, и скоро я вернусь к состоянию овоща, от которого так старалась убежать… Я… Мне… Мне еще столько всего надо сделать. Как минимум надо зафиксировать состояние моего виртуального тела, чтобы определить скорость адаптации. Нужно отыскать дневник…

Святые нейроны! От неожиданности я вздрогнула, крепко зажмурилась и снова потерла глаза. Дневник отыскался… В моем мозгу. Прямо перед глазами висел журнал заданий, а все мои дневниковые записи были доступны в виртуальном виде. Шевелюра Эйнштейна! «Найти свои вещи — 0/2 найдено. Посмотреть маркеры на карте.» Не может быть! Маркеры!!! О, святые нейроны, сверившись с картой, обнаружила, что моя сумка лежит под обломками ярлового дома, а у Бишопа — ближе к драконьему скелету. Так, посмотрим какие ещё есть задания. «Собрать и наложить шину на сломанную ногу» — ерунда. «Расшифровать Древние свитки» — угу… «Спасти Карнвира» — куда этот волк опять подевался? «Найти исчезнувших подключенных — 2/6 найдено». А?! Я уже кого-то нашла? Моментально просканировав карту и закрыв журналы, я уставилась на едва живого рейнджера: тот лишь повёл бровью, давая понять, что слушает.

— Надеюсь ты не убил этого засранца, — я кивнула в сторону неподвижного довакина, — эту задницу мне надо доставить обратно в реал. Да и Вигдис тоже. Судя по всему, девица ещё жива…

Я устало откинулась на спину, подтянув мешок мага. Крепко обняв добытые с таким трудом Древние свитки, я медленно дышала, наслаждаясь передышкой, запахами гари и стонами уцелевших в этом аду. Еще поживем, слава нейронам. Еще поживем… Смахнув выступившие слезы, повернулась к Бишопу, который с удивлением рассматривал торчащую из груди и еще присвистывающую дудку.

— Объяснишь? — только и протянул он.

— От удара у тебя в груди воздух попал туда, где ему не положено быть, и сдавил легкое. Ты задыхался, а я выпустила ненужный воздух, — устало отчиталась я.

— А… ясно, — Бишоп закашлялся, и мелодичный свист из дудочки усилился. — Никогда не думал… что смогу играть на дуде…

— Попробуй дырки позажимать. Можно мелодию насвистеть…

Мы переглянулись в рейнджером и не смогли сдержать болезненного, усталого смеха. Сломанная нога, пробитая грудь, два поверженных довакина, три драконьих трупа и разрушенный Винтерхолд — славно погуляли. Осталось только в центре кучу навалить. Отсмеявшись, я уставилась в небо и молча переваривала открывшиеся воспоминания. Первый шок прошел и острая боль от потери отца сменилась все той же грустью, что точила меня последние два года. Перед погружением пришлось проходить тесты и доказывать психиатрам, что у меня нет депрессии. Давать верные ответы, чтобы скрыть подавленное состояние — что может быть проще, когда сам участвовал в создании этих тестов. Хорошо, что авторство оставили за моим научным руководителем…

Я глубоко вздохнула. Перегнувшись похлопала себя по ноге, но ни боль, ни чувствительность так и не вернулись. Паршиво… Усилием воли вызвав виртуальный дневник, появившийся после воспоминаний, я методично занесла в него наблюдения за собственным телом. Отсутствие чувствительности ниже колена, подвижность сохраняется…

— Пит… — позвал меня Бишоп, отвлекая от надиктовывания мыслей виртуальной машинистке, — тебе надо вправить кость…

— А? Да, наверное надо… — я свернула журнал и рассеянно посмотрела на ногу. Со стоном попыталась сесть.

Рядом зашевелился Бишоп, взялся за флейту и вопросительно взглянул на меня.

— Доставай. В тебе сейчас столько зелий здоровья, что хоть залезай на шею и скачи до самого Рифтена, — пробормотала я и, поискав в сумке довакина, протянула ему последний пузырек лечебного зелья, — но на всякий случай, выпей еще и его. А потом нам надо будет найти наши сумки и добраться до алхимического стола, если в Винтерхолде остался хоть один… Ты долго без зелий не протянешь, да и рану на шее надо осмотреть.

Рейнджер инстинктивно дотронулся пальцами до пореза и грубо выругался. Я понимающе ухмыльнулась; помогая себе руками, поднялась на одну ногу, и захромала к неподвижному довакину. Если этот тип придет в себя раньше времени — мы трупы.

— Слушай, красотка… — тихо раздалось за спиной. Бишоп сел и с плохо скрываемым облегчением опрокинул в себя пузырек лечебного эликсира, а я все ждала окончания фразы. Рейнджер погонял на языке пойло, сморщился от горького вкуса и наконец проглотил. — …когда я думал, что умираю… Виделось всякое…

— Например.

— Темно… Было очень темно… И спокойно, пока не… Впрочем не важно

— Угу, — многозначительно ухнула я.

— А еще там была ты… — Бишоп не поднимал на меня глаз, гоняя между пальцев пустой пузырек. — Не давала уйти…

— И это тебя беспокоит? — подсказала я, дохромав до него и протянув руку.

Рейнджер в смятении посмотрел на нее, но все-таки ухватился за предложенную ладонь.

— Я до сих пор не верил, что после смерти может быть что-то… Но почему ты… — рейнджер выругался, — проклятье! Да, меня это беспокоит!

Он с трудом поднялся и, перекинув мою руку через шею, взял за талию, помогая идти. Так мы и заковыляли, придерживая друг друга.

— Можешь не волноваться, — ответила я, следуя за маркером задания, — галлюцинации возникают из-за нехватки кислорода, состояние блаженства и покоя из-за выбросов эндорфинов и других «вкусных» штук в мозгу, а я тебе привиделась, как отражение постоянного раздражающего фактора.