— Нет, мисс. Глупо думать о таких вещах, ведь это невозможно… Правда? — Она помолчала, потом посмотрела на стол, на который поставила поднос — Мисс, поешьте, пожалуйста. Не следует ходить голодной.

От одного взгляда на еду Анни чуть не вырвало. Воспоминания о пролитой накануне крови все еще были слишком свежи. Ее сердце разбилось на мелкие кусочки, которые больно кололись, как кусочки стекла.

Она покачала головой, и Кэтлин нехотя ушла, унося с собой «заимствованное» платье.

На другое утро было официально объявлено, что бал в честь помолвки принцессы откладывается на неделю. Анни с некоторым цинизмом подумала о том, как это отзовется на торговцах. Или на друзьях и родственниках юного бунтаря, столь бесславно закончившего свои дни в фонтане.

В первый раз с тех пор, как они девочками встретились в Академии святой Аспазии, Анни и Федра поняли, что им нечего сказать друг другу. Федра не выходила из своей комнаты, бесконечно раскладывая пасьянсы и, судя по словам Кэтлин, отказывалась кого бы то ни было видеть. Анни же гуляла в саду под своим окном, стараясь привести в порядок свои мысли и чувства и подружиться с желтой кошкой.

Она была в саду, когда услышала стук копыт и поняла, что приехал со своим отрядом принц Бавии.

Сначала она вскочила на ноги, потом села обратно на каменную скамью, потом опять вскочила. Ей хотелось немедленно видеть Рафаэля и не хотелось видеть его никогда до конца своих дней. Ей хотелось броситься ему на шею и хотелось долго и жестоко мучить его.

Анни слышала скрип петель и стук копыт множества лошадей. Она ходила взад и вперед по дорожке, то проклиная, то благословляя его.

Минут пятнадцать она пребывала в этом смятении чувств, пока в сад не пришел принц, небритый, со спутанными волосами и в пропыленной одежде. В его серых глазах она увидела усталость, страсть и злобу.

Не в силах сдержать рвущееся из груди сердце, Анни шагнула ему навстречу… и остановилась. Подобно всем черным ангелам, Рафаэль был немыслимо прекрасен.

— Как ты узнал, что я здесь? — спросила она, хотя это ее совсем не интересовало.

Рафаэль недоуменно изогнул бровь и потер подбородок. Едва отросшая бородка очень красила его, но Анни он больше нравился чисто выбритым.

— Начальник дворцовой стражи сказал мне. — Он говорил тихо, спокойно, но Анни поняла, что он разгневан. Начальник стражи наверняка сообщил ему еще кое о чем. — Анни, это правда, что ты и Федра под видом служанок ходили на рыночную площадь?

Анни выпрямилась, вздернула подбородок и подалась назад. Ее чувства были в полном беспорядке. Она радовалась тому, что Рафаэль вернулся целым и невредимым. Она трепетала, потому что она и Федра совершили опасный и дурацкий поступок, за который он с полным основанием мог наказать их обеих. И она желала его. Рафаэль был то ли жестоким, то ли слабым правителем, то ли тем и другим вместе, и невинные люди страдали из-за него, но Анни все равно его любила.

— Да, — спокойно ответила она. — Это правда.

У Рафаэля забилась жилка на правом виске, и Анни почувствовала, как в нем поднимается ярость, хотя он не двинулся с места.

— Ради Бога, что заставило тебя, даже тебя, поступить так по-дурацки?

Анни почувствовала, что ее тошнит, стоило ей вспомнить пережитый в тот день ужас. Она вновь увидела кровь, окрашивавшую воду в фонтане в розовый цвет, потом — в ярко-красный.

— Уверяю вас, ваше высочество… в моем полном и искреннем сожалении по поводу порыва, приведшего меня на вашу ужасную рыночную площадь.

Она, не поворачиваясь, сделала несколько шагов назад и села на прохладную каменную скамью. Несмотря на слабость, охватившую ее при воспоминании о том, что она видела, Анни храбро встретила его взгляд.

— Ваш народ правильно восстает против вас, — продолжала она. — Вы, Рафаэль Сент-Джеймс, — тиран. В вас нет ни капли сочувствия к гражданам вашей страны.

Несмотря на дорожную пыль и бороду, Анни видела, как он побелел, и поняла, что больно ударила его. Рафаэль сжал правую руку в кулак и хотел было что-то сказать, но не смог. Помедлив, он подошел к скамейке и сел рядом с Анни.

— Расскажи, что там случилось, — попросил он. — Расскажи, что ты видела.

Анни несколько мгновений сидела отвернувшись, стараясь сдержать слезы гнева, обиды, разочарования, страха. У нее сжало горло, и она не сразу смогла обрести голос.

— Мы с Федрой были маленькими девочками, когда отправились на рыночную площадь, — грустно проговорила она. — Мы были девочками в чужих платьях, которые искали приключений. По дороге мы кое-что купили, а потом отправились на площадь поглазеть на витрины. Когда мы опять шли через рынок, мы увидели мужчину… совсем мальчика, наверное, студента… Он взобрался на ящик возле фонтана и что-то говорил. — Она помолчала. Щеки у нее покраснели, но она не позволила себе отвести взгляд от Рафаэля. — Он был против тебя. Он еще говорил, когда появились солдаты. Они приехали на лошадях, и их было очень много… Они вели себя так… словно сошли с ума.

Рафаэль закрыл глаза, но взял себя в руки, когда Анни заговорила вновь:

— Один из них выстрелил в студента, и он, обливаясь кровью, упал в фонтан. — Она опять замолчала, стараясь проглотить комок, застрявший у нее в горле, и крепко стискивая руки, лежавшие на коленях. — Твои солдаты разнесли все лавки, все прилавки, перевернули телеги, потоптали все, что только могли. Они всех испугали. Уверена, они еще кого-нибудь убили или ранили, не только этого одного студента.

Воцарилась гнетущая тишина. Когда Рафаэль наконец заговорил, голос у него был хриплый:

— Ты думаешь, что это я приказал стрелять?

Анни внимательно посмотрела на него, и ей стало легко, потому что она поняла, как ему тяжело было ее слушать.

— Нет, — ласково проговорила она. — Я так не думаю. Но, Рафаэль, там были твои люди. На них была твоя форма, они сидели на твоих лошадях держали в руках твои мечи и ружья. Ты несешь за них полную ответственность, и ты не можешь это отрицать.

Рафаэль вскочил со скамьи и повернулся к Анни спиной, но по его опущенным плечам она видела, как ему плохо. Ей хотелось успокоить его, но она не могла… никак не могла высказать ему свою поддержку.

— Я не отрицаю, — после долгого молчания сказал он, повернувшись к ней лицом. — Правда, сейчас я уже ничего не могу изменить, но я обещаю. Я обещаю, что все виноватые будут наказаны. Они будут отстранены от своих обязанностей и преданы суду.

Анни кивнула.

Однако выражение лица Рафаэля не изменилось. Он погрозил ей пальцем.

— Но, Анни Треваррен, вы ответите мне за ваши дела. Видит Бог, как мне хочется выпороть вас за то, что вы подвергли себя и мою сестру такой опасности, но я воздержусь от этого. Я напишу вашим родителям. Думаю, Патрику будет интересно узнать, как поживает его старшая дочь в Бавии.

Анни вздохнула, но ни слова не сказала о том, что в эту авантюру не она втравила Федру, а Федра — ее.

Она сразу представила какую громкую и долгую лекцию ей придется выслушать, если родители узнают о грозивших ей опасностях, которым она подвергала себя из простого любопытства. Вне всякого сомнения, ее вольной жизни придет конец, и хорошо еще, если ее не запрут дома в Ницце. Хотя Шарлотта и Патрик Треваррен никогда не усердствовали, доказывая свои родительские права, и были весьма терпимы в мелочах, например, когда она забиралась на деревья или на каменные стены, но они не воспитывали в своих дочерях и не поощряли безрассудство.

То, что натворила Анни, положит конец их терпению.

Рафаэль еще несколько мгновений не отрывал глаз от Анни, но понять что-нибудь по его лицу было невозможно, потом он повернулся и ушел из сада.

— Барретт! — было последнее, что услышала Анни.

Черт знает что с этим возвращением, думал Рафаэль примерно через час, когда лежал в принесенной в его комнату и поставленной возле камина ванне, отогреваясь чуть ли не в кипятке. Все вокруг него рушилось. Рушилась его жизнь. А он всю неделю и в седле, и на привале думал только об Анни Треваррен.