Методика активного присутствия отдела внутренних расследований была новшеством, при котором отдел сопровождал операции с самого начала, содействуя консультированием. Но целью было сбрасывание ответственности. У посторонних, возможно, такой метод вызывал беспокойство, но сидящие в офисе люди придерживались лишь практической стороны вопроса.

– И ты хочешь, чтобы я проконтролировал отдел внутренних расследований.

Левин лишь молча улыбнулся. Я прислонился к холодному кафелю и закрыл глаза.

– В Доме на каждом углу шепчут, – сказал я, – что все идет вкривь и вкось, ты знаешь об этом?

– Кем ты меня считаешь? – спросил Левин и потер свой ястребиный нос. – Конечно, я в курсе. Ты отчитываешься только передо мной. Если кто-то пытается связаться с тобой, то это просто надувательство.

В мои обязанности входила слежка за отделом внутренних расследований и вмешательство лишь в крайних случаях. О том, что я буду присутствовать на Готланде в качестве наблюдателя, знал лишь Левин.

За несколько дней до облавы я поехал на Готланд в городок рядом с Висбю. Я никогда раньше не был на острове и хотел разведать обстановку. Стоял серый май, и погода была ветреной и холодной. Птицы стремительно летали вдоль берега, как будто преследуя кого-то. Возможно, у них действительно была цель. Я прогуливался, запоминая тропинки и автомобильные дороги, курил и ждал, что что-то произойдет. Чем ближе была дата операции, тем сильнее я тревожился без каких-либо видимых причин. По ночам мне снились кошмары о Сэм и Викторе, и иногда я ловил себя на том, что стою в отеле в туалете и рассматриваю свое отражение в зеркале.

Как-то вечером я стоял в гавани Висбю неподалеку от того места, где должна была произойти облава, и смотрел в небо, когда услышал голос за спиной. Я повернул голову и увидел странного типа – в кепке, широкой толстовке с поднятым капюшоном и мешковатых брюках; он махал мне рукой. Ласкер.

– Какого черта ты здесь делаешь? – поинтересовался он и утянул меня в тень, падающую от одного из тягостных зданий в гавани.

– Я в отпуске.

– Проваливай отсюда, Юнкер, пока не поздно. Что-то не в порядке.

– Что ты имеешь в виду?

– Произойдет осечка. – Он отпустил меня и начал отступать. – Все пошло криво.

Тьма поглотила его, а я остался один и курил, вздрагивая. Было ли это попыткой надуть меня, как выразился Левин? Я подозревал это, но не понимал роли Ласкера. Он же все-таки работал на нас.

Катер с товаром прибыл спустя два дня. Я держался тише воды, выписался из отеля и стал жить под другим именем в гостевом доме рядом с местом обмена. Расслабляться было нельзя. Я записал время, когда оперативная группа и следователи из отдела внутренних расследований прибыли в Висбю, проследовал за машинами гражданской полиции, которые выкатились из брюха парома, прибывшего на Готланд, и отметил их личности, место их жительства и их действия. Вся информация хранилась в черном ежедневнике, который я держал во внутреннем кармане куртки. При этом я чувствовал, что могу контролировать все события в окружающем мире.

Сотрудники отдела внутренних расследований не должны были присутствовать в гавани. Предполагалось, что они будут находиться в близлежащей квартире и докладывать начальнику, а эти отчеты будут переданы дальше в Стокгольм. Я терялся в догадках, кто ожидал эти бумаги, насколько высокий чин занимал этот предполагаемый человек и что произойдет в случае провала.

Маленькая моторная лодка без огней скользнула под покров ночи. Я стоял в тени того самого здания, где разговаривал с Ласкером несколько дней назад. Вдоль набережной двигались тени, и я старался различить голоса. На расстоянии ожидала оперативная группа, которая подчинялась приказу не нападать, пока передача оружия не завершится. У меня с собой имелся служебный пистолет, хотя мне было не по себе от этого.

Я видел, как причалила лодка, как мечутся тени в темноте. Набережная была безлюдна. Из черноты внезапно появился большой джип, который медленно катился к лодке; наконец он остановился, оттуда выбрался человек и открыл багажник. До меня донеслись шипящие голоса. Покупатели встретились с продавцами.

– Посмотрим, – сказал мужчина. – Открывай один.

– У нас нет времени, – произнес кто-то рядом с ним.

Я узнал голос, принадлежащий Максу Ласкеру.

– Быстро, кому сказал.

– Я хочу посмотреть, – сказал первый. – Открывай.

– Как хочешь, – сказал третий.

Звук открывающегося ящика, и потом слишком долгая тишина.

– Это шутка, верно? – услышал я голос первого.

Мужчина, который держал ящик, снял крышку и сам заглянул внутрь.

– Что? – Он засунул руку в ящик и порыскал там. – Это… Я… Я не знаю, что сл…

Где-то позади включился огромный мощный прожектор, осветив желтым светом силуэты в гавани. Кто-то с той стороны выкрикнул слово «полиция», и тут началось. Все, включая Ласкера, были обезоружены. Движения осведомителя были резкими и нервными, он себя явно не контролировал. Мужчина, который заглядывал в ящик, с пистолетом в руке повернул лицо в сторону прожектора и вдруг резко пропал из области освещения, спрятавшись за автомобилем. Ящик с грохотом упал на землю. Я вытащил пистолет из кобуры и затаил дыхание.

Группа захвата бежала с оружием и щитами, как будто они подготовились к войне. Прогремел первый выстрел, но я не успел заметить, с какой стороны он раздался. Ласкер поднял свой пистолет, но получил пулю в бедро, прежде чем смог спустить курок. На свету брызги его крови казались черными, нога подвернулась, лицо исказилось. Он выронил оружие, схватился за бедро и дико заорал.

Кто-то снова завел лодку в попытке выбраться из гавани. Стоял стрекот очередей, было слышно, как бьется стекло. Краем глаза я заметил, как полицейский упал на землю, но я не понимал, кто именно это был. Униформа делала их безликими.

На заднем плане включился мерцающий синий свет, завыли сирены. Я выбрался из сумерек с поднятым пистолетом, толком не понимая зачем. Мужчина, который спрятался за машиной, наверное, увидел меня, потому что мимо что-то просвистело, и я был вынужден снова отступить в темноту.

Водительская дверь джипа открылась, внутрь вскарабкался человек и завел машину. Я увидел, как кабина на секунду осветилась, потом он закрыл дверь и нажал на газ. Я провожал машину взглядом, пока она не скрылась из поля зрения. Мои руки дрожали.

Пальба не прекращалась, но немного утихла. За джипом поехала полицейская машина, и я не мог понять, сколько именно полицейских пряталось в тени. Я подошел к Ласкеру, который лежал довольно тихо, обхватив бедро руками. Когда я перевернул его, то стало очевидно, что он получил еще одну пулю в голову. Рот его был полуоткрыт, а взгляд застыл в точке где-то за моим плечом.

Полицейским удалось взобраться на лодку и обезоружить тех, кто прятался в каюте. Откуда-то доносились выстрелы, и, наверное, меня охватила паника, потому что я бездумно выстрелил в черный зев между двумя громоздящимися друг на друге контейнерами.

Мне случалось ранить человека прежде, но не застрелить. Чувство было ошеломляющим: все вокруг застыло, а чувства сконцентрировались на моей руке, точнее, на пальце. Он пульсировал и горел, как при ожоге, а я только и мог что смотреть на него.

Ноги понесли меня вперед, к моей жертве, и тут я увидел два тяжелых ботинка. С чувством того, что произошла непоправимая ошибка, я вытащил мобильный телефон для освещения. Ярче всего я помню этот момент. В гавани было невероятно темно. Я осветил землю перед собой и увидел кровь, рекой льющуюся из раны на шее, неподвижное тело и эмблему на плече синего цвета с надписью «ПОЛИЦИЯ».

Мы с Йоном Гримбергом подружились, и я стал называть его Гримом. Мы оказались совершенно разными. Довольно скоро я обнаружил, что временами он бывал очень противоречивым – по крайней мере, на первый взгляд. Сам Йон заявлял, что ему сложно соответствовать социальным нормам. Несмотря на это, Грим вполне мог выпутаться из большинства неприятных ситуаций, если таковые случались. Тогда он оправдывался или с совершенно честными глазами просил прощения. Этому искусству у него я так и не научился. Казалось, у него вообще нет проблем с общением. Как-то раз я спросил, как у него получалось ладить с людьми, если он считал, что не может вписаться в коллектив.