Хан у входа в загон хмыкает и что-то бурчит себе под нос — полагаю, дает оценку моим умственным способностям или острому языку. Амир же резко выдыхает сквозь зубы.

— Делай свое дело, женщина! — он оборачивается и кивает Хану, а тот тут же подбегает ближе, как преданная собачонка. — Помоги ей во всем, что скажет. Буду скоро.

Амир резко срывается с места и в два длинных шага достигает выхода. Вот черт, не оставит же он меня одну с этими двумя? Хан вытягивает губы в трубочку и причмокивает, проходя похотливо бегающими глазками по моему телу, замерев на груди. Ежусь, чувствуя холод и страх, как будто бы меня резко лишили теплого одеяла, выставив на мороз — наедине с Ханом я явственно ощущаю исходящую от него угрозу, которая может вылиться в первородный страх.

— Да, Хан, — вдруг раздается у выхода, и я перевожу взгляд туда, где остановился Амир. Он ждет, пока второй мужчина посмотрит на него, и говорит строго: — Девчонку не трогать, ясно?

Хан нервно облизывает губы и пожимает плечами, что можно расценить и как положительный, и как отрицательный ответ.

— Я спросил: «ясно»? — нетерпеливо повышает голос Амир.

— Ясно, — нехотя цедит Хан и опускает свой горящий страстью взор. Делает несколько шагов по направлению к мужчине, пострадавшему от тысяч кулаков, или попавшему под каток, дотрагивается до его руки носком ботинка, брезгливо морщит губы.

— Что вы делаете! — возмущаюсь я и буквально бросаюсь на колени, желая защитить несчастного, измученного, изможденного пленника. — Вы — животные!

Хан сплевывает в угол и говорит, не скрывая своей гордости за слова:

— Ты даже не представляешь, какие, девочка.

Теперь я вскакиваю на ноги и останавливаюсь прямо напротив этого человека. Упрямство во мне перебарывает страх, а злость придает сил.

— Делайте все, как сказал Амир Султанович, — специально называю полное имя своего…похитителя, чтобы придать вес своим словам, чтобы показать, что я под его защитой, а также дать понять этому мужчине, что он не имеет надо мной никакой власти. — Будете мне ассистировать. Ясно?

В его глазах сверкает нехорошим светом молния, но он будто бы принимает правила игры, которые я навязываю ему сейчас и опускает плечи. Вот так. Не стоит меня запугивать, чертов Хан. Я вашего Амира не боюсь, а тебя и подавно.

Выдыхаю воздух сквозь зубы и понимаю, что до этого совсем не дышала, а стояла, затаив дыхание.

Оглядываю пространство, думая о том, из чего можно будет сделать носилки.

— Нужно уложить его на жесткую кровать, — говорю Хану, а сама даже не смотрю на него, чтобы снова не нарваться на его пристальный и колючий взгляд, который заставляет чаще смотреть в сторону двери и продумывать: смогу ли добежать до ворот, или нет, сбегая отсюда?

— Нет, будешь все делать здесь, — грубо хрипит этот человек, проходит мимо меня, и выкатывает из кухонной зоны каталку. Одним движением руки скидывает с нее какой-то мусор, тряпки. Переворачивает одной рукой, и я в ужасе распахиваю глаза: это же надо такой силой обладать, чтобы так легко управляться с громоздкой кроватью на колесиках?!

Хан перевозит каталку на середину, подтягивает мой чемодан к себе, открывает его. Нагибается к человеку в углу, быстро берет его на руки, как ребенка, и перекладывает на сооруженную постель.

— Давай, доктор, приступай, — говорит он хрипло. — Не сделаешь, что сказано, попрощаешься с жизнью.

Никакой фантазии у этих людей! Никакой. Совсем недавно Амир в операционном зале клиники современной медицины говорил мне то же самое, и снова я слышу эти слова…Они так легко бросаются идеей того, что могут оборвать жизнь, что это заставляет меня смотреть на них не с опаской, а с толикой презрения…

Подхожу ближе к больному, краем глаза отмечая, что Хан из разных уголков комнаты достает нужную аппаратуру и решаю ничему не удивляться. Может быть, у них тут кабинет мед. помощи на выезде, кто знает?!

Убираю с лица пациента бурую от крови тряпку, которая неудачно упала на него во время скорой транспортировки и резко зажимаю рот обеими руками, чтобы не закричать, не заорать сиреной, не заплакать плакальщицей на похоронах. Страх железной хваткой стягивает горло, становится нечем дышать, а перед глазами прыгают разноцветные мушки.

Это жуткое зрелище: подбитый глаз, гематомы по всему изможденному лицу, явно сломанный нос. Зрелище страшное, невыносимое от осознания чужой жестокости, но на меня оно действует сильнее, чем должно было бы. Потому что я знаю этого человека.

Это мой бывший жених.

Чертовы идиоты. Нашли кого привезти! Докторшу, которой здесь, в этом доме, точно не место!

И как она приехала не вовремя!

От злости не сразу правильно нажимаю на виртуальные кнопки айфона, попадаю не туда, и только с третьего раза дозваниваюсь Ивану. Пусть объясняется: отчего так получилось, что в логово льва пришла невинная овечка? Тем более после того, как я ясно просил уволить ее, вышвырнуть из клиники, чтобы она своими чистыми глазами не портила мне настроение, и не подвела под монастырь в случае чего.

Однако главный врач нашей семейной клиники не доступен. Он там в черную дыру провалился, что ли? Никак не дозвониться, не накричать, не промыть ему мозги.

Как можно быть таким бессовестным человеком?

Но решать проблемы нужно по мере их поступления, пока что у меня совсем нет времени ни на что, а это значит, что я должен заняться самым главным.

Пока докторша пытается поднять на ноги этого шелудивого пса, чтобы он раскрыл свой рот и, наконец, признался в своем ужасном преступлении против семьи, я займусь тем, что действительно важно.

Прохожу до конца участка, открываю дверь в огромный гараж, где уже собрались члены моей небольшой группировки среднего звена. Всего их несколько бригад, эта — самая многочисленная прослойка, и именно мне нужно курировать их деятельность, чтобы в ненужный момент не случилось никакой революции.

— Олег имел дело с Вильдановым, — говорю сразу без предисловий, чтобы не тратить лишней минуты. Мужчины, которые оказались тут, сразу же подбираются, выпрямляются, готовясь слушать. Почти все, кого звал, — пришли. Другого варианта и быть не могло — кто ослушается Амира, тот будет жалеть об этом.

— Наш приближенный человек на прошлой неделе похитил одну вещь, которая ему не принадлежит. Прямо из этого дома. Дома, в котором ему дали работу и еду. Не побрезговал, шелудивый пес, и предал своего хозяина.

Обвожу тяжелым взглядом собравшихся, ловлю их эмоции. Если у этого барана, который прямо сейчас лежит под скальпелем симпатичной докторши, есть сообщник, я смогу уловить малейшее движение, вычислить крыс на корабле. Но лица мужчин непроницаемы. Они явно озадачены и ждут приказа, что нужно делать.

— Мне нужно знать, с кем общался этот шелудивый пес. Всю его жизнь вне этого дома. Как он жил, что он делал, что ел и с кем спал. Понятно?

— Амир, что мы ищем? — поигрывая ключами от автомобиля, переглянувшись с некоторыми мужчинами, спрашивает самый рослый. Это Руль. Главный в этом звене, через него и делаю все свои дела, которые не стоит доверять обычным людям. — Ты скажи.

Цепко гляжу в его глаза. Может ли он использовать полученную информацию против семьи? Сможет ли отыграться на мне за какие-то резкие слова, обиду? Не получится ли, что я сам сейчас передам острый нож, который каждый из этих людей сможет вонзить мне в спину, лишив жизни? Но самое главное — не воспользуется ли он тем самым ключом, который утерян?

Но другого выбора нет, иногда приходится доверять и другим.

— Ищем то, что он вынес из главного дома. Это компромат на Вильданова. Думаю, он имел с ним дело, другой причины, почему он украл его, нет.

Парни присвистывают. Они понимают: если узнают, что он вышел из нашего дома, быть войне кланов. А для этого не время.

— Пока информация не всплыла, а это значит, что его сообщник либо приберег его на крайний случай, либо…