Родриго посмотрел на него, вопросительно подняв брови.

— Конечно, если он обратит их в свою веру, — добавил Ленци, — даже папа не может отрицать, что Савонарола послан Богом.

— А если они съедят монаха? — усмехаясь, спросил Родриго.

— То окажут Республике большую услугу!

— Только если не начнут вещать его голосом! — воскликнул Таддео. Все рассмеялись.

— Можете быть уверены, — добавил Ленци, — ни один зверь не сможет переварить этого угрюмого церковника с кислой физиономией. Даже у льва будет несварение желудка.

— Что за вонь? — внезапно спросил Валенти. Он сморщил нос, казалось, запах исходит от алтаря. Или откуда-то еще?

— Это доминиканец. Сомневаюсь, что монах моется, — ответил Таддео.

Когда смех, вызванный этими словами, стих, все собрание замерло. В зловонном воздухе повисло ожидание, оно все нарастало, пока из боковой двери не появился Савонарола и не взошел на кафедру.

— А это что? — Родриго указал на серо-коричневую, как ему показалось, шкуру, висевшую там, где стоял монах. — Что…?

И понял. Все смотрели на него, озорно улыбаясь. Валенти бросил взгляд на Савонаролу.

— Так это…

Все трое кивнули.

—… шкура животного?

Они снова кивнули.

— Тухлая шкура осла, — объяснил Андрея Ленци. — Прекрасно, верно?

— Si, — сказал Кавалли. — Как говорится, если башмак, в данном случае, шкура — подходит, носи его! И смотрите… он даже не заметил! Явно лишен обоняния, это при таком-то клюве!

Но Родриго думал иначе. Доминиканец явно решил не подавать вида, чтобы не доставить удовольствия противникам, решившим высмеять его.

Отец Джироламо Савонарола почти сразу же завладел вниманием аудитории. Зеленые глаза горели. Сухой, как щепка, с бледной кожей, в заплатанной сутане, висевшей на нем, как на пугале, с неуклюжими жестами, он привлекал необычностью, страстностью, крайней искренностью своей проповеди. В этом ему было невозможно отказать.

—… должны покаяться, о, Флоренция, прежде чем гнев Господа падет на тебя!

Холодок предчувствия коснулся Родриго, он плотнее запахнулся в плащ, хотя и знал, что дело не в температуре.

— Все это мы слышали и раньше, — шепнул Ленци и драматически закатил глаза.

— Он такой мелкий, — произнес вслух Валенти, не отводя глаз от приора. — И неуклюжий. Трудно поверить, что у него так много последователей… и что он навлек гнев папы Александра.

Ленци согласился:

— И совершенно уродлив. Но, если слушать достаточно долго, можно понять, чем он привлекает, хотя его влияние и падает.

— Даже Сандро Боттичелли попал под его чары, — Родриго вспомнил слова Данте де Алессандро. — Как мне рассказывали, он сжег одну из своих бесценных картин.

— Да. Это случилось во время фестиваля. Монах назвал костер «жертвенным». Но дни его сочтены, и если мы сможем что-то сделать, падение Савонаролы неизбежно.

Кавалли наклонился к ним и зашипел:

— Им бы следовало забросать приора камнями!

—… неудовольствие Господа! — вещал Савонарола. — Скудный урожай и вспышка чумы — знаки божьего гнева на Его Святейшество в Риме! Я не могу больше верить папе Александру, но целиком вверяюсь Господу, который выбирает слабых, дабы поражать сильных. Его Святейшеству следует благоразумно позаботиться о своем собственном спасении.

— Нахален, надо отдать ему должное, — прокомментировал Родриго, оглядывая собравшихся. Многих увлек приор Сан-Марко, и это несмотря на то, что впал в немилость и подвергся отлучению. Других — их было меньше — проповедь раздражала, а большинство молодых людей — некоторых Валенти знал как Сompagnacci — были готовы наброситься на доминиканца и вышвырнуть его на piazza.

Кое-кто даже осмелился смеяться. Затем ударил барабан. Сторонники Савонаролы затеяли ссору с барабанщиком и его дружками.

— Убирайся в свою нору, болтун! Piagnone, лицемер!

Пронзительно закричала женщина, громко заплакал ребенок. Другие пытались успокоить крикунов.

— Смотрите! — внезапно воскликнул Андреа Ленци.

Родриго отвлекся от скандала и поднял голову вверх…

С нехорошим предчувствием направлялся Аристо в Санта-Лючию. Не то чтобы чего-то боялся, просто сама мысль оказаться в бастионе христианства была ему неприятна. Любые атрибуты религии живо напоминали о Стефано Руджерио, покойном епископе Флоренции, воспитавшем его. И пытавшемся железной волей искалечить душу Аристо.

Единственной причиной, почему карлик вообще собрался в монастырь, была тревога женщины, которую он обожал многие годы. Каресса де Алессандро очень хотела узнать, как живет ее дочь, и услышать это от близкого человека. Такого, с кем она была лучше знакома, чем с Родриго да Валенти. Мать Джульетты не просила Аристо, но, как ни пыталась, не смогла скрыть своего беспокойства ни от него, ни от принца.

Так что, когда Данте подавил свою гордость и нехотя объявил о намерении посетить дочь, Аристо галантно выступил вперед и предложил сделать это вместо него.

Поначалу принц и слышать об этом не хотел. Но когда Аристо намекнул, что такой шаг меньше скомпрометирует Данте, давшего клятву воздерживаться от визитов к Джульетте, пока она томится, как какой-нибудь треклятый мученик в затхлой обители, тот уступил.

И вот снова Аристо подскакивает на лошади, которая, казалось, нарочно выискивает каждую рытвину и каждый ухаб по дороге в Санта-Лючию.

От размышлений его отвлек отдаленный топот копыт. Резко натянув сильными руками небрежно отпущенные поводья, карлик чуть было не свалился через крестец лошади. Ноги взлетели в воздух, волосатые лодыжки оголились, прежде чем всадник сумел восстановить равновесие и заставил животное резко остановиться.

Склонив голову, Аристо прислушался, но в этот момент его лошадка ржанием нарушила окружающую тишину леса. Будь ноги длиннее, карлик лягнул бы скотину в челюсть, чтобы успокоить. А так пришлось ждать, скрипя зубами, пока она утихнет сама.

Расстояние между Аристо и другим всадником, судя по звуку, сокращалось, и верный слуга взялся за рукоять кинжала.

— Кто идет? — выкрикнул он, когда голые ветви деревьев на повороте закачались и стало понятно, что второй путник приближается.

Из-за поворота появился мужчина верхом на гнедом коне.

— Карло, Zingaro.

Всадник тоже остановился, присматриваясь к Аристо.

Слуга облегченно вздохнул и опустил рукоять кинжала. Карло. Брат Родриго да Валенти.

— Что вы здесь делаете, maestro? — спросил Карло, пришпоривая коня. — Может, решили присоединиться к монахиням? — он подмигнул и широко улыбнулся, останавливаясь рядом с Аристо.

— Только вместе с тобой, — парировал карлик, в глазах которого вспыхнули огоньки добродушного смеха. Ему нравился Карло, он вседа обращался с карликом как с равным.

— Так ты думаешь, их на нас хватит?

Аристо вздохнул тяжело, будто держал на сгорбленных плечах весь мир.

— Большинство из них не стоят беспокойства… кроме Моны Джульетты.

— Конечно, — Карло пожал плечами. — Но я слышал, аббатиса недурна.

— Ты не ответил на мой вопрос, Zingaro, — прервал Аристо, ему вдруг стало необходимо увидеть Джульетту лично. — А ты, наверно… — он не закончил фразу, внезапная мысль пришла в голову. — А почему ты не с табором?

Карло снова пожал плечами, поерзал в седле.

— Я перебрался в Верди, maestro, собираюсь работать в отряде Родриго, — он опустил глаза, решая, стоит ли продолжать. — Риго просил меня присмотреть за Санта-Лючией и… Моной Джульеттой.

Аристо нахмурился, вновь охваченный тревогой, хотя очевидное желание собеседника говорить в открытую порадовало его.

— У него есть причины для беспокойства?

Карло, помрачнев, поджал губы.

Карлик вопросительно наклонился, черты его обезьяноподобного лица исказились еще больше. С самого начала мысль о том, что Джульетта де Алессандро находится в Санта-Лючии, причиняла ему беспокойство, но он никому этого не высказывал.