Мигель сказал, что день был тяжелым. У Якима Сцибы, столяра из Западной Слободы, убили жену. Просто так убили. Забрали деньги — сколько там у нее денег могло быть? Она на рынок за свежими яйцами пошла. Забрали корзинку с этими яйцами. Зачем убили, неужели бы Сцибова жена сама не отдала и деньги, и корзинку?

Берана не понимала, в чем смысл такого убийства, но не особо задумывалась. Ее это не касалось. Было не интересно. 

Якима, одуревшего, мать и теща к вечеру в таверну чуть не палками пригнали. Попросили Мигеля напоить его, чтоб встать не мог. Чтоб не мешал им все для похорон готовить. И чтоб сам с горя не умер.

Таверна по вечерам пустой не бывает, Якима все знают, про жену его все уже знали, и что трое детей на нем осталось. К ночи все пьяны были, Мигелю и делать ничего не пришлось, и им с Аной тоже. Даже по залу ходить не надо — вся толпа у стойки собралась. Так почему день тяжелый?

Мигель на этот вопрос ничего не ответил, вздохнул только, и спать Берана пошла недовольная. Разве трудно объяснить, что тяжелого в том, что все пьют из-за смерти Ольги Сцибовой? Нет, Мигель вздохнул не потому, что ему трудно объяснять, а потому, что думал, будто с Бераной что-то не так. Будто ей не жаль Ольгу или детей, которые остались без мамы. А ей Якима было не жаль. Вместо того, чтоб помочь матери и теще, он напился пьян — за что его жалеть? И жену он легко найдет другую — не старый еще, зарабатывает хорошо, что ему помешает снова жениться? А дети, трое девчонок, не его забота, он их на бабушек оставит. И о чем тут горевать?

Жалеть Ольгу было поздно, ее больше нет, и дело с концом. Но Сцибовых девчонок Берана жалела. Пока они не привыкнут к тому, что вместо мамы теперь две бабушки, они будут сильно скучать. И ей не нравилось то, что Мигель думал, будто она совсем ничего не чувствует. Не так, чтоб сильно не нравилось — какая разница, что думает Мигель, или Ана, или кто-нибудь еще? — просто немного мешало. Когда люди, с которыми живешь вместе, все время ошибаются насчет тебя, это не может не мешать.  

Берана подумала об этом перед сном. Недолго. Засыпала она сейчас сразу, не то, что раньше, когда мысли крутились в голове, толкались, лезли куда-то, отпихивая друг друга. И сны ей больше не снились. Ничего не мешало выспаться как следует.

Но не этой ночью. Сегодня ей вдруг, ни с того ни с сего, приснился Заноза. Приснилось, что он влез к ней в окно.

Заноза? В окно девичьей спальни? Это точно был сон!

Поэтому, когда он окликнул ее по имени, Берана решила не просыпаться. Нельзя просыпаться во сне, можешь куда-нибудь провалиться и уже оттуда не выйти. Хотя, если снится, что к тебе в окно влез вампир, то наоборот надо проснуться и как можно скорее позвать на помощь. Но Заноза — не тот вампир, который может влезть в окно наяву. Значит, просыпаться нельзя…

Но очень хотелось.

Что там она чувствовала к Занозе, когда у нее было помрачение, глупая влюбленность, Берана не помнила. Зато ее тело помнило «поцелуи». Вкус его крови. И то странное, сладкое, темное, нежное... чувство? Если это и можно было назвать чувством, то Берана погружалась в него, как в воду, оно заполняло снаружи и изнутри, и ничего не оставалось. Ничего, кроме наслаждения.

Нет. Было что-то… когда Заноза «целовал» ее, отдавал свою кровь, казалось, он ее любит. Но сейчас Берана не могла вспомнить, как это. Осталась лишь память тела. И понимание, что кровь по-прежнему нужна. Чтобы быть сильной и быстрой, не болеть, не уставать, уметь защитить себя.

Проснуться или нет? Проснуться и оказаться бодрствующей в глубинах сна, из которых нет выхода? Но тут Заноза, и если не проснуться, он просто уйдет.

Как поступить?

Берана хотела открыть глаза, но, оказывается, они и не были закрыты. С закрытыми глазами она Занозу не увидела бы. Даже во сне. Что ж такое, почему он всегда все запутывает? Вот и сеньор Мартин говорит, что Заноза очень сложный! Здесь он сейчас или не здесь? Спит она или нет?

— Вот, возьми это, — Заноза протянул ей что-то, в темноте почти неразличимое. Цветок, что ли? Роза. Стеклянная роза. — Это твое.

Ну, раз ее… раз он так говорит… Берана ему никогда отказать не могла, с самого начала, с той ночи, как он ее зачаровал. Сейчас она и пытаться не стала. Взялась пальцами за тонкий, утыканный шипами стебель, и роза исчезла.

Дурацкий сон! Берана закрыла глаза. Было очень досадно, что Заноза всего лишь приснился. Нет, от него, конечно, не дождешься… ничего путного. Но уж в окно-то залезть мог бы и по-настоящему!

Берана на него злилась. Ужасно злилась. Она уже и не помнила, когда в последний раз так сильно… вернее, в последний раз она так сильно именно на Занозу и злилась. И в предпоследний. И вообще всегда. Как он умудряется бесить, даже ничего специально для этого не делая? Да вот так. Потому что специально ничего не делает. Нарочно. Чтобы побесить. Зачем приснился, спрашивается? Вот зачем? Чтоб разозлить еще сильнее?

И не скажешь ему ничего. Что говорить-то? «Не смей мне сниться»? «Не лазай во сне ко мне в окна»? Берана представила, как Заноза в ответ на нее посмотрит, и решила, что лучше уж сразу ему врезать. Без объяснений. Вот прямо вечером, как увидит его в таверне, так и врежет. Сковородкой. Это даже вампира должно пронять.

А с утра она нашла на подоконнике пышный бордовый пион и письмо, где нечитаемым почерком, но очень живо, была описана битва с ужасно злым и опасным волком, из распоротого брюха которого выпрыгнули живые и здоровые пожилая леди, юная леди, четверо дровосеков и один пион.

Мысли про сковородку еще брезжили где-то по краю. Но цветок был красивым — Заноза некрасивых не дарил. А чтобы разобрать его почерк, нужно было так сосредоточиться, что для других мыслей просто места не оставалось. К тому же, раз он принес пион, значит, все-таки был здесь, а не просто приснился. Заноза был настоящий. Будил ее, между прочим. А она не проснулась.

Мог бы и получше стараться. Дурак. И цветы мог бы носить почаще. То, что она его больше не любит, не значит, что ей не нужно дарить цветов. Сеньора Лэа его тоже не любит, а без букетов не остается.

Заноза вернулся на мельницу без Бераны, но с цветком. Не с розой — с пионом. Живым. В ответ на вопросительный взгляд, растерянно пожал плечами:

— С ней все нормально. Не понимаю, как это сработало и где было противоядие, но с ней все нормально. Я решил, что еще пион ей подсуну, пока спит, а то завтра она меня убьет нафиг.

— За что?

— Да я без понятия. Но когда я уходил, она была злющая.

Он уселся за письменный стол и зачиркал стилом по плоскому как лист бумаги планшету. От руки пишет. Горе тому, кому придется это читать.

— Что там было? — быстрый, внимательный взгляд, и снова стило бежит по планшету, — когда ты Шиаюн спугнул. Ты будто призрака увидел.

Хасан подумал, отвечать или нет. Шиаюн была врагом. Об уловках врага лучше не умалчивать.

— Так и было. Показалось, что это Хансияр.

— Твоя жена?

— Да. Прямиком из восемнадцатого года.

— То есть, Шиаюн была не в сплошной маске, а… — Заноза провел пальцем под глазами, — типа, в чадре?

— Это яшмак, — сказал Хасан. — Нет, она вообще была без маски.

Заноза присвистнул и положил стило.

— Ты видел ее без маски? И она не смогла тебя зачаровать? Фигассе! — он просверлил Хасана взглядом и достал сигареты. — Когда она попробовала при мне снять маску, я ее застрелил раньше, чем разглядел. Там чары такой мощности, что мозг выносит. Я стрелять начал, даже еще не зная, почему. Потом только понял.

— Я ее хотел зарубить. Дело вкуса.

— Да, но…

— Ты считаешь себя единственным, кого не берут дайны убеждения?

— Да… То есть, нет. То есть… madre, — Заноза щелкнул зажигалкой, — меня они берут, поэтому я и стреляю. Я их чувствую. Но, вообще-то, они должны срабатывать незаметно. Весь смысл в незаметности. И ты их не замечал. Раньше.