— Я тебя мертвым не вижу, — буркнул Мартин.

Он не знал, как объяснить, чем мертвые отличаются от живых. Мертвые — мертвы, а Заноза — живой, это очень просто, но разве это объяснение?

— Мертвые не врут, что перестали ржать, и не хихикают так мерзко. Сидя, между прочим, на перилах, с которых их уже однажды сбрасывали в воду. У мертвых, вообще, на плохое память хорошая. И высокая обучаемость. Видел бы ты Калимминых зомби!

— Послушные?

— А то! Они же зомби. Мертвые все послушные.

— А я мертвяков боюсь, — сообщил Заноза, забрал у Мартина фляжку, сделал хороший глоток и вернул обратно. — Будешь смеяться?

— Не буду. Я их тоже не очень-то.

— Почему ты не хочешь рассказать Лэа?

— А с чего ты взял, что я не хочу?

— С того, что ты здесь, — упырь постучал пяткой по обшивке перил, — а не дома. Пьешь со мной вместо того, чтобы бежать к Лэа и порадовать ее тем, что приручил «хищника» или знаешь, как приручить. Ты же земли под ногами не чувствуешь, даже без крыльев летаешь. Думаешь, с чего меня так прет? У меня-то поводов для радости нет. Мне Койот по мозгам проехался, Голем чуть пополам не разрубил, еще и ты навалял. Но тебе хорошо, и мне тоже. Хотя, — признался он, после еще одного вдумчивого глотка, — один повод есть. Драка была классной. Но все равно, ты летаешь, и я летаю, потому что волна одна. Эмпатия, все такое. Так почему не поделиться радостью с Лэа? Потому, что ты дрался, хоть и обещал этого не делать? Вряд ли. Вот я и спрашиваю, почему?

— А почему вряд ли?

— Так нелогично же. Если нарушаешь обещание, и не рассказываешь об этом, нарушения это не отменяет. Наоборот, к одному обману добавляется другой. Умолчание — тоже обман. Но, — Заноза наклонился к Мартину, опираясь локтями на колени, — ты не обманул. Ты не мог не драться. У тебя выбора не осталось: там был я, там были люди, ты нас защищал от Голема, а потом — людей от меня.

— А потом дрался просто для удовольствия, хотя мог бы сразу оторвать тебе голову или пробить сердце.

— И Лэа мог бы, — Заноза посерьезнел. — Не думал об этом? Я всю дорогу думаю. Ты же не убил ее. Ранил, изодрал когтями, так же, как меня, да? Иначе я тебе не напомнил бы ее сегодня так сильно, что ты сам себя поедом есть начал. Но что ты сделал с остальными людьми, которые там были?

— Убил, — Мартин посмотрел на свои пальцы, — я там всех убил. И Лэа убил бы. Если б кафарх не ушел.

— Как ты их убил?

Без малейшего труда. Это он помнил, хоть воспоминания и смазывались — они принадлежали кафарху, не ему. Отрывал головы, резал глотки, пробивал сердца, вонзая когти под ребра, сквозь податливую, расходящуюся под пальцами плоть. Убивал с наслаждением. Как воду в пустыне пил ужас, боль и смерть.

— Так почему Лэа ты просто разодрал на полоски? — упырь вновь улыбался, и смотрел так безмятежно, как будто Мартин вспоминал как плел венки из одуванчиков, а не как убивал людей, которых должен был взять живыми.

— Просто? Она чуть кровью не истекла!

— Просто. Как меня. Другие демоны, с которыми дрался твой «хищник», умерли бы от того, что им расцарапали пузо и спустили шкуру с ребер?

— Нет, конечно, но Лэа не…

— Не демон. Но ты не нанес ей смертельных ран. Смертельных — для тебя. В твоем понимании. Мартин, да ты подрался с ней, как со мной. Понял, что она не тянет и оставил в покое. Hayan заскучал и ушел спать. Не убивал он Лэа, даже не собирался. Она твоя женщина. Ты же ее любил, тогда уже любил, значит, считал равной. Ну… и ошибся. Лэа тебе во многом не уступит, в чем-то даже круче, но не в бою на когтях и зубах. У нее и когтей-то нет.

Мартин вспомнил когти самого Занозы. Белые, длинные, хищно загнутые, в отличие от его — прямых, как ножи. С черными от лака кончиками.

Этот лак сейчас, в воспоминаниях, выглядел даже трогательно.

И весь облез, кстати.

Но когти… пару раз Заноза умудрился пробить ими чешую, которую и пули не брали.

Царапины, стоило вспомнить о них, немедленно начали саднить.

Все это было слишком… ново. Неожиданно. Чересчур много и быстро для того, чтобы осмыслить мгновенно. Он привык думать, что чуть не убил Лэа. Привык винить себя в этом. Жить с чувством вины. И Лэа — тоже привыкла. К тому, что он виновен. И к своему страху. Если сказать ей, что все было не так, если поверить, что Заноза прав, и рассказать ей, убедить ее, то…

Что?

Все изменится. Вообще все.

Они три года строили жизнь на ее страхе и его вине. Не лучшее основание, да что там, плохое основание. Но прочное. Надежное. А когда имеешь дело с Лэа, надежности и прочности всегда не хватает. И не лучше ли плохо, чем вообще никак?

Заноза молчал. Вертел в руках пачку «Житана», смотрел сверху вниз.

— К тому же, — сказал Мартин, продолжая невысказанные мысли, — я чуть не убил ее, и не убил тебя. Это ей точно не понравится.

— То, что ты не убил меня?

— Не тупи. Ты похож на нее, но мы с тобой одной крови. Я не хочу потерять Лэа из-за того, что она начнет ревновать меня к вампиру. И вампира потерять не хочу, — Мартин забрал у Занозы сигареты, вытащил себе одну. — Лэа уже поставила меня перед выбором. Я выбрал. Магов ты убивал без меня. Если она захочет еще больше… — он покачал головой, — я выбрал. Тебе тогда придется уйти, потому что на Тарвуде нам вдвоем станет тесно.

— А Тарвуд твой. Ок, я понял, — Заноза тоже вытянул сигарету. — Но как можно сравнивать мужчину и женщину? Как мужчина может заменить женщину? Они разные. Мы с Лэа — разные. Совсем.

— Внешне похожи, — Мартин рассматривал его с любопытством. — Лэа не уверена, что я достаточно четко вижу разницу. Не понимаешь?

— Понимаю, — произнес Заноза после паузы. — Но это неправда.

— Возьмешься объяснить ей?

Судя по тому, как упырь передернул плечами, подобные объяснения показались ему неприятной перспективой.

— Это то ли глупо, то ли некрасиво.

— И глупо, и некрасиво, — сказал Мартин. — Всегда плохо объяснять, что все не так, как в глазах смотрящего. Тебе приходилось это делать?

— Много раз, — Заноза отогнул лацкан плаща, демонстрируя торчащую из кобуры рукоять пистолета. — Всегда убедительно. Но всегда грязно. Не хочу объяснять. Не хочу уходить. Не хочу терять тебя и Лэа. И хочу, чтоб ты когда-нибудь еще сказал, что мы одной крови. Кровь не одна, но звучит хорошо. Я люблю Киплинга.

В Кариане считали, что Хаос вечен, вездесущ и непобедим. А упорядоченное — лишь незначительное отступление от этого правила. Чаще всего, случайное. Некоторые исследователи утверждали даже, что упорядоченное — это проявление Хаоса, доведенное до предела.

Шиаюн природой Хаоса, как и природой вообще, интересовалась мало, и в науках не разбиралась. Ни в естественных, ни в точных, ни в гуманитарных. Даже если б она когда-нибудь и захотела получить образование, кто бы стал учить ее, полукровку? За всю историю Карианы, только однажды получеловеку дали равные с демонами права, да и то потому, что он дракон.

Шиаюн была наслышана про Нейда Алакрана, и знала, что демоны хоть и стали считать его ровней, не спешили признать своим. Так что не много пользы и радости было принцу Скорпионов от его права быть демоном. Иначе он жил бы на Кариане, а не ютился по задворкам Кольца, и не сбежал, в конце концов, в другой мир. 

Ей самой повезло больше — ее учил отец. Он не объяснял природу Хаоса, не рассказывал об основах миротворчества, не делился знаниями о сути вещей. Ему и делиться было нечем — отец сам ничего об этом не знал. Он не был ученым, не принадлежал к великому клану, и даже ни в один из малых не входил. Отец был одиночкой и, счастливый своей судьбой, не стремился к большему.