— Какие?

— О, — Мартин пожал плечами, — например, доверие. И не надо говорить, что любви без доверия не бывает. — Он хмыкнул и улыбнулся: — у тебя лицо такое, как будто читать мысли — это только твоя прерогатива. Я тебя, как видишь, тоже неплохо изучил. Могу успешно притворяться телепатом. Лэа сказала, что нельзя думать, будто любовь все решает и все оправдывает, и может все исправить. Сказала, что уверенность в этом — реликт эпохи романтизма, и она не собирается нянчиться с этим реликтом. Мне ни о чем не говорит, но ты, наверное, знаешь, что это за эпоха, и что Лэа имела в виду. 

— Я позже родился…

Заноза думал, что отключить прослушку было плохой идеей. Правильной, но плохой. Ему не помешала бы сейчас запись разговора. Scheiße, да она была позарез нужна! Чтобы понять… что? Что мир может перевернуться, когда этого не ждешь? Так себе открытие и никакая не новость. Чтобы понять, как получилось, что мир перевернулся от того, что наоборот должно было вернуть ему устойчивость?

Любви недостаточно? Не в этом беда, не в самих словах, потому что слова ошибочны, людям свойственно ошибаться, а Лэа — человек. Беда в том, что ошибся он сам. Был уверен, что Лэа любит Мартина, и значит все, что ей нужно — это любовь. Но если нет, если она знала, что говорит, верила в то, что говорит, сама отказалась вернуться, сама не захотела быть с тем, о ком скучала, о ком постоянно вспоминала все эти дни, то что это значит? Что Лэа не любит?

Нет, это невозможно, потому что чувства не подводят, эмпатия не подводит, и уж любовь-то не спутать ни с чем.

Тогда, слова Лэа означают, что… любовь не главное?

— Из двух невозможных вещей какая-то одна должна быть просто маловероятной, — сказал он вслух. — Она и будет правдой. Лэа любит тебя, значит то, что она тебя не любит, невозможно. Значит, я ошибся, когда думал, что…

— Ты все-таки долбоящер, — перебил Мартин. — И ребенок. Не ошибся ты, все правильно, у тебя есть точка опоры, чтобы переворачивать мир, и она настоящая. А у нас с Лэа она недостаточно надежная, чтобы устоять. Вот и все. Настоящая или нет, время покажет. Но я сомневаюсь, что она станет надежней. И ты, если как следует все обдумаешь, вспомнишь про моего кафарха, про Погорельского, про то, что я предпочитал врать Лэа, лишь бы не злить ее, сам поймешь, что на надежность этой опоры рассчитывать не приходится. Но она все равно есть. Так что ты прав. А я еще поживу на мельнице, ок? Тебе все равно помощник нужен.

Пять ночей назад Заноза вернулся с острова располосованный до костей чьими-то когтями, но такой довольный и гордый, что фраза «видел бы ты того парня» просто напрашивалась. Висела в воздухе. Ее руками можно было потрогать. Однако, выяснилось, что «тому парню» досталось значительно меньше. Заноза подрался со своим демоном. Хасан решил, что из-за женщины, из-за принцессы Лэа — по его мнению, к этому все шло, и только дракой и могло закончиться. Но оказалось, что на демона напал hayvan, демон в долгу не остался, и в результате драка состоялась к обоюдному удовольствию обеих сторон.

Они друг друга стоили, Заноза и этот его тарвудский приятель. Хасан по-прежнему считал, что у кого нет порядка в семье, с тем лучше не вести дела, однако то, что демон смог усмирить занозовского зверя ему понравилось. Мартин боялся спорить с собственной женой, но драться умел. Это уже неплохо.

Хорошо было и то, что демон не сбежал, узнав про зверя. Может быть, это ничего и не значило. До нынешнего лета из всех, на кого нападал hayvan, пережить нападение удалось только Хасану, поэтому трудно было судить, как повели бы себя другие друзья Занозы, уцелев после столкновения со спящей в нем тварью. Hayvan не оставлял им выбора — убивал и высасывал кровь до капли, пока тела не превращались в пыль. Хасан уцелел, научился усмирять зверя и не боялся его. Мартин уцелел и не испугался, и, кажется, тоже нашел способ отправлять тварь обратно в берлогу.

Заноза в последние дни был очень занят и очень обеспокен. Но беспокойство не было связано с дракой, значит не было связано с Мартином, значит, не было связано с Лэа, а значит, относилось к бизнесу. А уж проблемы с бизнесом мальчик решать умел. Поэтому, Хасан ни о чем его не спрашивал. Когда ситуация разрешится, Заноза сам все расскажет.

Перед тем, как сбежать из «Крепости» по своим делам, Заноза привез вещи трех своих нукеров. Зажигалку, кожаный, весь в стальных шипах, напульсник и ножны. Без ножа. Что ж, не зря он называл свою банду der Schlitzohren. Хасану приходилось видеть этих парней и девушек и в нелепых одежках клубной молодежи, и в вылинявших джинсах, и в деловых костюмах — Заноза научил их быть разными — но личными вещами они все равно считали оружие.

Правильно делали.

А Мухтар нашел всех троих.

«Туман» не помешал ему, ни на миг не сбил с толку. Что бы ни опознал этот пес, как «запах», какое бы неотъемлемое и неповторимое свойство каждого из вампиров ни вычленил своим чутьем, он не ошибся. Значение имело лишь расстояние. Если Занозу Мухтар мог найти в любом из городков, составляющих Большой Лос-Анджелес, а, может, и в любом краю тийра, то der Schlitzohren он чуял на расстоянии примерно полумили. Но однажды почуяв, уже не сомневался.

У Хольгера не будет и полумили. Несколько десятков метров, не больше. Мухтар найдет его, и одной заботой станет меньше.

До открытия выставки осталось всего ничего, пора было подумать о тактике. В художественных галереях, даже самых современных и нонкомформистских, не принято травить людей собаками, и не принято в них стрелять. Хольгер будет неотличим от человека, и вряд ли то, что Мухтар откусит ему ногу, а Заноза — отстрелит голову, зрители воспримут как… перформанс. Или инсталляцию? Хасан не брал на себя труд отличать одно от другого. Заноза объяснял разницу, но кому она нужна, если и то, и другое — несусветная глупость?

Мухтар считал, что ночь удалась — ему редко удавалось столько покататься на машине и побегать по городу. Хасан тоже считал, что ночь удалась, хоть и не находил ничего захватывающего ни в беготне, ни в поездках. Заноза вернулся в начале пятого, и вид у него был такой, как будто худшей ночи не случалось с самого афата.

— Я как-то охренительно ступил, — сообщил он Хасану, едва перешагнув порог кабинета, — даже для меня слишком круто. Все поломал и… и всё. И запутался. Лэа от Мартина ушла, я думал, из-за непоняток, а получилось, что из-за меня. Потому, что я… слишком много говорю.

— Если бы из-за того, сколько ты говоришь, распадались семьи, люди разводились бы чаще, чем вступали в брак, — заметил Хасан. — Когда ты не за рулем, мальчик мой, ты не замолкаешь ни на секунду.

Значит, проблемы были все-таки из-за Лэа. И проблемы были с Мартином. Заноза в последние несколько ночей не находил себе места не из-за бизнеса, не из-за Тарвуда и не из-за того, что тратил слишком много крови.

Предположить, что он взял и увел у друга женщину, Хасан не мог. Заноза не был на такое способен, и не важно, насколько он влюблен. Но легко можно представить, что женщина сбежала сама. 

Она, похоже, и сбежала.

— Еще много дел? — Заноза наклонился над столом, бесцеремонно изучая разложенные бумаги, — а, тот певец… Хасан, поехали домой, а? Я днем все почитаю и выдам тебе анализ. Хочешь?

Использовать свои мозги на благо клиентов «Крепости» Заноза обычно отказывался. Ограничивался тем, что обеспечивал работоспособность компьютерной сети, да наперегонки с Арни притаскивал новые, непонятные и сложные устройства, призванные облегчить работу сотрудников. Предложение прочесть дело, подумать над ним и поделиться выводами было неожиданным. И могло стать полезным, если б только Заноза был в состоянии думать. Впрочем, к утру, если он выговорится и его мысли перестанут походить на пожар на складе боеприпасов, он сможет разобраться и с делом Куимова.

Украинский тенор приехал сюда с гастролями и подпал под подозрение в использовании чар. Чары были, в этом сомнений нет. Но неизвестно, кто их использовал, сам Куимов местные организаторы гастролей, или кто-то из сопровождающих певца украинцев. Выяснить это требовалось как можно аккуратнее, а «Турецкая крепость» была известна корректным подходом к разного рода деликатным проблемам.