И ушел восвояси по своим незаметным стариковским делам.

А птенец остался, очень быстро, за какую-то декаду, превратившись из задохлика в упитанного крылатого и наглого подростка. Птичьи дети растут быстрее человечьих, что правда, то правда.

Все в жизни когда-либо случается впервые — хорошее и плохое. Первый шаг, первое слово, первый поцелуй, как бы банально это ни прозвучало, так же как первое предательство и первая безвозвратная потеря. И хочется того или нет, но мы обречены помнить такие моменты. Мать бережет первую улыбку своего любимого чада до смертного одра, словно драгоценную жемчужину. Подлый удар в спину от того, от кого не ждешь подвоха, оставляет зарубку на душе тоже на всю жизнь. Рождения и смерти, потери и обретения — все это вехи человеческой жизни, без которых ее и вовсе не бывает. Ожидания же вещь еще более хрупкая, им свойственно рушиться от одного только дуновения ветерка вероятностей. Особенно если планы нарушены с самого начала…

Даетжина старалась изо всех сил, честно-пречестно старалась отнестись к произошедшему философски. Повторяла многажды прочитанные сентенции мудрецов, вспоминала простые жизненные истины о том, что соплями тележное колесо не смажешь, а слезами делу не поможешь. Чтобы не завизжать, не затопать ногами и не поджечь станцию, а заодно и мерзкий, паршивый Ала-Мурих к чертям собачьим. Дабы Росс Джевидж — скользкая хитрая тварь, где бы он сейчас ни был, издалека увидел столб огня и дыма и знал — она, Даетжина Махавир, ему эту подлость не забудет никогда. По крайней мере, еще сто пятьдесят лет так точно.

Экспресс опоздал на пять часов, и все это время великая эльлорская магичка проторчала в здании вокзала, изнемогая от злости. Плевать ей было на сараеобразный вокзал и на угрюмо сопящего за спиной Бириду, не смущали унылые лица аборигенов, не воняло из общественного сортира, расположенного рядом, но это пальто… эта уродливая яично-желтая тряпка, скроенная косоруким одноглазым уродом, по всей видимости, для любимого огородного пугала… бесило чародейку несказанно. Аж кожа чесалась от отвращения к себе. У нынешней гордой обладательницы гардеробной комнаты размером с конюшню, битком набитой нарядами, несмотря на низкое происхождение, наличествовал тонкий художественный вкус. От переживаний у мисс Махавир не только дергалось веко, но и шевелилась коса, уложенная вокруг головы в весьма узнаваемую прическу.

— Что мы делать-то будем? Сидеть здесь? Проследим, куда они отправятся?

— Бирида! Заткнитесь ради ВсеТворца!

— Нет, ну я не понимаю совершенно…

— Вам и не нужно ничего понимать!

— Но я хотел бы знать…

— Бирида! Я вам уже объяснила, что действовать мы будем по моему плану, а не по вашему. — Был бы у мис Махавир капюшон, как у маголийской кобры, она бы его раздула. — Если же вы не умерите свою болтливость, я превращу вас в какое-нибудь нехорошее животное. В крысу, например. В большого толстого лысого пацюка, — пообещала магичка.

Когда у волшебницы пальцы непроизвольно сжимаются на рукояти магического жезла, это, как правило, производит впечатление более сильное, чем все грозные обещания. Бирида тут же заткнулся, надеясь, что приезд чародейкиного недруга развеет ее пламенный гнев.

Экспресс хоть и с преступным опозданием, но прибыл к перрону, а вот Джевиджа и его благоверной там не было. Сначала Даетжина не поверила своим глазам.

— Идите и проверьте! — приказала она своему спутнику. — Они не могли никуда деться!

— Но…

— Никаких «но»! Быстро!

Ничего страшного, ни Джевидж, ни его жена Бириду никогда в глаза не видели.

Естественно, бестолковый фахогилец вернулся ни с чем.

— Нет их, — сказал он.

— Быть такого не может! — взвыла магичка, топнула ножкой и ринулась на перрон.

И в тот момент, когда сама не своя от злости Даетжина оказалась перед вагоном первого класса, ей навстречу вышла не менее озабоченная мис Лур. «Ручная крыска Лласара Урграйна», как ее презрительно называли эарфиренские маги, не только выглядела роскошно, она и одета была изысканно — в дорожное манто самого модного в этом сезоне цвета.

Корявое перо на шляпке волшебницы затрепетало, словно стяг в руках умирающего смертью храбрых знаменосца. Женщины встретились взглядами…

И как верно то, что никакая женщина не является загадкой для другой женщины, так же справедливо утверждение, что от сотворения мира и до скончания времен ни одна дама не пропустит мельчайшего изъяна в одежде или прическе «сестры» своей. И там, где мужской взгляд не заметит несовершенства, там женщина разглядит истину в самом ее неприглядном виде. Будь то порванный чулок, стоптанный каблучок, неудачный крой или очевидная дешевизна наряда — все будет подмечено, все будет мгновенно оценено, а если представится возможность, то и высказано в самой обидной форме. И даже если на устах барышни будет лежать тяжкая печать молчания, ее взор окажется красноречивее слов. Ближайшая и любимейшая подруга шепнет тихонько на ушко, соперница и врагиня — опозорит привселюдно. Но разницы нет никакой, уверяю вас. Все равно это будет унизительно, а главное — обе будут об этом знать. Такова природа, милостивые государи, и ничего тут не попишешь.

Взгляд, которым агентесса одарила магичку, по силе воздействия мог сравниться только с кипящим щелоком, до такой степени он обжигал чувства. Позорная шляпка, убогое пальто, дешевая обувь на всемогущей колдунье доставили невыразимое, просто феерическое удовольствие мис Лур. Оно затмило даже чувство самосохранения.

Видит ВсеТворец, сотворивший женщин именно такими, ради того чтобы увидеть черные бездны унижения в глазах Даетжины Махавир, можно было рискнуть жизнью.

— Добренького денечка, мис… Ободранка, — сладко пропела шлюхина дочь.

И пока чародейка двигала туда-сюда челюстью, пытаясь достойно ответить, наглая агентесса развернулась на каблуках и ринулась обратно в глубь вагона. Дожидаться, пока обиженная магичка вспомнит про мощь своего жезла, Лалил не стала. Триумф удался, а теперь настал час спасать шкуру.

Из глотки Даетжины вырвался почти кошачий гневный мяв. Так завывают усато-хвостатые короли помоек, когда, выгнув спины, носом к носу выясняют, кто сильнее и круче.

Дамы галопом промчались по узкому коридору вагона в азарте погони — Лалил, заливисто и жутко обидно хохоча, а волшебница, молча сцепив зубы, вгоняя в ступор и без того сбитых с толку дежурных.

Настоящая, неподдельная молодость и тут одержала верх: в соседнем вагоне мис Лур спряталась в купе, а когда Даетжина пробегала мимо, поставила почтенной даме подножку. Магичка упала и по инерции проехалась по полу, вытирая и без того непрезентабельным пальто всю накопившуюся за шесть дней пути грязь.

Агентесса с огромным трудом удержалась от придания ненавистной чаровнице дополнительного ускорения пинком под зад. Леди такого себе не позволяют — это она знала точно, и стремительно ретировалась с поля выигранной битвы. К слову, она тоже была очень зла на Джевиджа.

В караване, который собрал неутомимый Таул Эрсин, на почти сорок мужчин приходилось только две женщины, кроме Фэймрил: совсем юная жена шорника, предпочитавшая молчать, даже когда к ней обращались с вопросом, и бойкая сорокалетняя вдова Лайч, ехавшая в неизвестность с тремя взрослыми сыновьями. И если поначалу супруга «мистрила Джайдэва» выглядела по сравнению с ними настоящей принцессой, то через восемь дней пути она превратилась в такое же чумазое, растрепанное пугало. Зимние ветра несли из пустыни липкую бурую пыль, смыть которую не представлялось никакой возможности. Не спасала ни широкополая шляпа, и ни закрывающий нижнюю половину лица платок. К вечеру все путники выглядели одинаково жутко — черно-красная полоса грязи вокруг воспаленных глаз и белые щеки с подбородком. Умывание мало что меняло, а зачастую только усугубляло положение.

Пыль пропитывала одежду насквозь, набивалась она и в волосы, превращая их в не поддающуюся гребню паклю. Тут-то Фэйм и оценила уровень комфорта, которым окружил ее муж в столице. Ладно! Пусть чугунная эмалированная ванна отсюда, из сердца Восточных Территорий, казалась волшебным сном. Но, оказывается, супруга канцлера даже кофе варить разучилась. Правда, на костре она его никогда не готовила, но так и мистрис Лайч тоже не всю жизнь вечерами кормила сорок голодных мужчин. Фэйм, прожившая в Сангарре целый год без чьей-либо помощи и до сей поры весьма гордившаяся этим фактом биографии, устыдилась своей безрукости. В особенности когда Джевидж подкинул дровишек в огонь ее смущения: