После того как мы прошли оба пути, на которых собрали определённые факты о связи болезни и творчества, необходимо привести некоторые соображения о смысле и значении того, что мы искали.
Значительным, хотя и не решающим для всего понимания Ницше является вопрос о духовных переменах, начавшихся в 1880 г., и о возможности их совпадения с неким событием биологического характера, влияние которого начинает прослеживаться в это время. Какого-то основательного, охватывающего весь материал и воспроизводящего его в определённом порядке исследования на эту тему не существует — биография Ницше настоятельно в нём нуждается. Мёбиус первым увидел этот пробел, но его интерпретация с самого начала содержала в себе так много неверного, что в таком виде справедливо не имела успеха. Однако пробел как таковой становится для меня тем очевиднее, чем чаще я просматриваю известный на данный момент материал писем и наследия — настолько неясным остаётся то, что в это время происходило (и даже медицинский диагноз заболеваний, которыми Ницше страдал в этот период).
Кажется, что перемены в мышлении и опыте Ницше, начавшиеся в 1880 г. и продолжавшиеся вплоть до 1888 г., таковы, что действие биологического фактора, его непосредственное проявление в характере новых переживаний и новое содержание философствования относятся друг к другу так, что оказываются неразделимо идентичны. Нас только смущает, когда нечто, только что правильно осознававшееся Ницше как шаг в необходимом развитии его мысли, только что составлявшее духовное величие и экзистенциальную глубину его натуры или только что означавшее загадку этой обретающей всеобщую значимость исключительной личности, теперь вдруг должно оказаться для нас проявлением болезни или неизвестного биологического фактора. Наше изложение могло бы показаться двусмысленным, толкующим о своём предмете как об имеющем в целом уникальное значение, но тайно, путь и со всеми оговорками, ниспровергающим его, сводящим до чего-то в ценностном отношении нейтрального. То, что сначала провозглашается духовным достижением, было бы тотчас дискредитировано, получив название болезни.
Однако на это следует заметить, что мы нигде не отстаиваем упомянутую «идентичность», что для нас, напротив, всё, что мы знаем о человеке, какой-то всякий раз особенный, открывающийся с определённой точки зрения аспект, никогда не есть весь человек; кроме того, вновь и вновь раздражающее нас кажущееся превращение одного аспекта в другой, как если бы оба составляли одно и то же, указывает на неизвестную причину , которой мы не знаем. Тот факт, что Ницше только после перелома 1880 г. достигает своей подлинной высоты, на самом деле принадлежит к числу неразрешимых загадок существования этого самобытного исключения — аналогично случаю Гёльдерлина, Ван Гога, и всё же всегда иначе, нежели у них. «Болезнетворный» фактор — если мы называем так неизвестный биологический фактор, поскольку он может быть частью причинно-следственных связей процесса заболевания, которое стало известно позже — не только не препятствовал, но, быть может, даже способствовал тому, что в противном случае возникло бы в ином качестве. Только теперь Ницше подходит к первоистокам с непосредственностью человека, начинающего всё впервые: всё богатство возможностей рефлексии, каким изначально располагает его натура, — правда, только после 1880 г. — способно напомнить досократиков. Оплошности в стиле, похоже, возникают по тем же причинам, по каким становится возможным высказывание того, что доселе было неслыханно. Несомненно, что его поэтическая сила растёт, что играючи преодолевая препятствия, он неизменно наделяет каждый слог такой уверенностью в успехе, которая не ведает никаких препятствий , страстным, идущим из глубины, минующим бледное посредничество мыслей осознанием бытия, которое непосредственно становится языком. То, что сначала кажется чужим и случайным, может мгновенно обернуться глубочайшей истиной или исполненным смысла той отчуждённости, что характерна для исключительности. Везде, вплоть до безумных записок, присутствует дух, благодаря которому безумие сохраняет свой смысл, так что даже эти безумные записки для нас — необходимая составная часть творчества Ницше.
Так, например, опыт мирового кризиса, достигший своей полноты только после 1880 г. — великий страх Ницше перед собственными видениями будущего, его поглощённость задачей обретения почвы в этот момент мировой истории, когда всё зависит от человека и существует опасность распада, его усталость от этой задачи, — совпадает с мучительными состояниями приподнятого настроения или депрессии, которые имеют в то же время совершенно иное происхождение; самосознание, которое в определённые моменты кажется обусловленным патологией, в то же время понятно и оправданно. Тот, кто стремится здесь к ясному выбору «или-или», придаёт загадочной действительности однозначность, но достигает этого ценой истины, которая требует признать существование загадки и любыми способами исследовать то, что можно исследовать.
Поэтому нам необходимо занять тройственную позицию по отношению к связи болезни Ницше с его творчеством.
Во-первых, позицию эмпирического исследования фактов; во-вторых, при условии критического к нему отношения — позицию освобождения этого творчества от тех недостатков, которые понимаются как вызванные болезнью случайные нарушения, предпринимаемого с целью достижения чистоты восприятия философствования Ницше; в-третьих, позицию обретающего мифический характер созерцания действительности в целом, в которой болезнь, по всей видимости, становится моментом позитивного смысла, творческого проявления бытия, непосредственной явленности чего-то иным путём недоступного.
В позиции эмпирического исследования фактов решающим оказывается метод эмпирической науки, который никогда не приводит к какому-либо окончательному всеобъемлющему знанию. Эта позиция составляет условие взаимного ограничения двух других позиций, одна из которых — критическая — без неё привела бы к неметодичной, а потому несдержанной критике с вердиктом «болен», а другая — мифическое созерцание — к беспочвенному фантазированию. Позиция, отражающая стремление понять чистую истину Ницше, никогда не сделает возможным окончательное отделение от этой истины того, что составляет промахи, оттенки, полутона и представляет собой лишний и подлежащий удалению элемент. Что касается мифического созерцания действительности Ницше в целом, мы осуществляем его так, что его невозможно выразить и передать. Эмпирически констатирующие, критически очищающие и мифологические высказывания не способны заменить друг друга по смыслу и не должны смешиваться.
Следует отличать вопрос о том, как Ницше относился к своим заболеваниям, рассматриваемым или предполагаемым с точки зрения медицины, от совершенно иного вопроса о том, как «болезнь» и её функции в существенных моментах его жизни истолковывалисьим экзистенциально.
Если в первую очередь мы задаём вопрос о том, как Ницше относился к своим заболеваниям, как воспринимал и оценивал их с точки зрения медицины, то следует опять-таки различать, во-первых, телесные недомогания и серьёзные нарушения здоровья, имевшие место с 1873 г., во-вторых, психические изменения, вызванные не диагностируемым медицинскими средствами «биологическим фактором» и начавшие проявляться с 1880 г., в-третьих, психоз конца 1888 г. и его предвестники в течение последнего года. Всё это соответствует вопросу об отношении больного к своей болезни, которое играет такую важную роль во всяком лечении, и вопросу о понимании больным своей болезни, характер которого является для психиатра отличительным признаком того или иного душевного заболевания. Это всегда вопрос о том, как сам больной относится к точке зрения медицины, которую он как человек, находясь в данном положении, вынужден принять, или которую в силу природы самой болезни отторгает. Применительно к Ницше мы задаём эти вопросы по каждому из трёх названных аспектов.
