— Прекрасная выправка, — похвалил Вася. — Отбывали военную службу в наземных войсках?

— Нет, — покраснев объяснил Альфред, — при достижении мною совершеннолетия у нас… то есть в Федеративной Республике Германии, не было еще обязательной военной службы. Я, разрешите сказать, спортсмен. Теннис и немножко бокс.

— Что у вас произошло с Таней? — игнорируя присутствие кузена и его словоохотливость, напрямик спросил Олег.

Вася поморщился.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказал Вася, еще более оттопыривая и без того оттопыренную нижнюю губу.

— Нет, о другом я не стану с тобой говорить, пока не ответишь! — начиная злиться, заявил Олег.

Заграничный кузен с недоумением посмотрел на обоих молодых людей и тотчас вежливо отвел глаза, делая вид, что его интересует лепной потолок.

— Не строй из себя оперного Валентина! — съязвил Вася. — И можешь успокоиться: я ничем не оскорбил твою сестру. Скорее она оскорбила меня. Подожди, закажем завтрак. Форель будешь есть? А вы, герр Альфред?

Высокая и худая официантка с торчавшей белой наколкой ожидала заказа с безучастным видом. Она точно хотела сказать, что ее уже ничто не удивит.

— Форель? О да! — поспешно сказал Альфред. В последний раз он ел форель семь лет назад, выиграв в лотерею двадцать марок.

— Терпеть не могу форели, — резко ответил Олег.

— Хорошо, — спокойно заметил Вася («Подлецы — всегда народ спокойный!» — подумал Олег). — Мне и этому… гражданину вы дадите форель, а вот ему — яичницу. («Какая сволочь! — бесился Олег. — Он отлично знает, что я не ем яичницы!»).

— И по сто пятьдесят коньяку. Вы будете пить?

— О да! — склонил голову Альфред.

— Нет! — резко отозвался Олег.

Официантка покосилась на него и равнодушно сложила свой блокнот.

Выждав, когда она отойдет, Олег взял Васю за локоть и больно сжал:

— Ну?! Будешь говорить?

— Не понимаю, что за осужденные методы допроса! — попытался отшутиться Вася, но по загоревшимся глазам Олега понял, что надо отвечать. — Видишь ли, — стараясь быть небрежным, начал Вася, — кто-то оклеветал меня перед Таней. Ну, наговорил ей, будто я провожу время с иностранцами. Но, оказывается, с иностранцами дружишь ты, а не я! Вот, факт налицо! — и он кивнул в сторону Альфреда.

Тот обрадовался, что наконец разговор примет общий характер, и поспешно сказал:

— Я, собственно, не иностранец, я русский.

— Вы немец русской национальности, — уточнил с недоброй улыбкой Олег.

Официантка подала графин с коньяком и блюдо с форелью, а перед Олегом поставила яичницу и ушла. Альфред выпил налитую ему Васей стопку и с жадностью стал закусывать форелью.

— Не подавитесь, кости, — серьезно сказал ему Вася и медленно, смакуя, выпил коньяк. Олег поковырял вилкой в яичнице и, вдруг почувствовав голод, с удовольствием стал есть.

— У нас на Западе коньяк очень даже дешевый, — воодушевляясь, начал Альфред. — Всем доступно. И рабочему тоже. О! Рабочие у нас живут очень богато. Уверяю вас. Карл Маркс ошибся. Очень даже ошибся.

— Ах, так вы знаток Маркса! — подхватил Олег. — Это здорово. А в чем он ошибся?

— Я не очень большой знаток, — смиренно сказал Альфред, — я только хорошо знаю, что Маркс предсказывал всеобщее обнищание, а что мы видим? Маркс знал один лишь пар. А электричество? А самолеты? А атомная энергия? Нет, этого Маркс не знал. Теперь капиталистам не о чем спорить с рабочими, и капиталисты и рабочие теперь дружат!

В душе похвалив себя за связную речь, Альфред допил коньяк и окончательно развеселился.

— Слышишь? — подмигнул Вася Олегу. — Вот дает! — И всерьез добавил: — Конечно, нельзя во всем согласиться с их точкой зрения, но когда слушаешь рядовых иностранцев, действительно кое над чем задумываешься. Иные говорят дельное.

— Ты-то задумываешься, я верю, — гневно сказал Олег. Он подозвал официантку и заплатил по счету.

— Подожди, куда же ты? — удивился Вася. — Мы не кончили разговора.

— Кончили, — оборвал Олег. — Все ясно. Таня права. И тебе нечего у нас делать.

— Валентин! Валентин в чисто оперном виде, — насмешливо сказал Вася, однако побледнел.

Альфред поднялся вслед за Олегом и робко спросил:

— Я могу с вами? Мне бы так хотелось повидаться с дядей!

— Идемте, — после некоторого раздумья бросил ему Олег и, не оглядываясь на Васю, пошел к выходу. За ним поплелся Альфред, предварительно шаркнув ножкой и поклонившись Васе.

Таня очень обрадовалась, когда брат коротко ей сказал:

— Я говорил с ним. Ты чертовски права, что дала ему в шею. Самая обыкновенная говорящая лошадь.

— Ты все знаешь о нем? — спросила Таня. — Нет? Ну и не нужно. Он больше сюда не придет?

— Думаю, что нет. Слушай, Танька, мне завтра ехать в Одессу, поезжай в Малеевку одна. Или нет, не одна, а с этим… кузеном. Он просит познакомить с «дядей» и «тетей». Знаешь, неудобно отказывать. Вернется к себе, что-нибудь натреплется о «железном занавесе». Поедешь? Учти: отцу тоже небезынтересно посмотреть на этого чудака.

Таня задумалась, потом вдруг расхохоталась и согласилась.

Так вышло, что в летний теплый день (наконец-то наступило тепло!) Таня ехала в электричке с элегантным молодым человеком, направляясь к дачной местности— Малеевке, в 100 километрах от Москвы.

Собственно, никакой Малеевки на свете, если говорить официально, не существует. В двенадцати километрах от станции Дорохово, Белорусской железной дороги, стоит большое строение с колоннами и с вестибюлем метростроевского стиля. Рядом — белоснежные двухэтажные коттеджи. Все вместе взятое называется Домом творчества писателей имени Серафимовича. Здесь каждому писателю, купившему путевку (а в иных случаях и без оплаты), предоставляется отдельная хорошая комната. Коридоры устланы мягкой ковровой дорожкой, на стенах висят объявления, призывающие не мешать работе над рукописью. Впрочем, рукопись не то слово, потому что, как правило, писатели приезжают сюда с портативными машинками. Днем, а часто и по вечерам из открытых окон слышится приглушенный шум, как из машинописного бюро.

Очень многие ездят сюда из года в год, а иные — и по два раза в год: летом и в январе, когда здесь, в снежном лесу, дышится еще легче, чем в июле. Завсегдатаям здесь все привычно и дорого. Они приезжают сюда как домой и часто чувствуют себя лучше, чем дома.

Когда Дома творчества только организовывались и под Москвой и в южных городах, кое-кто острил, что чудаки вздумали устраивать фабрики романов и пьес. Острота оказалась неудачной: в спокойных и приятных условиях писатели создали в Домах творчества много хороших книг. Так, в Малеевке, в верхнем зале, стоят в ряд шкафы — выставка с книгами, написанными здесь. Например, «Цусима» Новикова-Прибоя, детские книги Баруздина, романы Александра Бека, рассказы Валерии Герасимовой, стихи Владимира Солоухина и много, много других.

У Льва Толстого была своя Ясная Поляна, где он нашел то спокойствие, ту душевную сосредоточенность, которые необходимы для творчества. Впрочем, насколько мы знаем, это спокойствие омрачалось семейными неладами и неудовольствиями. Наши писатели получили свои коллективные Ясные Поляны, где, отвлекшись от повседневных городских забот и шума и покончив с кислородным голоданием, неминуемым в больших городах, они могли бы написать свои произведения. Не будем шутить над массовым (сравнительно массовым) скоплением писателей разных возрастов и жанров под одной кровлей: Дома творчества — во всех отношениях великолепное достижение именно наших дней, именно нашего советского строя.

А Как хороша здешняя природа! Среднерусский лес, с таким мастерством описанный Леонидом Леоновым, — это ведь прежде всего подмосковный лес. Нежная береза, могучие ели, а вот через дорогу и золотая сосна. Лес вплотную подходит к Малеевке, не потому ли здесь и дышится и… пишется лучше, легче?

«Какая лакировка действительности! — небось, скажет или подумает какой-нибудь хлюст. — В Домах творчества так много бездельников и никому ненужных вдовиц давно умерших писателей, причем вдовы разделяются на первую жену, вторую, а иногда даже и третью!»