Ханнер собрался спросить Берна, хорошо ли тот готовит, но передумал.

– Что-нибудь попроще, – сказал он. – Холодный окорок и немного пива, к примеру. Или хлеб с фруктами, если есть, но плиту разжигать не надо.

– Благодарю, милорд. – И Берн откланялся. Ханнер, посторонившись, чтобы выпустить слугу, вошел в комнату.

Берн тихонько прикрыл за ним дверь, оставив Ханнера глазеть на спальню его дядюшки.

Ханнеру никогда и в голову не могло прийти, что его дяде захочется иметь местечко, подобное этому. Он знал, что дядюшка тратит на погоню за женщинами все время, свободное от дел государства, знал и про его дорогие вкусы, но продолжал считать его человеком хоть и чувственным, но бережливым – не сибаритом, который способен устроить себе такое вот шикарное гнездышко.

Как же это вышло, посетовал он про себя, что после стольких лет, прожитых с дядюшкой, он понимает его так плохо. За всю долгую ночь это было, пожалуй, самой большой неожиданностью.

А ночь и правда выдалась долгой – и странной. Проводить Мави домой было почти обычным делом, нормальным развитием отношений, но дальше ночь делалась с каждым часом все чуднее. Странная новая магия затопила город, она сводила людей с ума, маги растерялись, а Ханнер встал во главе отряда, взявшегося восстанавливать порядок; потом его отказались пустить домой, во дворец, – и вместо этого прислали сюда – чтобы он понял, что его дядя вовсе не тот человек, каким он, Ханнер, считал его все эти годы.

Ханнер судорожно вздохнул и двинулся к кровати, на ходу стягивая тунику.

Утром, возможно, все станет, как было. Эти странные новые чары с восходом развеются, правитель отменит свой приказ, вес возвратятся домой...

Но, сказал себе Ханнер, снимая сапоги, дядя Фаран по-прежнему будет владеть своим шикарным тайным убежищем. Тут ничего не изменится.

Но днем, возможно, это не будет иметь никакого значения. Ханнер залез под одеяло, поправил подушку, задул лампу и через мгновение уже спал.

Ульпена из Северного Харриса всю ночь мучили дурные сны, и проснулся он рано – восходящее солнце было еще красным. Зевая и потягиваясь, он поплелся на кухню разжигать плиту и готовить завтрак своему наставнику.

Чувствовал он себя престранно – знакомые стены дома волшебника, озаренные косыми лучами оранжевого солнечного света, смыкались кругом, почти душили. Ульпен понимал, что это следствие ночного кошмара, все еще стоявшего у него перед глазами.

Он разворошил кочергой угли, потом повесил ее на крюк и достал из ларя щепу и поленья. Ульпен кинул на угли горсть растопки, но, когда пламя занялось, помимо воли отпрянул: слишком уж похоже оно было на огонь в его сне. Слепо моргая, он пятился от плиты вместо того, чтобы подбросить в огонь поленья, что держал в руках.

Его нога на что-то наткнулась – то был Смертоносец, кот волшебника. Смертоносец протестующе взвыл. Отчаянно стараясь не наступить на кота и не разронять поленьев, Ульпен потерял равновесие и начал заваливаться назад. Пытаясь удержаться, он взмахнул руками, дрова посыпались на пол...

– Ух ты! – вырвалось у Ульпена, когда и он, и полешки замерли, так никуда и не упав.

Тут он сообразил, что не шлепнулся на дощатый пол – как и дрова. Маленькая охапка поленьев каким-то образом удерживалась у него на груди, а сам он опирался на одну ногу, одну руку и воздух.

От падения его спасли чары.

– Спасибо, хозяин, – проговорил он, осторожно опуская на пол дрова, опускаясь сам и поворачиваясь к дверям. Поскольку сам Ульпен, хоть и быстро соображал, был явно не в том положении, чтобы наложить заклятие, он предположил, что это сделал его наставник.

Как и следовало ожидать, волшебник Абдаран стоял в дверях кухни, глядя на своего ученика, и хмурился.

– Это сделал не я, – хмурясь еще сильнее, сказал он. Ульпен моргнул. Он собрал дрова, сложил их на полу, потом выпрямился и повернулся к наставнику.

– Пока ты не заговорил, я собирался спросить тебя, каким заклинанием ты воспользовался, – сказал Абдаран. – Я не смог распознать его и подумал, что, может, ты коснулся того, что лучше не трогать.

– Нет, хозяин! – запротестовал Ульпен. – Я ничего не делал!

– И однако ты застыл в воздухе, а дрова не рассыпались.

– Это наверняка чары, хозяин, но не мои.

– И не мои тоже.

– Но... – Ульпен тревожно огляделся. – Мы ведь единственные волшебники в Северном Харрисе, разве нет?

– Насколько я знаю, да. И в Восточном и Южном Харрисах тоже. Но уверены ли мы, что твое падение остановила магия?

– Нет, – признался Ульпен. – И что же?

– Скажи мне сам, подмастерье. – Абдаран заговорил своим лекторским тоном.

Ульпен, задумчиво жуя нижнюю губу, встал и аккуратно отряхнул штаны. Потом взглянул на наставника.

– Могли вмешаться боги, демоны, ведьмы, колдуны, какое-нибудь природное явление... или что-то еще, о чем мы не знаем.

Абдаран скупо улыбнулся.

– Я бы сказал, ты учел все возможности, – признал он. – Хотя под последним можно понимать слишком многое.

Ульпен не ответил.

– В округе ведь нет волшебников?

– Волшебников нет. Есть только четыре ведьмы в Восточном Харрисе.

– Зачем бы ведьмам спасать меня от падения?

– Представить не могу, ни откуда они узнали, ни зачем им это понадобилось, – сказал Абдаран. – Мы можем спросить их.

Эта мысль вовсе не понравилась Ульпену. Ведьмы умеют читать чувства, иногда – и мысли, и это заставляло подмастерье нервничать.

– Уверен, они не хотели зла... – проговорил он.

– А почему ты решил, что это ведьмы? – спросил Абдаран. – Ты ведь не назвал никого больше из своего списка.

– Но мы же исключили волшебство... 

– Ничего подобного, – перебил его Абдаран. – Мы исключили известных нам волшебников. Но мог появиться кто-то, кого мы не знаем, и так вот необычно представиться, или какой-нибудь колдун все это время скрывался где-нибудь поблизости, или это просто отголосок какого-нибудь давнего заклятия.

Ульпен обдумывал это, собирая дрова. Он бросил в плиту первое полено – как раз вовремя, потому что растопка почти прогорела, – и только тогда сказал:

– Но если так, не может ли это быть каким-нибудь побочным действием волшебства? Заклятием, сотворенным сто лет назад или в ста лигах отсюда?

– Или заклятием, которое будет сотворено через сто лет, – одобрительно кивнул Абдаран.

Размышляя над сказанным, Ульпен бросил в огонь еще полено. Мысль, что еще не сотворенные чары могут каким-то образом отразиться на них, была ему внове; привыкнуть к такому было трудно.

– А боги и демоны? – напомнил Абдаран.

– Демоны тут ни при чем, если поблизости нет демонолога, – сказал Ульпен. – После Великой Войны демоны изгнаны из мира и заперты и без вызова не могут вмешиваться в дела людей.

– Тем не менее в мире есть демонологи, – заметил Абдаран.

– Но не здесь, ведь так? – Ульпен покосился на наставника, увидел, что, судя по довольной улыбке, тот собирается сесть на любимого конька. – Известных нам демонологов, – поспешно добавил Ульпен.

Абдаран перевел дыхание.

– Таких нет, – сказал он.

– А боги... ну, они оказывают милости жрецам, но что до других – вряд ли из-за такой малости, как отдавленный кошачий хвост, они станут вмешиваться.

– Как правило, да, – согласился Абдаран.

– Вы думаете, Синасса могла попросить бога присмотреть за мной? – Жрица Синасса жила в Южном Харрисе; Ульпен видел ее раз в раннем детстве, когда подхватил лихорадку и мать возила его лечиться. Ходили слухи, что некогда Абдаран был влюблен в нее.

– А как думаешь ты? – спросил Абдаран. – Ты платил ей за подобное или хотя бы просил ее?

– Нет. – Ульпен снова подбросил дров. – Я не говорил с... Проклятие! – Он бросил остаток дров и встал на колени перед топкой.

Его вина: большая часть растопки прогорела, пока он разговаривал с учителем; последнее подкинутое им бревно вместо того, чтобы оживить огонь, совсем его загасило. Угли все еще тлели, но Ульпен знал: чтобы разжечь огонь снова, этого недостаточно. Он осторожно подул в топку, стараясь заставить дрова разгореться.