– Идем со мной, – шепнула она торопливо. – Здесь нельзя оставаться. Кто-нибудь может нас увидеть.

Бентли подумал, что он подобен агнцу, которого ведут на заклание, и как-то странно усмехнулся при этом сравнении. Потом он взял ее за руку и позволил увести себя на несколько ступенек вниз, в тень следующей террасы. Когда Фредерика оглянулась и лунный свет озарил безупречные, слегка экзотические черты ее личика, Бентли уже ненавидел себя. Наверное, все дело в бровях, неожиданно решил он. Видит Бог, он всегда любил эти брови. Бентли почувствовал, что его самоконтроль медленно, но верно сдает позиции.

Он попытался напомнить себе, что она это делает, потому что ее обидели. Молодым женщинам это свойственно. Он довольно часто сталкивался с этим и потому старался держаться подальше. Женщины постарше, которым он всегда отдавал предпочтение, знали, умудренные жизненным опытом, что наверняка найдется другой любовник, готовый излечить уязвленную гордость. Фредди – да поможет ей небо – этого не знала. И именно ему выпал жребий объяснить это ей.

Она снова прижалась к нему всем телом. Хотя у него дрожали руки, он решительно взял ее за плечи и хорошенько ее встряхнул.

– Не надо, малышка, – предупредил он. – Не делай этого. Никогда не ускользай в темноту с таким мужчиной, как я.

Она взглянула на него – святая невинность и соблазнительница одновременно.

– Разве ты не хочешь меня?

– Отчаянно хочу. – Ему каким-то образом удалось даже по-братски чмокнуть ее в кончик носа. – Безумно. Сильнее быть не может. А теперь разочаруй меня, Фредди. Оставь меня. И отправляйся спать. Одна.

Ни слова не говоря, она взяла его за руку, с озорной улыбкой заставила его сесть на скамью из кованого железа и повернула к нему свое личико для поцелуя. Силы небесные, а ведь девчонка – настоящая красавица, подумал Бентли. Когда он какое-то время не бывал в Чатеме, ему удавалось забыть, насколько она красива. А теперь вот она сама хотела, чтобы он поцеловал ее.

– Нет, – прошептал он.

– Да, – прошептала она в ответ. – Сию же минуту. Пожалуйста.

Что ему оставалось делать? Он выполнил ее просьбу. Назовите его хоть распутником, хоть мерзавцем, но он сделал это, больно впившись губами в ее губы, как будто грубость поцелуя могла хоть немного ее вразумить. Он переместил вес своего тела так, что она оказалась зажатой между скамьей и его телом и теперь видела внушительные размеры его напрягшегося пениса. Он целовал ее и целовал до тех пор, пока нежность ее не исчезла совсем, уступив место неприкрытой физиологической потребности. Игра кончилась. Он тяжело дышал. Его язык двигался в ее рту, пародируя то, чего он в действительности хотел. Чего страстно желал. Но и это ее не остановило.

Он каким-то образом нашел силы оторваться от ее губ.

– Фредди, остановись! – взмолился он глубоким, слегка придушенным голосом. – Это не рождественский поцелуйчик. Нам надо остановиться. Немедленно.

Она взглянула на него из-под полуопущенных век. Взгляд ее стал неожиданно уверенным, все понимающим. Маленькой девочки не было и в помине. И Бентли, тихо застонав, прижался губами к нежной коже ее горла. Потом его губы скользнули вниз, потом еще ниже.

– Фредди, любовь моя, если ты снова прикоснешься ко мне… если ты хотя бы притронешься губами к моему лицу, то, клянусь, я не смогу уже остановиться, а уложу тебя прямо на траву и… – Он зажмурился и покачал головой. – И сделаю с твоим телом нечто такое, что очень, очень плохо.

– Бентли, – прошептала она ему на ухо, – я устала быть очень, очень хорошей. Неужели ты хочешь, чтобы я умерла высохшей старой девой?

– Боже тебя упаси! – прошептал он в ответ, и впервые в жизни эта фраза не звучала в его устах богохульством.

Фредди первая сняла с себя плащ. За ним вскорости последовал его сюртук, а с ним и остатки его сдержанности. Его страсть была подобна живому существу, которое он не мог обуздать. Быстро, чтобы не передумать, Бентли снова заставил ее раскрыть губы и начал расстегивать пуговицы ее блузки. Он проделывал это тысячу раз, нередко в темноте, частенько в состоянии опьянения, то есть будучи более пьяным, чем он был сейчас. Однако его рука дрожала, и ему на это потребовалось больше времени, чем обычно.

Фредди поняла, что намерен сделать Бентли, как только его пальцы начали поигрывать с пуговицами ее блузки. «Я не могу притворяться, – сказала она самой себе. – Не могу притворяться, что ничего не знаю. И что все это как будто его вина».

Она знала. И ей было все равно. Она даже смутно представляла себе, что именно она хочет отдать. Но Джонни никогда не целовал ее так, как целовал Бентли Ратледж. Она сомневалась – о да, она сильно сомневалась в том, что он вообще знал, как это делается. Она была уверена, что большинство мужчин не знают, с чего следует начинать.

Бентли был и навсегда останется распутником. Но он явно хочет ее, а Фредерика устала беречь себя для замужества, которого никогда не будет. У нее были желания, иногда мимолетные, словно пожар в крови, значения которых она не понимала. Ей почему-то казалось, что Бентли сразу понял бы, что это за пожар.

– Фредди, – произнес Бентли в тот момент, когда холодный ночной воздух коснулся ее оголившейся груди. – Фредди, ради Бога, скажи что-нибудь. Миленькая, я уже не могу остановиться. Скажи «нет». Останови меня.

Но Фредерика лишь приподняла голову и потерлась щекой об отросшую за день щетину на его подбородке. Щетина была грубой, но такой приятной. И пахло от Бентли тем запахом, которым должен пахнуть мужчина. Смесью дыма, мыла и пота.

– Ох, пропади все пропадом, – прошептал он и, трясущимися руками стащив с ее плеч батистовую блузку, швырнул на траву.

Она почувствовала на своей груди его жаркое дыхание Потом он принялся целовать и посасывать ее грудь сквозь тонкий батист нижней сорочки. Он втягивал в рот и покусывал сосок, отчего по ее телу пробегала сладкая дрожь Когда Фредди показалось, что она не в состоянии дольше выносить это сладкое мучение, она выгнула тело и издала тихий стон. Но Бентли с низким гортанным звуком переключил внимание на другую грудь и принялся сосать ее, пока под тканью сорочки не образовались до неприличия напрягшиеся соски. У нее кружилась голова, было жарко и немного страшновато. Его руки, поддерживавшие ее за спину, крепко прижимали ее к нему. Она чувствовала запах его разгоряченного тела, и ей очень хотелось прикоснуться к нему, но она, к стыду своему, не знала, как это сделать. Но когда его руки, соскользнув с талии, ухватились за подол тяжелой шерстяной юбки, она вздрогнула. Он без усилия задрал юбку сначала до бедер, потом, застонав, до самого верха. Не выпуская изо рта сосок, он запустил руку между ее ног.

– Фредди, – произнес он, и это было похоже на отчаянную мольбу. – Это означает «да»? Милая, ты понимаешь, о чем я спрашиваю? Если понимаешь, то скажи «да». Или «нет». Прошу тебя.

Руки Фредди скользнули вверх по его широкой груди. Она заглянула ему в глаза. При ее прикосновении его мощные мускулы вздрагивали, что, безусловно, свидетельствовало о его желании.

– Да, – сказала она. Это односложное слово прозвучало тихо, но уверенно.

– Боже милосердный, Фредди, это самоубийство, – пробормотал он, падая вместе с ней на жесткую зимнюю траву и принимая ее вес на свою грудь. Она распласталась на нем, прижавшись бедром к твердому пульсирующему утолщению, которое успела заметить под застежкой его брюк. Она знала, что это такое. Она росла в деревне. Да еще вместе с тремя кузенами, обладающими всеми несомненными признаками будущих мужчин. Она взглянула на него сквозь спутанные пряди волос.

Он очень нежно пригладил пальцами ее волосы и отвел их от лица. Потом, помедлив мгновение, он притянул ее к себе и поцеловал долгим страстным поцелуем, от которого у Фредди перехватило дыхание. К счастью, он перекатился на бок и перенес свой вес на нее. В пылу страсти как-то незаметно были сброшены сапожки, чулки, панталоны. К ее обнаженному телу прикоснулся холодный ночной воздух.