— Зажгись! — кричит Ниса.

Миг — и комната ярко освещена.

— Томи?! Почему… почему ты встал? Что ты здесь делаешь?

— Мне что-то послышалось, и я пришел посмотреть, — отвечает он.

— Что ты делаешь с передатчиком? — кричит она. — Почему он включен… — она смотрит на часы у себя на руке, — …в полшестого утра? Мне ясно одно: мой сын ведет себя как психически больной! Встает в пять утра, включает без разрешения приемопередатчик… Сейчас же в постель!

— Нет.

Глаза у Томи испуганные, но голос его звучит твердо.

— Сейчас же!

— Нет.

— Томи…

— Я передал только раз, — говорит он почти шепотом, с трудом перебарывая страх. — Нужно повторить.

— Кому ты передал?

— Кораблю «Терра Нова».

Она открывает от удивления рот, теряя дар речи.

— Я отменил твою радиограмму.

— Что-о?!

— Я сообщил, что у нас чрезвычайное положение четвертой степени, и, таким образом, предшествовавшая радиограмма теряет силу…

Ниса смотрит на приемопередатчик и видит, что он по-прежнему включен.

— Прекрасно, — говорит она. — Ты отменил мою радиограмму. А я отменю твою.

— Мама!

Голос Томи одновременно грозит и умоляет, но мать его почти не слышит. А потом она начинает моргать, как будто ей мешает видеть какая-то паутина: приемопередатчик парит примерно в двух метрах над полом — чего, разумеется, не может быть.

— Томи… — не отрывая взгляда от приемопередатчика, шепчет она.

— Я тут, — отзывается сын. — Прости, но больше ты к нему не притронешься.

Приемопередатчик поднимается еще на несколько сантиметров и с грохотом падает к ней под ноги.

— Он… разбился! — в ужасе восклицает она.

— Раньше чем через двадцать дней за нами не прилетят, — говорит Томи.

— Зачем ты сделал это? — И она вдруг осознает, что он силен и что ей отныне придется с этим считаться. — В чем дело? Почему нам нельзя улететь через семь дней?

— Не имею права тебе сказать. Я обещал не говорить.

— Обещал? Кому? Мне ты ничего такого не обещал. Не может ведь быть, чтобы…

— Не спрашивай меня больше ни о чем! — кричит Томи. — Ничего не могу тебе объяснить! Оставь меня в покое!

Два прыжка — и он уже в своей комнате. Ниса слышит щелчок магнитного замка и, окаменев, смотрит на обломки приемопередатчика у себя под ногами.

Что происходит с ней и Томи? Голоса… Нет, они не плод ее фантазии. И Томи определенно имеет к ним отношение… Боже, ведь он поднял приемопередатчик, не прикоснувшиськ нему!

Нет, это не плод ее фантазии, как не был им камень, поднявшийся, чтобы упасть ей на голову в пещере…

Ниса входит к себе в спальню и закрывает дверь.

Так больше продолжаться не может. Они с Томи уже на грани безумия.

В вечерние сумерки зимой лучше всего почитать. В такое время человеку нужней всего крыша над головой и тишина. Мать и сын дожидаются наступления ночи, Томи погружен в чтение любимой книги (она на микрофильме), а Ниса — в свои мысли. Чуть слышный щелчок: сменился кадр микрофильма.

Со своего дивана Ниса наблюдает за Томи. Так, как сейчас, должно было бы быть всегда. Так было раньше, и изменилось всё три года назад, когда у Томи началась эта одержимость феями. Неужели это у него так никогда и не пройдет?

Она снова переводит взгляд на экран и читает: «…и скажи, не знаешь ли ты, куда подевали мою тень?»

«Ответом ему был нежный перезвон золотых колокольчиков. Это язык фей…»

Спасибо хоть, что Томи, если о феях и думает, теперь о них не говорит.

Она опять отрывает взгляд от экрана. Может, он просто принял что-то за фею? Может, какое-нибудь естественное явление на Гарнисе приводит к тому, что ты слышишь голоса, видишь какие-то тени?.. Может, какие-то виды радиации здесь вызывают видения, особые состояния сознания? Только этим и можно объяснить, что…

Она снова смотрит на сына.

Что ни говори, в его трудностях виновата она. Это по ее вине Люлио отправился на Сверкающие Горы, откуда не вернулся, а потеря отца не могла не повлиять на Томи. У него нет ни отца, ни друзей, и можно ли после этого удивляться, что голова у него забита бог знает чем?

На экране новый кадр, и Ниса торопится прочесть.

«— Никаких писем я не получаю, — сказал он высокомерно.

— Но тогда их получит твоя мама.

— У меня нет мамы, — сказал он.

— Тогда меня не удивляет, что ты плакал».

Да, она виновата перед Томи. И еще как виновата! Его прогулки, воображаемые друзья, галлюцинации — все это лишь…

Взгляд ее останавливается на зеркале. Она раздвигает волосы на лбу и нащупывает неглубокий шрам.

К чему ей пытаться и дальше себя обманывать? Камень ударил ее сам; рана кровоточила, а потом, прямо на глазах у нее, затянулась; Томи сумел починить приемопередатчик, устройства которого не знала даже она, а потом разбил его, дав ему упасть почти с потолка, куда поднял его абсолютно непонятным образом. Все это она видела собственными глазами. Нет, то, что происходит на Гарнисе, галлюцинациями не объяснишь.

Она закрывает глаза. У нее больше не осталось сил. Томи отмалчивается, на вопросы не отвечает, а ведь дела их совсем плохи…

Снова щелчок: сменился очередной кадр.

«— Мне кажется, Венди, что из дому я убежал в день, когда родился…»

Прежде они с Томи были близкими друзьями, он ей рассказывал обо всех своих заботах, она ему — обо всех своих. А потом все изменилось. В чем тут дело, ей до конца понять так и не удалось…

«— Все произошло потому, что я услышал, как мои отец и мать, — тихо продолжал мальчик, — говорят о том, кем я буду, когда стану взрослым, а я становиться взрослым не хочу, ни за что!»

Она подходит к окну. Так никто и не прилетел! Должны были прибыть вчера, но их нет. Радиограмма Томи, отменяющая первую, наверняка принята, и, если это так, за ними теперь прилетят только через две недели.

Ниса смотрит на отражение Томи в зеркале. Она чувствует: что-то произойдет. Томи не хочет улетать, чего-то ждет. Придется и ей ждать.

Глядя на лицо сына, Ниса добреет. Лицо у него такое грустное! Еще четырех лет, наверное, не прошло с тех пор, как он, глядя на нее блестящими глазами, спрашивал: «Я увижу фею? Увижу фею?» А она ответила ему: «Засмейся, и ты ее увидишь», и они оба стали смеяться… Если бы можно было поговорить с ним по-настоящему, тогда, может, она бы его поняла, но пока ей ничего выяснить не удается…

«— Знай же: когда впервые рассмеялся первый ребенок на свете, смех его разбился на тысячу осколков. Из них-то и произошли феи…» — читает она на экране.

Ну ладно, хватит терзать себя! Томи сейчас спокоен. Не позднее чем через две недели прилетит корабль. О чем еще в их положении можно мечтать?

«— И это значит, — продолжал мальчик, — что у каждого ребенка должна быть своя фея.

— Должна быть? Почему ты так говоришь? Может, на самом деле никаких фей нет?

— Дело совсем не в этом. Просто нынешним детям хочется быть умнее всех, и поэтому они перестают верить в фей, но каждый раз, когда ребенок говорит: «Я не верю в фей», одна из фей умирает».

Довольная тем, что в доме царит мир, Ниса, улыбнувшись, идет в свою комнату.

Ей и в голову не приходит, что все это — лишь затишье перед бурей, и какой!