Оглядев заполненные людьми ряды, я сделал вдох, справился с заиканием и продолжил все более решительным голосом:

— В этом зале сидит много людей, которым я хотел бы сказать «спасибо», но… двух людей, которые заслуживают благодарности больше всего, в этом зале нет. Их зовут Владимир и Катерина Войцеховские. Это мои родители. Война разлучила нас, и я не видел их ни разу с 2076-го года. Я… очень надеюсь, что они в порядке, и я хотел бы… хотел бы сказать, что я знаю, где они могут быть. Последний раз, когда я слышал о них, папа был политзаключенным в югославской тюрьме в Бендерах. А мама, она врач… пропала без вести на войне, последний раз ее видели в районе моего селения Генераторного недалеко от Олтеницы.

Люди, отвечающие за организацию, к этому моменту уже начали понимать, что что-то идет не по плану. Я заметил какую-то суету и недоуменные перешептывания в их рядах и осознал, что мой микрофон могут выключить в любую минуту, не говоря уже о том, что с этого момента речь вряд ли будет показана в прямом эфире. Но отступать было поздно.

— Я верю, что мои родители, или хотя бы кто-то из них, все еще живы и находятся где-то на территории Евразийского Союза. И, если это так, я хотел бы попросить тех, кто принимает решения в Союзе, и в Содружестве…, — взглянув в сторону VIP-ложи, проникновенно взмолился я. — Пожалуйста, верните их домой. Ведь здесь, на этих играх, мы необыкновенно ясно осознали, что, несмотря на всю эту политику, мы, в сущности, очень похожи. Мы такие же люди. Мы ценим те же простые вещи, что и тысячи лет назад. Семья — это одна из таких вещей… И я очень хотел бы вернуться к своей семье.

Обведя зал долгим взглядом, я убедился, что большая часть людей молчат, лишь некоторые, в особенности в VIP-ложе, недоуменно перешептываются, не понимая, что за странные слова они слышат, кто запланировал подобную акцию и почему они ничего об этом заранее не знали. Я понимал, что сделал сейчас нечто очень серьезное, что последствия могут мне не понравиться и что пути назад нет. Но на душе стало неожиданно легко. И я улыбнулся.

— Спасибо, — закончил я.

Воззвав к сильнейшим мира сего перед тысячами лиц и десятками камер, я рассчитывал, что тем самым запускаю с горы некий снежный ком, который будет стремительно катиться вниз, увеличиваясь в объеме и набирая скорость. Я сознавал, что эта авантюра, возможно, сломает всю мою новую жизнь, которую я выстраивал последние пять лет. Однако я готов был смириться с этим ради крошечного шанса повлиять на судьбу своих родителей.

Каково же было мое изумление, когда ничего особенного не произошло! Налаженные годами механизмы монтажа на телевидении сработали, как положено, и в официальную трансляцию попала лишь половина моего первого предложения — до слов «новой родине, которая приняла меня».

Забегая наперед, следует сказать, что уже на следующий день меня вытеснили с телеэкрана регбисты и теннисистки, потом борцы, затем пришел черед игроков в крикет, а через несколько дней состоялось феерическое по своим масштабам представление, ознаменовавшее закрытие Игр-82, надолго ставшее центральной темой теленовостей.

В момент моего выступления во дворце спорта присутствовало несколько сот журналистов, среди которых было немало охотников за сенсациями, работавших в не самых респектабельных СМИ. Я не сомневался, что кое-кто из них собирался задать мне вопросы не только о том, как мне удалось нокаутировать Батисту. Однако поговорить с прессой тем вечером мне не представилось возможности. Под бдительным оком опытного функционера австралийского олимпийского комитета состоялась краткая фотосессия, после чего мы покинули дворец спорта через специальный выход для спортсменов, где нас уже ждал автобус.

Члены моей команды продолжали ликовать из-за моей сенсационной победы над Диего Батистой и не придали моей речи большого значения. На их лицах сияли беззаботные радостные улыбки. Рина все еще скакала, как заведенная и называла меня «сукиным сыном». Энди хвастался, что он теперь тоже знаменитость. Джефф и Грег взахлеб убеждали меня, что мне стоит начать профессиональную карьеру.

Когда я наконец увидел Дженет и Роберта, которых секьюрити пропустили в закрытую зону и разрешили ждать меня около входа в олимпийский автобус, я ожидал, что сейчас последует какая-то реакция на мои слова. Но и тут я ошибся — меня ждали лишь объятия.

— Больше никакого бокса! Я больше никому не позволю бить моего парня, ясно?! — едва не плача от избытка эмоций, пригрозила Джен членам моей команды, повиснув на моей шее.

Роберт молча пожал мне руку, обнял и прошептал мне на ухо:

— Они гордились бы тобой.

Я хотел спросить, что он думает о моих словах, помогут ли они папе с мамой. Однако в тот момент это было неуместно, и мне оставалось лишь сесть, вместе с остальными, в автобус, направляющийся в Олимпийскую деревню, где мне предстояло поучаствовать еще в целом ряде праздничных ритуалов, связанных с завоеванием очередного «золота» для Австралийского Союза, Прежде чем мне наконец позволят отправиться домой отсыпаться.

Все происходило совсем не так, как я это представлял. Я утешал себя тем, что реакция общества может быть замедленной. В конце концов, мои слова слышали тридцать тысяч человек, которые должны были запомнить этот весьма необычный эпизод и поделиться этим воспоминанием со своими знакомыми.

«Не могло же это пройти совершенно незамеченным!» — упрямо твердил себе я.

И не ошибся.

***

Звонок Роберта Ленца разбудил нас следующим утром в 07:15.

— М-м-м. Разве кто-то не понимает, что тебе нужно отоспаться? — ворочаясь в постели, возмутилась Дженет, накрывшись с головой одеялом.

— Да, Роберт! — бодро вскочив с постели, ответил я на вызов, заходя в ванную, чтобы телефонный разговор не мешал Дженет наслаждаться последними минутами валяния в постели.

— Разбудил?

— Нет, все в порядке, — соврал я.

— Извини. Я понимаю, что тебе требуется отдых после всего, что ты вчера пережил. Но я должен сказать тебе несколько важных вещей, для которых вчера было не место и не время. Не возражаешь, если я забегу к вам на чашку кофе перед службой?

— Да, конечно, — скрыв удивление, согласился я.

Роберт лишь однажды за все эти три года заглядывал в наше с Джен скромное «гнездышко», предпочитая принимать нас в гости в своих более просторных апартаментах либо назначать встречи в кофейнях, пабах или ресторанах.

— Чудно. Тогда я буду минут через двадцать.

К моменту прихода Роберта я уже собрал кровать, накинул домашний халат и приготовил Роберту его любимое американо со сливками, а себе — зеленый травяной чай без сахара. Оба напитка исходили паром на барной стойке. Пару минут назад Дженет, возмущенно бурча, натянула свою спортивную форму и отправилась на утреннюю пробежку, так что у меня было, по крайней мере, минут двадцать на приватную беседу с полковником.

— Ты хочешь поговорить о моей речи на награждении? — сразу же перешел к делу я, поздоровавшись с Робертом и пригласив его присесть за стойкой.

— О чем же еще? — риторически спросил Ленц.

— Мне показалось, что ее вообще никто не заметил.

— Ошибаешься, — вздохнул он, отхлебнув свой американо. — М-м-м. Неплохой кофе.

— Я же будущий коп. Умение делать кофе мне очень пригодится, — пошутил я. — Так что, ты говоришь, кто-то заметил мою вчерашнюю импровизацию?

— Видео гуляет в Интернете. Тебя упомянули на пяти или шести информационных каналах, из тех, что мы называемым «классом С» — каналы с аудиторией до ста тысяч человек. И, уж конечно, это не осталось незамеченным в верхах. Вчера вечером мой знакомый из контрразведки позвонил мне и задал ряд вопросов о тебе.

— Контрразведка? — мои глаза в недоумении поползли на лоб. — Они здесь при чем?

— Им поручили провести неофициальную проверку. Один излишне рьяный молодой офицер, пересмотревший, по-видимому, шпионских фильмов, решил, что ты можешь быть тайным агентом Альянса, внедренным к нам, чтобы подорвать отношения между Содружеством и Союзом. Или даже двойным агентом — провокатором, работающим на Союз. Напившись, видимо, энергетиков, этот идиот всю ночь увлеченно строчил доклад, в котором предлагал задержать тебя и пристрастно допросить. Раскопал где-то данные о близкой дружбе твоего отца с Трояном Думитреску, который внесен в «черный список» Содружества, и даже данные твоего полиграфа при вступлении в интернат, когда ты признался, что винишь Содружество в недостаточной поддержке Альянса.